Россия медленно выходит из кризиса, но системные проблемы остаются нерешенными. Без новой модели развития страну ждет вялый ежегодный рост в 1-2 процента ВВП. Такого мнения придерживается бывший замглавы Минэкономразвития, директор Центра структурных исследований РАНХиГС Алексей Ведев. «Лента.ру» побеседовала с ним о последствиях кризиса, курсе рубля и о том, почему в России такие низкие зарплаты.
«Лента.ру»: Прокомментируйте, пожалуйста, санкции, введенные Украиной против банков с российским капиталом.
Алексей Ведев: Понятно, что идет экономическая война. Естественно, это абсолютно деструктивное решение. 10-15 лет назад российские финансовые институты заняли определенную нишу, они предоставляли услуги населению. После введения санкций появились новости о том, что банки ограничили кредитование физлиц, ограничена сумма, которую можно снять.
И конечно, риски возрастают. А риски — это процентная ставка. Риски — наверх, процентные ставки — наверх. Украинские власти наказывают свое население. Не более того. Среди российских банков на Украине присутствуют монстры, крупнейшие организации, чьи убытки или недополученная прибыль — ничто, по сравнению с тем дискомфортом и потерями, которые на Украине ощутят простые люди.
Премьер-министр Дмитрий Медведев заявил, что в российской экономике изменилась погода. Глава Минэкономразвития Максим Орешкин сказал, что экономика России вступила в новый цикл. Это из области массового успокоительного гипноза? Или действительно есть какие-то признаки того, что экономика меняется?
В конце 2014 года Россия столкнулась с ситуацией, которая называется «идеальный кризис». Мы сразу испытали и падение мировых цен на нефть, и санкции с контрсанкциями, и столкнулись с нерешенными структурными проблемами — в 2012-2014 годах даже при нефти выше 100 долларов за баррель темпы роста снижались, а в инвестиционной сфере вообще была пауза. Поэтому я оцениваю 2015-2016 годы как годы адаптации к новым условиям, новой нормальности.
Сейчас у нас новый ценовой коридор — 40-60 долларов за баррель. Худшим был второй квартал 2015 года, это было дно. После чего спад стал замедляться и постепенно происходило улучшение. Мы выходим на траекторию роста. Рост, конечно, с маленькой буквы. То есть это не китайский рост, не индийский. Мы говорим о росте в 1-2 процента.
Ситуация в экономике действительно улучшается. Но мы должны помнить, что это пока всего лишь коррекционный рост. Мы упали, и мы должны вырасти процента на 3,5-4 только для того, чтобы достичь уровня 2014 года.
Есть распространенное мнение, что рубль слишком крепок и мешает восстановлению экономики. Действительно ли сегодняшний курс вреден для экономики? Каким он должен быть, чтобы стать полезным?
Вся экономика распадается на «виннеров» и «лузеров». И говорить, что слабый рубль выгоден промышленности — это абсолютно неверно. Могу привести пример. Автосборка. В автосборке с одной стороны, чем дешевле рубль, тем дешевле труд. Зато чем дешевле рубль, тем дороже запчасти. И вес комплектующих существенно выше. Девальвация практически всю автомобильную промышленность останавливает. Очевидно, что большая часть промышленности страдает от слабого рубля. Строительство тоже.
Так каким должен быть курс, чтобы всем было хорошо?
Он должен быть в каком-то более-менее прогнозируемом коридоре. А у нас он свободный. И бюджет, и платежный баланс слишком зависят от обменного курса. В конечном итоге обменный курс колеблется больше, чем цены на нефть. Это возбуждающийся процесс, который может идти вразнос. Нет ничего хуже, чем курс, колеблющийся в коридоре от 40 рублей за доллар до 80 или 100. Это парализует экономическую деятельность с точки зрения планирования.
Если бы вы завтра возглавили Центробанк и у вас были бы развязаны руки, то на какой отметке вы бы удерживали рубль?
Я считаю, что 40-60 долларов за баррель соответствуют коридору 50-60 рублей за доллар. Это среднесрочный ориентир для всех. На самом деле бизнес уже адаптировался к такому уровню.
Вице-премьер Ольга Голодец назвала ситуацию с российской бедностью уникальной. По ее словам, трудоустроенность не защищает от нищеты — пять миллионов человек получают зарплату на уровне МРОТ. Вообще, как-то можно в этом разобраться?
Можно, но сложно. Очень болезненная тема. Я постараюсь попроще ответить. Проводили сравнение по 50-55 странам мира, совершенно разным. У нас доля фонда оплаты труда в добавленной стоимости одна из самых высоких в мире. Это означает, что издержки на труд у нас очень высоки. Ситуация такая: у нас зарплаты маленькие, а производительность труда процентов на 30-40 ниже, чем эти зарплаты. Но факт есть факт — даже при таких низких зарплатах эффективность труда у нас очень низкая. Получается порочный круг. И зарплаты низкие, и работа плохая.
Если перевести на понятный обывателю язык: «Ребята, а вы работайте лучше и будете получать больше». Вам никто не поверит.
Сейчас не поверят, завтра поверят. Переключусь на другую тему, на инфляцию, но тут все связано. У нас во многом инфляция институциональная, зависящая от конкуренции. И посмотрите, что произошло. Почему цены перестали расти в последние два года? Впервые за 25 лет у нас упали реальные доходы населения. И спросовые ограничения впервые оказались настолько жесткими, что сейчас повышение цен для торговых сетей означает потерю доли рынка. Естественно, цены растут, но крайне незначительно, компенсируя возрастающие издержки.
Есть надежда, что в ближайшие годы инфляция будет находиться в каком-то низком диапазоне. Никто не верил, что такое может быть. Никто не верил, что вот эти «жирные коты» — торговые сети — станут добрыми и перестанут повышать цены. Но возникли спросовые ограничения, люди просто перестали покупать. Это первое. Второе — объективно, вместо одной сети теперь пять, возникла жесткая конкуренция. То же самое — на рынке мобильной связи. Эффективная конкуренция, она, конечно, сдерживает рост цен.
Мы сейчас сталкиваемся с парадоксальной ситуацией, когда в кризис фиксируется исторический минимум безработицы. Это то, что вы ни в одном учебнике макроэкономики не встретите. Первая реакция бизнеса на кризис — увольнение сотрудников. У нас — исторический минимум.
Только вы понимаете, что мы мало и плохо работаем? Или это понимает весь экономический блок правительства?
Я думаю, да.
Тогда к чему это: «Необходим эффективный рынок труда»? Ну так создайте. Помогите его сделать.
Он создается. На рынке труда много чего делается. Хорошо идет переобучение кадров. Плохо идет переселение, то что называется мобильностью населения. Это, может быть, в силу российской ментальности. Конечно, во всех регионах должны быть выровнены условия жизни, тогда люди смогут перемещаться за работой.
Но у нас проблема еще и в том, что сокращается экономически активное население на 200-300 тысяч человек в год. У нас такая демографическая ситуация, что на рынке труда должна быть эффективная конкуренция. По мировым оценкам считается, что нормальный уровень безработицы — шесть процентов. У нас — 5,2. Шесть процентов — то, к чему стремится Европа и Америка.
Как можно было бы, не прибегая к волшебной палочке, повысить эффективность труда?
Нам нужен переход на новую модель роста. У нас 15 лет была модель роста, основанная на расширении конечного спроса. То есть приток иностранных денег, прежде всего нефтедолларов, в конечном итоге расширял спрос. Цены на нефть были очень высокими, но экономика росла не так сильно, поскольку этот спрос удовлетворялся за счет роста цен и импорта. Все что угодно было импортное, но наше производство не расширялось. Бизнес наш должен быть более адаптивным к росту спроса, то есть на возникновение спроса на что-то сразу должны расширяться мощности, производиться инвестиции.
Может, необходимо создать условия, чтобы бизнес расширялся?
Конечно. В экономике должна быть выше определенность. Кроме того, у нас слишком много государства в экономике. Порядка 70 процентов экономики России контролируется государством. Запредельная цифра. Конечно, надо приватизировать, надо создавать публичные компании.
Вы еще вчера занимали высокий пост в экономическом блоке. Кто мешает всему этому? Или кто вас не слушает?
Идет процесс, и он будет продолжаться. Это была официальная позиция Минэкономразвития, которую мы неоднократно озвучивали. Доводы о том, что сейчас приватизировать госактивы невыгодно, потому что низкие цены, тоже неправомерны, потому что основная цель приватизации — улучшение корпоративного управления. Важно помнить, что неэффективно управляемая госсобственность может генерировать убытки.
Еще одна тема — грядущие изменения в налоговой системе. Говорят о повышении НДС до 22 процентов, о повышении подоходного налога для тех, кто не захочет сдавать часть зарплаты в свою будущую пенсию. Действительно ли России пора менять налоговую систему?
Все эти разговоры про налоги я оцениваю частично как спам. Дискуссия о налогах — чисто экспертная, я в ней участвую лет 20. Эксперты должны прорабатывать эти вопросы. Я не понимаю, зачем объявлять о налоговом маневре, который может быть проведен в 2020 году. А до 2020 года что мы будем делать? Я понял бы такие объявления, если бы мы все это вводили с 1 июля. А когда мы выносим дискуссию о налоговых маневрах в публичное поле, то этим самим создаем еще больше неопределенности для бизнеса.
Чисто теоретически, косвенные налоги (НДС, налог с продаж и акцизы) — они лучше собираются, они убивают потребление, они могут частично быть лучше для бизнеса, если одновременно снизить налог на прибыль. Что может получиться в итоге? У нас сейчас потребление и так не растет, мы его еще больше убьем. Косвенные налоги очень инфляционные. Если мы повысили НДС на три процента, то это сразу отразится на ценах. О какой ценовой стабильности мы говорим, предлагая повысить НДС? Вот это мне не очень понятно.
У населения возникают подозрения, что у правительства не хватает денег, и оно ищет возможности для их получения в наших карманах. Это разве не так?
Это объяснимо. Бюджет при 100 долларах за баррель — это один бюджет, при 50 долларах — другой бюджет.
То есть правительству нужны деньги?
Без сомнения, деньги нужны. Это и так понятно — у нас в номинальном выражении расходы бюджета сокращаются. А с учетом инфляции сокращение расходов будет еще сильнее.
То есть человеку с улицы вы расслабляться в ближайшее время не советуете?
Ну да. Конечно, сейчас идут дискуссии о том, что социальная помощь должна быть не фронтальной, а более адресной. Если у нас 40-60 долларов за баррель надолго — а весомая часть бюджета у нас поступает от нефтегаза — то, конечно, надо не просто сокращать расходы, а системно пересматривать их.
Может, начать с госаппарата?
Возможно. Если у нас доходы бюджета сокращаются, например, на 20 процентов, то неэффективные расходы всем нужно сократить на 20 процентов. Разумеется, кому-то надо оставить расходы или может даже увеличить. На здравоохранение, образование, то есть на человеческий капитал. Это то, что принесет потом больше денег фактически.
Что, по вашему мнению, является главной проблемой российской экономики? Кроме неумения работать? Где тот тормоз, который не дает развиваться нормально?
Понимаете, вот это тоже чисто русская черта — все ищут правду в одном абзаце на полстранички. Ее должен кто-то знать и рассказать, и мы получим простой ответ на все вопросы. Ответа, конечно, нет. Экономика достаточно сложно организована, она зависит от множества факторов.
То есть вы не можете пообещать нам, что мы в ближайшее время кого-нибудь обгоним и перегоним?
Один из сценариев, который мы рассматриваем, целевой сценарий, это хотя бы выход на темпы роста выше четырех процентов. А четыре процента — это среднемировые показатели. Такой темп нужен, чтобы российская экономика не сжималась как шагреневая кожа, а хотя бы оставалась на плаву или может быть даже чуть-чуть расширялась. В принципе, это реальная цифра. Но для ее достижения надо много чего сделать.