«Строили великую Россию, а вышел торговый центр» Активист «Гринпис» Алексей Киселев о защите окружающей среды в 90-е годы

«Лента.ру» продолжает цикл интервью о недавнем прошлом нашей страны. Вслед за перестройкой мы вспоминаем ключевые события и явления 90-х годов — эпохи правления Бориса Ельцина. Один из первых активистов «Гринпис России» Алексей Киселев рассказал, как организация пришла в СССР, против чего проводились первые акции и как на них реагировала милиция.

«Лента.ру»: Появление «Гринпис», как и история с открытием первого «Макдоналдса» в Москве, запомнилась очередью, которая попала в Книгу рекордов Гиннесса. Я говорю о продаже альбома западных рок-звезд «Гринпис. Прорыв» в 1989 году.

Киселев: Как раз с этой очереди в магазин «Мелодия» началась моя история с «Гринпис». Я вместе с приятелем простоял на мартовском морозе шесть часов в надежде купить тот самый дорогущий винил. Тогда в Москву в его поддержку приехали Стинг и Питер Гэбриэл. В те годы разрешили музыку и появились нормальные магнитофоны, не жевавшие пленку. У меня был такой — «Весна-302», он даже внешне походил на японский. Я отстоял очередь, гринписовцы предложили заполнить купон, купил диск. Потом мне позвонили: «Вы не против поволонтерить?» Это было в 1991 году, я пришел в маленький офис на улочке за зданием МИДа и так и остался.

Правда, что на выручку от продаж этой пластинки было создано отделение «Гринпис» в СССР? Пишут, продали более пяти миллионов дисков. Откуда ажиотаж?

Диск оправдал ожидания, ведь ничего такого в стране не было — тогда только группу «Август» можно было купить и про деревянные церкви Руси послушать. Насчет выручки, наверное, так и было, у нас все всегда прозрачно. «Гринпис» СССР создавался при непосредственном участии и патронаже Алексея Яблокова (заместитель председателя Комитета по экологии Верховного совета СССР — прим. «Ленты.ру») и главы Курчатовского института Евгения Велихова.

Когда Союза не стало, был создан «Гринпис России», я к тому времени уже активно волонтерил. Начал с попытки организации фандрайзинга — совершенно нового для советского человека слова и явления. Граждане не понимали, как можно существовать на пожертвования и без контроля ока государева. Мы активно общались с людьми на улицах — это во всем мире называется public outreach. Было безумно интересно, много иностранцев, стол для общения с людьми можно было поставить на Красной площади.

Ставили?

Каждый день, в том месте, где сейчас стоит памятник Жукову. Никаких претензий со стороны милиции не было, наоборот: подходили, интересовались, брали литературу. Тогда мы занимались классическими для зеленых антиядерными проектами и проблемой перелова рыбы. Это была занятная история — полки магазинов были пусты, а по статистике флот Советского союза допускал бешеные переловы.

С 1993 года началась история с исследованием реки Волги на всякую химию. «Гринпис» интересовало, откуда в реку попадают супертоксиканты — полихлорированные дифенилы. Я занимался радиоэлектроникой и много времени посвятил исследованию диэлектриков (трансформаторы, изоляция проводов, высокие токи и так далее), поэтому для меня это не было загадкой — все трансформаторы в стране ими залиты. Я занялся этой проблемой, и так началась моя профессиональная деятельность в «Гринпис».

А сколько на первых порах было активистов?

Человек семь, и среди них Дмитрий Литвинов (сын знаменитого советского диссидента Литвинова). Кстати, именно он создал все проекты организации, которые ведутся до сих пор.

Выходит, пластинка не дала приток волонтеров?

Почему же? 35 тысяч человек заполнили в этой очереди купоны, мы их несколько лет отрабатывали. Тут не надо путать сторонников и активистов. Количество сторонников у нас растет из года в год.

Помните первую акцию «Гринпис» в России?

Конечно, вот на стене висит фотография, на ней акция у здания Минатома в 1992 году, я участвовал. Мы заблокировали цепями двери министерства, приковались наручниками, протестуя против строительства 26 атомных реакторов. Перед нами стояли тубы, из которых валил дым, они символизировали новые АЭС.

Милиционеры были очень удивлены, они такого еще не видели. Во втором отделении на Ордынке с нами провели беседу и просто отпустили. Помню, был такой замечательный майор Бабушкин, он интересовался: «Ребята, расскажите, что вас сюда привело?» Мы честно объясняли, что пытаемся таким способом достучаться до людей, которые принимают решение.

Продолжением этой акции была другая, когда «Гринпис» вывесил большой баннер напротив Думы. Мы тогда сняли несколько номеров в гостинице и через окна развернули растяжку. Своих альпинистов у нас тогда еще не было, поэтому помогли товарищи из Финляндии. После задержания выяснилось, что у милиционеров всего один УАЗик, и нас партиями отвозили в ОВД.

Когда везли группу, в которой был я, машина сломалась и пришлось очень долго ждать. В дежурную часть нас привезли за полночь. Там все это время люди в штатском «кошмарили» финнов, которые по-русски ничего не понимали, а когда привели переводчицу, она посмотрела на все это и ушла.

Уже через 15 минут, после того как нашу группу доставили, поступила команда с Лубянки — освободить. Там был пожилой старшина, и услышав, что нас отпускают, он сказал: «Ну и слава богу!» Я этот момент никогда не забуду, он был настолько счастлив! Вообще милиционеры искренне не понимали, почему эти в штатском так себя ведут. Тогда в милиции работали совершенно другие люди. 26 реакторов, кстати, так и не построили, правда, в этом была не только наша заслуга, сработало много других факторов.

Скажите, зачем такой радикализм: цепи, наручники? Неужели нельзя было заявить пикет?

Тогда никаких запретов на политические мероприятия не было. Можно было в любое время прийти и сделать акцию, никаких уведомлений не нужно, все жили по конституции. Этим отличалось правление Ельцина — конституция гарантировала свободу собраний мирно и без оружия, и всей этой сегодняшней ерунды не существовало. То же самое было, когда мы постоянно проводили акции у посольства Франции против ядерных испытаний. От посольства нас гоняли несколько дней. Они требовали, чтобы нас везли в суд, на что милиция им объясняла: «А что мы сделаем? Надо уважать их мнение».

Многие узнали о «Гринпис» благодаря Джоанне Стингрей. В 1993 году она записала альбом Greenpeace Rocks, в котором принял участие весь цвет русского рока (от Гребенщикова с Курехиным до «Чайфа» и «Алисы»). Как вам удалось заманить Стингрей к себе?

Она американка, у нее совсем другие ценности, она приехала в СССР с желанием продвигать «все хорошее против всего плохого», поддержка «Гринписа» — это ее личная идея. Она была таким моторчиком среди рокеров, считала, что сможет донести наши идеи людям через музыку. Причем она была настолько активна и заразительна, что отголоски ее деятельности есть до сих пор. Из участников той когорты рокеров нас до сих пор поддерживает Вячеслав Бутусов (последний раз он выступал в защиту озера Байкал), Юрий Шевчук, «Чайф», позже нас стал поддерживать Илья Лагутенко. Мы вместе с «Чайфом» сняли клип «Песня о гадости» на их знаменитую антиядерную песню.

День начала продажи альбома «Гринпис. Прорыв», выпущенного международной экологической организацией «Гринпис» и советской фирмой грамзаписи «Мелодия»

Фото: И. Носов / РИА Новости

Помню, это был такой ураган, когда Джоанна приходила в наш маленький офис на Новослободской и говорила на смеси русского и английского! Она постоянно что-то выдумывала. Самое крутое, что ей удалось, — договориться о том, что наши активисты установят агитационные палатки на концерте Майкла Джексона в Москве. Милиция пыталась выгнать агитаторов, но пришли люди от Джексона и сказали: «Не трогайте их, это не ваше дело». Потом мы просто прописались в ДК Горбунова, где каждую субботу был концерт. Нам давали говорить со сцены. Концерты снимала популярная в 90-х программа «А», которая рассказывала в том числе о нас.

СССР перестал существовать, встала промышленность, в стране великое переселение народа и поиск заработка, а что беспокоит «Гринпис»?

Это, кстати, самый большой парадокс 90-х — заводы стоят, а загрязнение не снижается. Мы быстро выяснили, в чем дело: завод стоит, но отходы у него накоплены, за ними никто не следит, они начинают течь, грязные цеха моют дожди и так далее.

Конечно, не вся промышленность встала. Это в Москве производство начали выводить за пределы города, а здания переделывать под офисы. В регионах картина была другая, например, знаменитый Дзержинск Нижегородской области, где в безумных количествах производилось более четырехсот уникальных химических веществ. Сказать, что с начала перестройки по настоящее время там все останавливалось, нельзя.

Были и «тучные» годы, когда производство взлетало, и все равно не так, как в СССР — там во время дождя на остановках людям куртки прожигало. Но отходов было накоплено миллионы тонн. Мы тогда заявили: дорогие товарищи в Кремле и Белом доме, город 70 лет работал и спасал огромную страну, а сейчас остался один на один со своими проблемами. Теперь нам надо спасать его, помочь с медициной, чистыми продуктами, ликвидацией накопленного ущерба. Мы наткнулись на экономические интересы, власти Дзержинска не хотели афишировать проблемы, якобы потому что тогда к ним не придет инвестор, забывая, что западные инвесторы никогда не придут в такую грязь.

Удалось что-то изменить в Дзержинске?

Как были миллионы тонн высокотоксичного фенола, так и остались, только колючей проволокой обнесли. Но доступ к этим озерам есть, что бы кто ни говорил. Перекусывай проволоку, подгоняй бочку и качай. Я не шучу.

Вы упомянули, что исследовали Волгу.

Мы ее несколько раз прошли всю, обнаружили, где, кто и что сбрасывает. Например, вверх по течению сбрасывает один район Волгограда, а ниже по течению находится водозабор того же города. Далее идет знаменитый химический комплекс, там очень похожие на Дзержинск поля, но если в последнем уже мало кто льет, то в Волгограде это продолжается до сих пор. Ситуация с 90-х не изменилась, а активистов, которые поднимают эту тему, сейчас давят, как и тогда.

Может быть, экономически не выгодно ставить очистные сооружения?

Выгодно, приведу пример. В конце 90-х у нас была кампания по защите Балтийского моря, там существовали проблемы с целлюлозно-бумажными комбинатами (ЦБК) в Калининградской области: короотвалы вечно горели, из накопителей всякая дрянь текла в реки (например, в Преголю, из которой пьет Калининград.) На этой реке был ЦБК «Цепрусс», а на реке Неман, на границе с Литвой, «Советский» и «Неманский» ЦБК.

«Цепрусс» посчитал, что наши выходки — это происки конкурентов, и решил ничего не менять. Нельзя было в современной России так по-хамски себя вести, поэтому сейчас «Цепрусса» нет. У «Советского» сейчас работает только котельная, а вот «Неманский» ЦБК пошел на модернизацию: замкнутый оборот, новые котлы с уникальным магниевым основанием и так далее. У них получилось современное прибыльное предприятие с чистой продукцией. Но тут случилась другая проблема — «скушали» саму компанию.

Почему провалились проекты модернизации других заводов?

Потому что ломовая прибыль не вкладывалась в модернизацию производства, а делилась на покупку яхт, машин, квартир и дач.

Как вам удалось в 1995 году включить в список всемирного наследия ЮНЕСКО первый объект из России — девственные леса в Республике Коми?

В этом проекте я практически не участвовал, только готовил для комитета ЮНЕСКО видеокассеты с презентацией. Но это действительно первый объект России, который к тому же включили в список благодаря неправительственной организации. Тогда Министерство экологии благоволило нам. Были люди, с которыми можно было обсуждать проблемы, — например, министр экологии Виктор Иванович Данилов-Данильян. Вообще, создание сначала комитета по экологии, а затем Министерства экологии было важным шагом новой России в 90-х.

Тогда же мы вместе с Минприроды и учеными делали программу «Диоксин», и за шесть лет ее существования сделали массу исследований, включая первое по биосфере. Закончилась вся эта история скандалом с бельгийскими окорочками, зараженными суперинтоксикантами. Кстати, тема интоксикантов, обсуждавшаяся в 90-е, совсем затихла, хотя они никуда не делись.

Сейчас такое сложно представить, но в 1996 году «Гринпис» выигрывает дело в Верховном суде, в результате аннулируется указ Ельцина о разрешении ввоза в страну отработанного топлива для АЭС. Как вам это удалось?

Мы готовились. Я был одним из заявителей. Это было действительно состязательное правосудие. Да и сейчас мы выигрываем суды у Минприроды, когда они пытаются изменить границы заповедников, хотя, конечно, стало сложнее.

Многие видели в ваших акциях против хранения отработанного топлива в России происки Запада, ведь переработка могла принести солидную сумму в бюджет страны.

Эта песня тянется уже лет 20. Приведу пример Голландии, в которой атомная история держится на уровне каких-то пилотных реакторов и дальше не развивается. У них есть закон, в котором говорится: вы можете построить атомную станцию, мощности для хранения отходов есть, но науке известно, что период полураспада 400-450 лет, поэтому сначала оплатите хранение и охрану отходов на этот срок.

В России же думают только о сиюминутной выгоде. Да, мы заработаем на переработке, вытащим оттуда какую-то часть рецеркулята, за который нам заплатят, но останется огромное количество среднерадиоактивной дряни, которую мы будем закачивать в хранилища, а ее содержание ляжет грузом на всю страну на много лет вперед.

Бытует мнение, что «Гринпис» в 90-е выполнял заказы на устранение конкурентов, обвиняя в неэкологичности производства.

Такие сложились ценности в 90-е, людям трудно понять, что мы пытаемся сделать мир чище. Они мыслят слишком рационально: «Какой идиот будет работать бесплатно?» Сейчас в стране зарождается волонтерское движение, его участники делают свое дело не потому, что они хотят быть хорошими, а потому что не могут больше видеть беспредел. Это развенчивает миф о том, что люди готовы работать только за коврижки. Да и на самом деле общественное мнение, если верить опросам, на нашей стороне. Тех, кто за нас, больше, чем тех, кто нас обвиняет. Люди понимают, что активисты идут в тюрьму не за какие-то шкурные интересы, а мем, который вы озвучили, будет гулять всегда. Чем мы будем успешнее, тем их будет больше. Обидно только, что ничего нового не придумывают.

Акции «Гринпис» часто очень рискованные, а были ли трагедии?

Ни одной и никогда. Безопасность — это главное. Двадцать раз все обдумаем, и если есть хоть малейшее сомнение, то отменим акцию.

Какая, по вашему мнению, самая сложная акция 90-х, с точки зрения риска и технической сложности?

Риск был во всех, а вот если говорить о сложности, то, наверное, это была акция в Челябинске. Тогда мы с параплана сбросили веревки на колонны памятника Курчатову. По ним альпинисты взобрались на вершины колонн и вывесили баннер «Радиоактивные отходы: чиновникам — деньги, остальным — гробы».

Технически сложных акций было очень много и на воде, и на мостах, но мы никогда не перекрывали жизненно важные объекты и транспортные артерии. Люди от наших акций не страдали. Правда, был случай, когда мы перекрыли трубу, и в кабинете директора «Цепрусса», а также в туалете заводоуправления все стоки полились им на пол. Такое было, да.

Проблем с чиновниками было больше в 90-е или сейчас?

Есть работодатель, а есть нанятый сотрудник. Самая большая проблема заключается в том, что чиновники не понимают, что мы их наняли. Правда, в 90-е была надежда, что ситуация может измениться. В 1996 году немецкий университет города Байройт подарил России специалистов и возможность сделать исследование Дзержинска на супертоксиканты бесплатно. Мы подключились к этому исследованию.

Мэр города сначала встал на дыбы и мешал. Я хорошо помню первый корпус нижегородского Кремля, тогда губернатором был Немцов, а его замом по экологии — Александр Косариков. Он снимал трубку телефона, звонил этому мэру и говорил: «Ты забыл, кто тебя на это место поставил? Ты забыл, что тебя народ выбрал? Может быть, ты на народ работать будешь? Ну-ка быстро, как минимум не мешай!» После этого мы работали спокойно, даже автобус нам выделили. Представить, чтобы кто-то сейчас так отчитывал чиновника по телефону, невозможно.

У вас есть ощущение гордости, что вы привнесли в политическую культуру России новый тип акций? Многие политические силы берут с вас пример.

Да, это хорошо. Мы счастливы, когда что-то придуманное нами подхватывают другие и развивают. Хотя бы тот же раздельный сбор мусора, о котором в 90-е говорили только мы, а сегодня по всей стране огромное количество людей занимаются этим, даже бизнес подключился.

Как бы вы охарактеризовали 90-е годы в жизни российского общества?

Для меня 90-е начались в 1988 году, когда закипела активная жизнь, ночные стояния у газетных киосков... Я тоже стоял, хотя был юн. Тогда все искали себя, понимали, что КПСС довела страну до ручки: Афганистан, гробы и так далее. После этого 10-15 лет общество открывало глаза, изучали архивы партии. В итоге глаза открылись, и социум получил финансовое благосостояние.

Вышло то, что меня очень пугает, особенно в перспективе, если такая же трансформация произойдет в Китае или Индии, где населения гораздо больше. Я имею в виду потребительское общество. Мы его успешно переняли от Запада без каких бы то ни было ограничений. Сам Запад уже давно его успешно давит, а мы, наоборот, культивируем.

Мне могут возразить, а как же США? В США уже 10 лет как объем отходов не растет, более того, он повернут вспять, то же самое в Европе. У нас же все это время кривая отходов растет вверх, во всех нормативах рассчитывается рост отходов, и никакую городскую программу нельзя запустить, если вы его не учтете. Мы взяли все плохое, а хорошее не заметили.

В 90-е все шли строить великую Россию, а вышел большой торговый центр. К сожалению, в 90-е этого никто не понимал и не знал, что будет такой потребительский бум. Может быть, это элемент человеческой природы, когда в России появляются шальные деньги, говорят: «Гуляем! Понеслась!» Это еще с царя-батюшки повелось. Но было сделано и много хорошего: в 1996 году был принят закон «Об охране атмосферного воздуха», Водный кодекс, закон «Об охране окружающей среды» — до сих пор ключевой элемент нашей природоохранной системы. Годы идут, на него постоянно нападают, но он как был, так и остался.