Проект «Сколково» был задуман как аналог Кремниевой долины, где исследовательские и технологические компании могли бы растить свой бизнес. Для финансирования этих исследований был создан фонд с одноименным названием, который в 2012 году подписал грант на рекордную для себя сумму в 1,31 миллиарда рублей с Российским квантовым центром (РКЦ). Два года казалось, что тандем сработался, однако в 2015 году «Сколково» заморозил выплаты гранта.
Почему работа крупнейшего резидента перестала устраивать «Сколково», может ли в России существовать независимый научный центр и как исследователи могут заработать на своих изысканиях, «Лента.ру» узнала у генерального директора «Российского квантового центра» Руслана Юнусова.
Почему «Сколково» заморозил выплаты?
Фонд настаивает, чтобы мы влились в «Сколтех» (Сколковский институт науки и технологий — прим. «Ленты.ру»). Но мы опасаемся, что это снизит эффективность нашей работы. В случае перехода мы лишимся своей административной структуры, которая была выстроена с таким большим трудом. В «Сколтехе» общая на несколько научных центров структура, то есть она не сможет так быстро и гибко реагировать на запросы ученых — а значит, у исследователей упадет мотивация к работе.
Сегодня возникает впечатление, что «Сколково» и «Сколтех» развиваются медленнее, чем планировали. Три года назад в «Сколтехе» стартовал конкурс на создание 15 исследовательских центров мирового уровня с активным привлечением западных ученых. Несмотря на отобранных победителей, масштабную деятельность пока еще не удалось запустить. Возможно, это связано с отставанием в строительстве инфраструктуры. Возможно — с организационными вопросами, касающимися найма на постоянной основе зарубежных ученых. Однако в нашем контексте результат — это еще не полностью отлаженные внутренние процессы и, соответственно, неготовность пока принять в себя уже реально работающую структуру.
При этом в РКЦ примерно за это же время налажена инфраструктура, запущена научно-исследовательская работа и образованы первые коммерческие проекты — стартапы.
Фото: Максим Блинов / РИА Новости
Интеграция со «Сколтехом» была в изначальных условиях для получения гранта?
Нет, по первоначальному соглашению «Сколково» требовал только софинансирования для получения гранта. То есть резиденты должны найти часть, обычно около трети средств, в негосударственных источниках, обычно у коммерческих компаний, чтобы показать заинтересованность индустрии в их исследованиях и разработках.
Первоначально мы участвовали в проекте «Сколково» как резидент — получили рабочие площади и доступ к инфраструктуре. В 2012 году РКЦ подписал грантовое соглашение с фондом на 5 лет, по которому общая сумма финансирования должна составить 1,31 миллиарда рублей, в том числе и средства «Сколково» 850 миллионов рублей. Условием ежегодного получения средств Фонда было нахождение соответствующего софинансирования примерно на половину этой суммы — 460 миллионов рублей за весь срок.
В прошлом году в отношениях со «Сколково» появилась неопределенность, годовой грант удалось получить с большим трудом. В 2015 году часть гранта от «Сколково» мы еще не получили, хотя софинансирование уже привлекли. Частный партнер оказался надежнее «Сколково». Причем сумма, полученная от Газпромбанка, самая большая для России инвестиция частной корпорации в научную организацию за последние десять лет — 230 миллионов рублей!
Фото: Максим Блинов / РИА Новости
В каких-то объективных параметрах можно выразить ваши достижения?
За полтора года мы построили пять собственных лабораторий «с нуля», еще три — совместно с партнерами, и создали 10 научных групп, которые возглавляют ведущие физики. Подготовлено 12 проектов, которые сейчас на разных стадиях технологической готовности, 5 из них уже запущены в качестве стартапов, по двум из которых ожидаем инженерный образец в следующем году.
За 2,5 года мы написали более 100 статей в ведущих научных журналах, в том числе одну в Science, 5 в группе изданий Nature, 12 в Physical Review Letters. Если сравнивать с российскими научно-исследовательскими институтами, то импакт-фактор на одного ученого у нас в 2-6 раз выше, и мы всего на 20 процентов отстаем от барселонского и сингапурского квантовых центров. Мы скорее на их уровне, чем на российском.
Однако ни успешное софинансирование, ни научные успехи пока не позволили нам получить грант на этот год. Хотя инвестиции от банка пока закрывают наши текущие потребности, но в долгосрочной перспективе обеспечить наше существование не смогут.
Насколько реально повторить опыт получения соинвестирования от частной структуры?
Проще всего находить финансирование среди людей, которые понимают, чем ты занимаешься, а среди руководителей российских компаний очень многие имеют физическое образование. Также это могут быть люди, связанные с информационными технологиями, они обычно следят за темой квантовых вычислений и защиты данных, понимают, какое влияние они могут оказать на индустрию.
Со стороны может возникнуть впечатление, что наша история крупного софинансирования случайная. Но мы активно работаем с предпринимателями и индустрией, убеждая вкладываться в нас, так как наши исследования позволят создать пользовательские и корпоративные продукты. Например, наши исследования запустят проект для Газпромбанка по созданию защищенного канала связи.
Формально за свое вложение Газпромбанк получил долю от 25 до 50 процентов во всех проектах РКЦ по выпуску конечных продуктов. Однако полученные инвестиции — это не просто плата за услугу, а еще и форма социальной ответственности. Таким образом, компания помогает организации научной работы в России в передовой области физики и вовлекает исследователей в международное сообщество.
Компании должны получать прибыль, зачем им оплачивать научные исследования?
Все крупные компании имеют свои исследовательские лаборатории: Google, IBM, Microsoft. Вложиться в науку — это способ для компаний получить актуальную информацию о состоянии науки в области своей деятельности.
Хороший пример — покупка квантового компьютера D-Wave компанией Google. Пусть возможности этого устройства пока сильно ограничены, но американская корпорация сможет держать руку на пульсе, чтобы не пропустить новый технологический прорыв. Как показывает опыт, воссоздание технологии с нуля требует на порядок больше ресурсов, чем по итогам регулярных исследований.
Квантовый вычислитель D-Wave
Фото: D-Wave Systems Inc.
Первоначально вы собирались финансироваться из целевого фонда, созданного на пожертвования. Почему не получилось?
В России пока никому не удалось собрать полноценный эндаумент (целевой фонд, обычно собираемый из частных пожертвований) для ведения исследований, хотя ситуация сейчас лучше, чем была, скажем, десять лет назад. Все больше людей понимают, что надо инвестировать в будущее, ставить долгосрочные цели и поддерживать «длинные» проекты. Хочется надеяться, что через какое-то время существование в нашей стране независимой научно-исследовательской организации станет реальным.
Какие еще источники финансирования могут быть у научных центров?
В науке сейчас появилась возможность зарабатывать — финансирование этой области кардинально улучшилось. Например, наш опыт работы с НГУ (Новосибирский государственный университет) показал, что средняя зарплата сотрудников в исследовательских институтах местного Академгородка около 70 тысяч рублей, а это очень хорошая цифра для региона.
Сейчас более выраженным становится проектный подход — гранты и заказы от экономики предполагают достижение конкретных целей. Конечно, крупнейший игрок в этой области — военно-промышленный комплекс (ВПК), который выдает деньги, например, через Фонд перспективных исследований (ФПИ), с которым мы работаем. Все больше грантов можно получить от Министерства образования, Российского научного фонда (РНФ) и других фондов.
Например, мы выиграли грант на 75 миллионов рублей от РНФ, нашли внешнего соинвестора, заинтересованного в разрабатываемом продукте, и на эти деньги организовали новую лабораторию.
Фото: Максим Блинов / РИА Новости
Мне кажется, реформа РАН была проведена не зря. Многие институты создавались под конкретные задачи, которые давно решены, а учреждения остались. Ученые в них могут отлично выполнять свою работу, но темы устарели-то лет на тридцать!
Венчурное финансирование — еще один способ для привлечения денег в науку, правда, это касается в основном прикладных дисциплин. Как я сказал выше, у нас 12 технологических проектов на разных стадиях готовности. Некоторые из них мы планируем довести до коммерческого использования уже в ближайшие 2-3 года. Например, мы делаем для Газпромбанка систему безопасной связи. Финансовая организация собирается использовать устройство непосредственно в своей работе.
Но этот подход хорош для прикладных исследований, а как быть с фундаментальными, ценность которых не сразу очевидна?
Чтобы не пропустить перспективные направления исследований, мы образовали консультативный совет из международных ученых. Они не получают денег за участие в нем и отвечают за результаты своей репутацией. Это добавляет объективности процессу. Взамен они получают широкие возможности по привлечению студентов к совместной работе, что обеспечивает международную интеграцию ученых.
Опять-таки важен проектный подход к работе. Мне кажется, академики в 80 лет уже не хотят браться за задачи, реализации которых они могут не увидеть. На Западе нормальной практикой считается, когда при достижении определенного возраста профессора отходят от управления и осуществляют консультативные функции. Это справедливо и для институтов, и для корпораций.
Фото: Российский квантовый центр
Для нашей страны проблема возраста в науке одна из приоритетных. Нам сейчас нужен кураж в науке, необходимы энтузиасты. Например, научному директору РКЦ Алексею Желтикову 50 лет. Я знаю 60-летних академиков и член-корреспондентов РАН, которые стали бы хорошими руководителями НИИ. В любом случае, важна не только мотивация, но и энергия, силы, которые сотрудник готов положить на достижение целей.
Ситуация осложняется тем, что у нас плохо с управленческими кадрами. Успешный ученый — не всегда хороший менеджер. В институтах и университетах принято, чтобы административное руководство параллельно занималось наукой, преподавало. Но тогда из-за недостаточного фокуса и нехватки времени начинают страдать бизнес-процессы.
В РКЦ административная команда — это support staff, то есть она выполняет поддерживающую функцию. Ее задача создать комфортную среду для творчества. В России создавать такую команду было сложно, приходилось собирать всех «поштучно», особенно в проектном офисе, где нужны специалисты не только с физическим образованием, но и с опытом работы в индустрии. Например, я закончил физфак МГУ и имею второе экономическое образование.
Как кризис сказывается на работе научных центров?
Сейчас кризис и санкции осложняют международное научное сотрудничество. Например, иностранные ученые менее охотно едут на нашу конференцию по квантовым технологиям. Есть вероятность, что в этом году на ней не будет нобелевских лауреатов, хотя на двух предыдущих у нас выступали докладчики такого уровня.
Зато кризис явно показал, что не любые технологии можно купить. Оказывается теперь нельзя заказать за границей строительство современного завода или буровой установки, заплатить деньги, а затем приехать, перерезать ленточку и спокойно эксплуатировать. Сейчас появляется осознанная необходимость в собственных технологиях. А это не только инженерные усилия, но и мощный пласт научных исследований. Для нас главное — в ближайшие 3-5 лет использовать это окно возможностей.
В процессе превращения исследований в разработки существует проблема взаимодействия: ученые и индустрия говорят на разных языках. Из-за этого научные результаты, патенты, создаваемые в институтах и университетах, оказываются не интересны корпорациям, и трансфера технологий фактически не происходит. Здесь кроется большой потенциал развития, так как с одной стороны в России удалось сохранить огромный интеллектуальный потенциал, а с другой стороны в экономике сейчас есть большой спрос на разработки.
Для решения этого вопроса необходимо научить исследователей и корпорации говорить на одном языке или найти посредников, которые проведут так называемый технологический брокеринг. Нужно больше площадок, где ученые и бизнес будут пересекаться, — это и технологические долины, и кластеры, и различные целевые федеральные программы развития, и совместные конференции. В целом — это развитие инновационной экосистемы в стране.
Со своей стороны, мы проведем в рамках международной конференции бизнес-день, где рассмотрим проблему разрыва между наукой и индустрией, обсудим как ее решать.
Если вы проектный человек, то когда-то покинете и РКЦ. При каких условиях и чем будете заниматься?
Задачу смогу считать решенной, когда РКЦ сможет жить самостоятельно и перейдет в стадию спокойного развития. Для меня же будет интересно, например, масштабировать этот опыт.