«Мертвый дом» 50 лет назад в КГБ решили уничтожить место расправы над Николаем II. Как этим воспользовался Ельцин?

30 июля 1975 года, ровно 50 лет назад, Политбюро ЦК КПСС приняло решение о сносе в Свердловске дома, в подвале которого расправились с царской семьей. Это была идея шефа КГБ Юрия Андропова, который утверждал, что к особняку Ипатьева проявляют интерес иностранцы. В голосовании не участвовали сразу несколько важных членов Политбюро, в том числе генеральный секретарь Леонид Брежнев. За отмеренный ему век дом Ипатьева успел побыть и белогвардейским штабом, и музеем революции, и общежитием. После принятия решения о сносе особняк простоял еще два года и был разрушен после того, как Свердловскую область возглавил Борис Ельцин. С тех пор его упрекают в стремлении выслужиться перед Андроповым. Сам он уверял, что не мог ослушаться Политбюро, и всегда очень сожалел о содеянном. «Лента.ру» — об уничтожении самого знаменитого дома в СССР.

***

Жители Свердловска вздрогнули от сильного грохота: это закрепленная на экскаваторе чугунная клин-баба нанесла первый удар по дому Ипатьева на Вознесенской горке. История 100-летнего особняка, в подвале которого расправились с Николаем II и его семьей, завершалась, как и хотел глава КГБ Юрий Андропов.

Вокруг дома возвели высокий забор. Журналистов на место событий не пускали, лишь фотографу Виталию Шитову удалось не только увидеть снос здания собственными глазами, но и сделать несколько кадров, — прежде он работал в фотолаборатории управления культуры, располагавшейся в этом здании, и примелькался охране.

«Мной руководило чувство профессионального долга, — рассказывал Шитов. — Я тогда не боялся. Если бы я этого не сделал, то проклинал бы себя».

Набравшись смелости, он заехал на территорию вслед за бульдозерами и тракторами. Охранники не обратили внимания на хорошо им знакомый микроавтобус управления, из которого так никто и не вышел. Окна были завешены, и только на несколько секунд чуть-чуть отодвигалась занавеска, из-за которой тихо щелкал затвор фотоаппарата. Шитов терпеливо выжидал момент, когда клин-баба, раскачавшись, вновь пробивала стену дома и делал очередной снимок. В тот день ему очень пригодился опыт работы скрытой камерой.

Негативы пролежали на полке 13 лет, и только в разгар гласности, в 1990 году, свердловский фотограф решился опубликовать уникальные фотографии в газете.

«Один из лучших особняков в городе»

Двухэтажный каменный особняк на углу Вознесенского проспекта и Вознесенского переулка появился в 1878 году по инициативе управляющего золотодобывающим заводом Ивана Редикорцева, который приобрел и объединил два участка земли. 20 лет спустя дом выкупил золотопромышленник Иван Шаравьев, который, как поговаривали, сколотил состояние на афере со «стреляными приисками»: перед показом участка клиенту он якобы заряжал ружье золотыми крупинками и обстреливал землю. Увидев рассыпанное «золото», покупатель в восторге выкладывал круглую сумму.

Полученные в результате махинаций средства Шаравьев тратил на содержание лошадей и игру на ставках на Екатеринбургском ипподроме. Но фартило ему недолго: делец погряз в долгах и был вынужден выставить особняк на продажу.

В 1908 году его приобрел инженер из Москвы Николай Ипатьев, работавший на строительстве железной дороги Екатеринбург — Пермь. «Его двухэтажный дом являлся одним из самых лучших особняков в городе, — свидетельствовал старший брат инженера, знаменитый химик Владимир Ипатьев. — Нижний этаж, в котором нижний край окон приходился почти на уровне земли, был занят под контору для строительных железнодорожных работ, которые брат производил в качестве подрядчика».

Инженер Ипатьев занял достойное место в неродном для себя городе. В 1914-м он избрался гласным городской думы, имел репутацию и положение. В 1917 году как человек демократических убеждений поддержал Февральскую революцию, но после прихода к власти большевиков выехал в село Курьинское «для поправки здоровья».

Почему дом Ипатьева выбрали для царской семьи

27 апреля 1918-го советские власти вызвали Ипатьева в Екатеринбург и потребовали освободить особняк в течение 48 часов.

Хозяин дома с супругой предпочли не пререкаться с большевиками и лишь попросили гарантий неприкосновенности своих вещей. Ипатьевы еще не знали, кто именно вселится в их жилище, и очень переживали. Им удалось забрать с собой в Курьинское незначительную часть имущества, все остальное — шкаф с ценными книгами, ковры, посуду, сундуки с одеждой и бельем — Ипатьев запер на ключ. Помещения опечатали советской печатью.

«Приблизительно через месяц от меня потребовали ключ от каретника для помещения царских вещей, — рассказывал потом Ипатьев на допросе белогвардейскому следователю. — Я видел сам, что имущество было привезено на 28 подводах. Об условиях жизни государя и его семьи в моем доме я ничего не знаю, так как вскоре уехал из города».

При белых инженер вновь занял видное положение в Екатеринбурге. Он возглавил санитарно-эпидемиологическую комиссию в городской думе, возобновившей свою работу, зарабатывал строительством, преподавал в институте. Однако в свой дом Ипатьев уже не вернулся.

Сначала в особняке квартировал штаб одного из командиров Чехословацкого корпуса Радолы Гайды, а в 1919 году адмирал Александр Колчак распорядился опечатать здание как место тяжкого преступления и провести расследование трагедии. От новых властей Ипатьеву вроде бы поступила солидная компенсация.

Чиновник колчаковского правительства Владимир Аничков утверждал, что сразу обратился с заявлением о необходимости объявить дом Ипатьева национальной собственностью и охранять его: «величайший памятник русской революции для одних и святыню — для других».

Когда ход Гражданской войны пошел на очередной виток, Ипатьев, не видя своего места в красной России, покинул Екатеринбург вместе с белыми, разделил с армией все тяготы отступления и в конце концов эмигрировал. Инженер долго скитался по миру, пока не осел в Праге, где зарабатывал на хлеб преподаванием.

В 1927 году Ипатьев дал интервью чешскому корреспонденту, развеяв мифы о том, что кто-то из царских детей мог спастись. Он был убежден, что вся царская семья и ее свита окончили свои дни в его доме. В 1938-м офицер Русской императорской армии тихо ушел и покоится в крипте Успенского храма на Ольшанском кладбище в Праге.

«Один из людей, имя которого, хоть и совершенно случайно, останется навсегда связано с екатеринбургской трагедией», — сообщалось в некрологе, размещенном в одной из эмигрантских газет.

«Мертвый дом»

После окончательного установления на Урале советской власти в бывшем «доме особого назначения» располагались конторы различных областных ведомств. Еще до войны здесь размещались Урало-Сибирский коммунистический университет имени Ленина, Музей революции, антирелигиозный музей и областной совет воинствующих безбожников.

Место расправы над царской семьей вызывало повышенный интерес с самого начала. В  1928-м здесь, скорее всего, побывал Владимир Маяковский — он приехал в Свердловск и посетил предполагаемое место захоронения останков, после чего написал стихотворение «Император». Годом позже его путь повторил менее известный поэт Рюрик Ивнев. Он отмечал, что «в верхнем этаже Музей революции, в подвале комната сохранена в том виде, как было десять лет назад».

В 1946 году в каменный особняк въехала комиссия по истории Октябрьской революции и ВКП(б). В период командования войсками Уральского военного округа в начале 1950-х в подвале дома побывал маршал Георгий Жуков. При встрече с Ермаковым он якобы сказал: «Я палачам руки не пожимаю».

Дом этот продолжал манить советских граждан. В сентябре 1967 года место расправы посетил искусствовед Владимир Десятников, один из основателей Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры. Здание все так же скрывалось за высоким забором.

Позднее Десятников назовет Бориса Ельцина «соучастником сноса дома Ипатьева».

В 1970-е в усадьбе размещался учебный центр областного управления культуры, здесь даже ставили театральные спектакли.

Тема уничтожения царской семьи и сокрытия останков очень волновала министра внутренних дел брежневского периода Николая Щелокова. Посетив Свердловск по рабочим делам в 1975 году, он попросил показать ему дом Ипатьева: «Хочу постоять на том месте, где пали Романовы». Остался там один, долго не покидал подвал, о чем-то думал. Именно Щелоков открыл доступ к архивным документам, имеющим отношение к Николаю II и его семье, для своего консультанта по вопросам культуры Гелия Рябова — в 1979-м он и геолог Александр Авдонин найдут захоронение в Поросенковом логе, которое посчитают царской могилой. Все работы будут проведены под личным контролем министра.

Чем был вызван такой интерес Щелокова к делу о расправе над Романовыми, так и осталось загадкой. Если верить членам семьи, то он, проявляя значительный интерес к русской истории и сочувствуя судьбе последнего императора и его детей, считал своим долгом найти царские останки, чтобы они упокоились «по-христиански».

Но есть и другая версия — якобы Щелокову не давали покоя мысли о бриллиантах, зашитых в одежде дочерей царя (от них, как гласил известный миф, пули большевиков отскакивали, как от бронежилетов). Куда делись потом эти бриллианты — еще одна тайна дома Ипатьева. Хотя известно, что в начале 1930-х в Кремле случайно обнаружили сейф Якова Свердлова, где помимо прочего оказались замшевые мешочки с драгоценными камнями.

Как бы то ни было, повышенный интерес министра Щелокова к дому Ипатьева не мог не насторожить его противника Юрия Андропова.

«Действительно, возникает почва для конфликта. Щелоков был более приближенным к [генсеку Леониду] Брежневу, чем Андропов. Он мог сказать Леониду Ильичу что-то в духе: "А давайте сохраним дом"», — говорит «Ленте.ру» историк-архивист Леонид Максименков.

Неразгаданная тайна записки Андропова

В 1974 году дому Ипатьева присвоили статус историко-революционного памятника всесоюзного значения. Однако председатель КГБ все больше опасался того, что объект привлекает паломников.

«Антисоветскими кругами на Западе периодически инспирируются различного рода пропагандистские кампании вокруг царской семьи Романовых, и в этой связи нередко упоминается особняк купца Ипатьева в Свердловске», — говорилось в записке, направленной Андроповым в ЦК КПСС 26 июля 1975 года.

В первой же фразе шеф советских чекистов прибегнул к дезинформации: Николай Ипатьев не имел отношения к купеческому сословию, происходил из дворянской семьи и после выхода в отставку с военной службы работал инженером-железнодорожником.

В документе утверждалось, что «архитектурной и иной ценности особняк не представляет», что также было неправдой.

«К нему проявляет интерес лишь незначительная часть горожан и туристов, — утверждал Андропов. — В последнее время Свердловск начали посещать зарубежные специалисты. В дальнейшем круг иностранцев может значительно расшириться, и дом Ипатьева станет объектом их серьезного внимания».

Учитывая приведенные выше доводы, здание предлагалось снести.

Аргумент шефа КГБ о посещении дома Ипатьева иностранными гражданами тоже видится довольно странным. Свердловск, главный промышленный центр Урала, в годы холодной войны был закрыт для иностранцев: ограничения на въезд правительство сняло лишь 8 декабря 1990 года. Но советские люди с какого-то момента действительно начали совершать «паломничества» на Вознесенскую горку, приезжали из других городов. На взгляд Бориса Ельцина, ими двигало и любопытство, и сострадание, и дань памяти.

При этом у Андропова, по формулировке эксперта, «была роль идеологического контролера, такого цербера».

«Я проверил его инициирующие записки 1974-1975 годов: они касались проникновения в открытую печать секретных сведений, лишения советского гражданства [диссидента Владимира] Максимова, предоставления спецзаказов [скульптору Эрнсту] Неизвестному, — отмечает Максименков. — То есть помимо своих прямых обязанностей он лез в вопросы идеологии. А в этом документе еще и история, и внешняя политика».

Эксперт обращает внимание, что в документе не указано, кто конкретно получил записку в Свердловском обкоме.

«В конечном варианте записки говорится просто о доме Ипатьева, — добавляет Максименков. — А в оригинале написано: "… в котором была расстреляна царская семья". Почему Андропов решил зачеркнуть [это уточнение] и не заострять внимание Политбюро? Очень интересно и совершенно непонятно. Второй любопытный момент: в конце текста оригинального варианта [записки] четко сказано: "Согласовано со Свердловским обкомом КПСС". Весь вопрос на стадии подготовки инициативы Андропова консультировался и шлифовался с обкомом. Они прекрасно об этом знали и, может быть, стали инициаторами [сноса здания]».

Историк считает, что фразу убрали, поскольку Андропов не хотел быть обвиненным во вмешательстве в дела партийных органов: после дела Лаврентия Берии это считалось преступлением. Но это доказывает, что инициатива могла исходить именно от руководства области, и не обязательно от первого секретаря обкома Якова Рябова.

30 июля 1975-го состоялось судьбоносное голосование членов Политбюро по предложению Андропова о сносе дома. Судя по всему, оно проходило путем опроса товарищей по телефону.

Весьма любопытна копия бланка с итогами голосования: так, главный партийный идеолог Михаил Суслов тогда находился в отпуске, как и председатель Президиума Верховного Совета СССР Николай Подгорный и руководитель Москвы Виктор Гришин. Генсек ЦК КПСС Леонид Брежнев и глава МИД Андрей Громыко уехали в Хельсинки на совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе. То есть «приговор» выносили без учета мнения главных столпов советской политики.

«Брежнев просто физически не мог голосовать по этому вопросу и, вероятно, даже не видел этого документа, — констатирует Максименков. — [Помощник генсека Георгий] Цуканов либо принял за него решение, либо доложил устно. Брежнев вместе с Громыко находился в Хельсинки, где проходило совещание на высшем уровне. Кстати, Леонид Ильич прибыл туда на поезде, чтобы подчеркнуть близость Финляндии к СССР».

По мнению эксперта, не голосовавшие партийные деятели могли обидеться на Андропова из-за того, что вопрос с домом Ипатьева решили без них.

«Особенно Суслов, — продолжает Максименков. — Он не был таким интернационалистом, как его представляли, и симпатизировал русским. А Громыко радел о внешней стороне дела, для него это вообще стало небольшой пощечиной».

На Западе тогда искали малейшие трещины в советском руководстве и, если бы выведали подробности голосования, это стало бы настоящей сенсацией, мировые газеты вышли бы с заголовками «В Кремле происходит раскол». Историк Максименков считает странным, что решение принималось в дни подписания Хельсинкских соглашений, которое подавалось в СССР как великий триумф советской дипломатии и лично Брежнева, а не через несколько месяцев. Не исключено, что Андропов специально выгадал удачный для себя момент, когда возможные противники сноса были заняты другими делами.

Максименков допускает, что председатель КГБ мог действовать в координации с членом Политбюро и бывшим первым секретарем Свердловского обкома Андреем Кириленко, который в середине 1970-х находился на пике славы, курировал ВПК, фактически был вторым секретарем ЦК и считался главным наследником Брежнева.

«Это решение его заинтересовало напрямую, он очень следил за событиями в области, — подчеркивает эксперт. — Андропов знал, что Кириленко воспримет его записку с пониманием. Подавая этот документ [в ЦК КПСС], он играл наверняка».

А в сфере интересов Кириленко находился перспективный Ельцин, в продвижении которого он сыграл ключевую роль.

«Это не мы снесли. Это бульдозеры»

Затем вышло постановление ЦК КПСС «О сносе особняка Ипатьева в гор. Свердловске». Исполнение решения поручалось Свердловскому обкому «в порядке плановой реконструкции города». Тем не менее дело растянулось еще на два года. Первый министр печати России Михаил Полторанин уверен: все потому, что «упрямый сибиряк» Рябов как мог противился выполнению решения Политбюро и даже пытался привлечь на свою сторону Брежнева.

Вскоре Рябов поднялся до секретаря ЦК КПСС, но постепенно в результате интриг стал терять политический вес.

«Тот взял под козырек и выполнил задание без всяких задержек, — утверждает Полторанин. — Решительность Бориса Николаевича понравилась сверхжесткому Андропову, ставшему генсеком. [Андропов] верно приметил в нем авантюрную черту и готовность щелкать каблуками без размышлений».

3 августа 1977-го дом Ипатьева исключили из списка исторических памятников государственного значения решением Совета Министров РСФСР. Занимавшие особняк конторы приготовились к выезду. В сентябре на Вознесенскую горку пригнали спецтехнику. Сначала дом собирались взорвать, но сочли, что разброс обломков получится слишком большим, поэтому использовали чугунную болванку на цепи — клин-бабу. Снос здания занял два дня.

С какой целью тянули целых два года — еще одна неразгаданная загадка, ведь, по словам историка Максименкова, решение Политбюро могло быть исполнено в течение 24 часов.

«Явно была какая-то пробуксовка, — заключает он. — Почему — мы не знаем. При этом конкретный срок, в течение которого нужно "решить вопрос", [в документе] не указывается. История со сносом дома положительно сказалась на карьере Ельцина. На XXVI съезде КПСС его избрали членом ЦК».

В музейно-выставочном центре монастыря Святых царственных страстотерпцев в Ганиной Яме прямым текстом указано, что дом Ипатьева сровняли с землей не просто при Ельцине, а «под его руководством», причем уничтожение здания обставили как необходимость реконструкции всего квартала. По этому же плану снесли все расположенные рядом дома.

В 1981 году Свердловск вновь посетил Щелоков. Разговор с местной знатью в роскошном ресторане долго не клеился. Наконец министр обратился к первому секретарю: «Зачем же вы снесли дом Ипатьева, связанный с судьбой царской семьи?»

Сам он в своей книге «Президентский марафон» уверял, что в середине 1970-х «не хотел лишних скандалов» и никак не мог помешать сносу здания, одобренному Политбюро. По мнению Бориса Николаевича, ослушание закончилось бы отставкой, а новый первый секретарь обкома все равно бы выполнил приказ.

«Не подчиниться секретному постановлению Политбюро было невозможно, — утверждал Ельцин. — К дому Ипатьевых подъехала техника, к утру от здания ничего не осталось. Затем это место заасфальтировали. Печальный эпизод эпохи застоя. Я  хорошо себе представлял, что рано или поздно всем нам будет стыдно за это варварство».

В период президентства Ельцину не раз приходилось оправдываться за это, и, кажется, он искренне жалел о сносе дома. Показательны воспоминания великого режиссера Эльдара Рязанова, в которых он привел свой разговор с главой государства о демонтаже здания.

Опасения Андропова в полной мере подтвердились в годы перестройки. 16 июля 1989 года, в очередную годовщину гибели Романовых, на пустыре, оставшемся от снесенного дома Ипатьева, состоялся первый в СССР открытый молебен и панихида по царской семье. Около 100 человек принесли самодельные хоругви, российский флаг и щит с императорским орлом, возложили цветы и зажгли свечи. Разгонять несанкционированную акцию прибыл ОМОН, задерживали даже несовершеннолетних.

В 1990-м на месте дома Ипатьева появился первый постоянный крест. Его сломали, но верующие установили новый крест, металлический. 20 сентября того же года Горсовет принял решение о передаче земельного участка на западном склоне Вознесенской горки Свердловской епархии РПЦ. Сегодня на этом месте возведен Храм-памятник на Крови во имя Всех Святых, в земле Российской просиявших. Как утверждают горожане, решение о его строительстве принималось не без участия Ельцина.