В российской современной литературе появилось новое имя: Сана Валиулина. Она родилась в Эстонии в татарской семье. До школы говорила по-эстонски и по-татарски. Окончила русскую школу. Поступила на филологический факультет МГУ, где выучила английский и норвежский. А в 24 года вышла замуж за голландца и переехала жить в Нидерланды. Выучив голландский, Сана Валиулина работала переводчиком, преподавала, а потом стала писать романы. На голландском. Однако один свой роман — «Не боюсь Синей Бороды» — она все же решила написать на русском. В России его выпустила «Редакция Елены Шубиной». Во время короткого пребывания Саны Валиулиной в Москве с писательницей встретилась обозреватель «Ленты.ру» Наталья Кочеткова.
Сана Валиулина: Моя мама приехала в Эстонию во время Великой Отечественной войны. Она была родом из города Пушкина под Ленинградом. Когда началась война, Пушкин оказался на фронтовой линии. И моя бабушка с четырьмя детьми - моей мамой (ей было 17 лет), ее сестрой и двумя их братьями — как беженцы, постепенно двигались на Запад. Отец их был железнодорожником, его в первые же дни войны вызвали, и он пропал без вести.
В пути погибли бабушка с одним из сыновей. Моя мама, ее сестра и брат остались сиротами. Они доехали до Эстонии, когда она еще была оккупирована немцами. В какой-то момент маму хотели вывезти в Германию, но один добрый немец открыл вагон, и она убежала. Потом туда пришла Красная армия. В результате мои родственники так и остались в Эстонии, потому что когда они хотели вернуться после войны в Пушкин, их комната уже была занята — их даже за порог не пустили. Да там у них больше никого и не было. Так мама осталась в Эстонии. При этом моя мама — этническая татарка. Это мамина часть истории.
Фото: Otto Snoek
Папа старше мамы на 3 года (он 1922 года рождения). Он тоже этнический татарин. Но он родился в Москве, пошел на фронт и в 1942 году попал в плен во время боев под Смоленском. Он был десантником. Я написала про его историю роман, который вышел на голландском, немецком и итальянском. Была такая немецкая квазидобровольческая организация, она называлась Todt — что-то вроде стройбатальона. Он попал туда и строил Атлантический вал в Нормандии, в Бретани. А когда высадились союзники, стройбату дали в руки оружие, чтобы они воевали против американцев и англичан. И отец с одним своим товарищем сбежал и попал к американцам. Некоторое время спустя его перевезли в южную Англию, и там он сидел в лагере, пока на Ялтинской конференции Черчилль, Рузвельт и Сталин не подписали соглашение. Тогда всех пленных отправили в Россию по статье 58.1.б прямиком в лагеря. Ему дали 10 лет лагерей и 5 лет поражения в правах.
История знакомства моих родителей очень романтическая. Дело в том, что у них были общие родственники: дядя моего отца был женат на тете моей матери. В 1946 году моя мама поехала к своей тетке и увидела на столе письмо. Спросила, что за письмо. Ей ответили, что от племянника, который в лагере. Он тоскует, много пишет, а у них нет времени отвечать — время после войны было тяжелое, а у них трое детей. Моя мама, как пионерка по натуре, которая всегда любила помогать людям, написала ему письмо. Завязалась переписка, насколько это было возможно в условиях цензуры. Но отец еще использовал нелегальные каналы связи — передавал письма через конструкторское бюро. Они переписывались 9 лет, хотя друг друга не видели — только фотографии посылали.
В 1955 году его освободили по состоянию здоровья (у него были эпилептические припадки). В Москве ему поселиться было уже нельзя, а в Эстонии можно. Мама поехала в Москву его встречать и пришла в ужас от того, какой он маленький и невзрачный. А она была очень красивая, ее окружало множество поклонников. Она оторопела. Ведь это была такая романтическая история: они переписывались, она его ждала и вдруг… Она едва не сбежала. А потом поняла, что не может без него жить. Они поженились, и он переехал в Таллин.
Моя сестра родилась в 1959 году, а я в 1964-м. Моя мама была очень разумная женщина — она решила подождать с рождением детей, пока у отца поправится здоровье. Хотя он много курил — бросил за один день, он был очень волевой человек. То есть я очень поздний ребенок. Моей маме было почти 40 лет, когда она меня родила, а папе — 43.
Я ходила в эстонский детский сад и до 5 лет говорила только на татарском и эстонском. Моя мама отдала бы меня в эстонскую школу, но отец был против. Он считал, что его жизнь сломана — 10 лучших лет он провел в лагерях, потом заочно кончал институт. Поэтому он мечтал, чтобы его дети отправились в Москву. Он настоял, чтобы я пошла в русскоязычную школу. И меня мама буквально за год выучила русскому языку по сказкам Пушкина. Она закончила педагогический институт в Таллине, была преподавателем русского, что в то время было не самым популярным родом занятий — отношение к русским было неоднозначным. Но мою маму все любили — она очень хорошо говорила по-эстонски.
Фото: Виктор Кошевой
В 16 лет я закончила русскую школу и решила поступать в МГУ: поступила с третьего раза на филфак, на норвежское отделение. На 4-м курсе я встретила своего будущего мужа, он голландец, славист. Я закончила университет, мы поженились в Таллине, потому что тогда приняли закон о том, что сочетаться браком с иностранцем с туристической визой в Москве нельзя — это была кампания против фиктивных браков. В результате моя мама пригласила моего жениха в Таллин через Хельсинки. Мы расписались, я еще 9 месяцев ждала своего паспорта, а потом на пароме через Хельсинки приехала в Амстердам. И с тех пор там живу.
Я не знала голландского и сначала говорила по-английски. Но невозможно жить в стране, не зная языка, поэтому муж меня очень поддерживал в изучении голландского. Я немного неудачно приехала в смысле сезона — в мае, а все языковые курсы начинаются в сентябре. Но у нас была хорошая подруга, которая частным порядком очень интенсивно со мной занималась. Она меня так хорошо поднатаскала, что к сентябрю я уже попала на 3-й уровень. Это был замечательный курс для людей, которых готовили к университету: мы там слушали, писали, говорили. 20 часов только уроков. Мы занимались каждый день и еще домашнее задание задавали. За 3 месяца я выучила язык, сдала государственный экзамен и имела право поступить в любой университет. Но я уже передумала — меня перестала привлекать академическая деятельность. Я еще тогда забеременела. В общем, я стала переводчиком — переводила для министерства иностранных дел. Год я преподавала в Амстердамском университете на факультете славистики. А потом пошла работать в Институт перевода, где преподавала перевод с голландского на русский.
Так прошли пять лет, но в какой-то момент я поняла, что так жить больше не хочу. Хотя мне все говорили: какая ты счастливая. Моя свекровь мне говорила: у тебя такой хороший муж, современная квартира, центральное отопление и стиральная машинка — ты такая счастливая. Но я была какая-то не очень счастливая. Я понимала, что я так всю жизнь не очень хочу жить.
А еще наше поколение воспитывали на сказках, где говорилось, что все будет хорошо, что к тебе кто-то постучится, возьмет тебя за ручку. Но в какой-то момент одна голландка в разговоре сказала: в этой жизни все надо делать самому. И у меня возникло ощущение, что меня разбудили: в один прекрасный вечер я взяла блокнот, ручку и подумала, что сейчас напишу про то, что знаю, и пошлю в газету. Мы были подписаны на две наши главные газеты. В одной из них была рубрика «Смесь» — там печатали короткие легкие статейки про всякую всячину. И я подумала, что туда я пошлю свою заметку.
Я написала три статейки на русском языке и попросила мужа перевести на голландский. Он перевел. Но процесс мне не понравился: я к тому времени уже хорошо знала язык, и мне казалось, что в некоторых местах он что-то не так передает. Я отправила в редакцию, и мне пришел ответ: очень хорошие статьи — мы вас опубликуем. После еще пары статей я подумала: черт возьми! А попробую-ка я сама написать на голландском. У меня есть идиотская черта — не люблю ни от кого зависеть. И я стала писать сама на голландском, а муж редактировал. И я там печаталась.
Статьи были про все. У меня была одна статья про «салон красоты на кухне» — про то, как русские женщины при минимальных средствах умудряются прекрасно выглядеть. Другая — про боязнь микробов. Это были легкие статьи про повседневную жизнь в России. Про Голландию я тоже писала, потому что многому удивлялась в новой стране. Моя дочь к тому времени пошла в школу, и я удивлялась тому, что в школе, например, не дают горячих обедов — все берут с собой коробочки с бутербродами. Написала пару статей про своего отца — как раз я тогда более или менее узнала историю родителей, как лагеря отца замалчивались в семье, потому что родители нас оберегали.
Фото: Юрий Абрамочкин / РИА Новости
А потом мне стало тесно. Статьи были 400, 500, максимум 700 слов. И я подумала, что надо написать роман. И я написала роман про свои студенческие годы. Я послала рукопись в издательство и его сразу опубликовали. Потом у меня вышел в Голландии цикл из трех новелл. А потом я приступила к истории родителей. Я готовилась к ней целый год — читала и читала. Я же ничего не знала. Я Солженицына прочитала уже в Голландии! Я читала книгу Энн Эпплбаум «ГУЛАГ». Я ничего не знала про историю военнопленных и читала книгу Павла Поляна «Жертвы двух диктатур» о судьбе русских военнопленных и остарбайтеров. Я проштудировала замечательную книгу Николая Толстого «Жертвы Ялты». Мне нужны были факты — я не хотела просто писать любовный роман о своих родителях.
Все романы я сразу писала на голландском. До последней книги, которая в русском издании называется «Не боюсь Синей Бороды», а в Голландии она вышла под названием «Дети Брежнева». Ее я сначала написала по-русски, а потом перевела на голландский. Все очень удивляются, что я пишу по-голландски. Голландцы, кстати, тоже удивляются. Для меня же это процесс естественный. Я приехала в Голландию, когда мне было 24 года, я начинала новую жизнь. У меня не было мостов, чтобы их сжечь. Я начинала новую жизнь с нового языка, с новой культуры. Поэтому для меня было совершенно естественно начать писать на голландском. Конечно, у меня были и практические причины — пойди найди в Голландии переводчика с русского. У мужа своя работа — он не мог переводить мои романы. А так я сама себе хозяйка.
Был еще один момент, почему я решила писать эту книгу по-русски. Проблемой для иммигранта может быть отсутствие интеграции, ассимиляции, а может — слишком быстрая ассимиляция. И в какой-то момент у меня появился страх, что я окажусь человеком без родного языка. Некоторые голландцы, переехавшие в Австралию в 1950-е годы, они сейчас уже старики, остались совсем без языка: забыли родной и не выучили новый. Это страшно. И я поняла: сейчас или никогда. Я даже поспорила с одним иранским писателем. Он перс, который тоже сразу стал писать на голландском языке. Он сказал, что у меня уже ничего не получится. Но я упрямая.
И потом роман «Не боюсь Синей Бороды» я должна была писать по-русски. Это осмысление моего прошлого. Страны, из которой я произошла. А еще я так устроена, что я думаю, когда пишу. Чтобы что-то понять, мне нужно об этом написать. И то же произошло с романом «Синяя Борода». Я задумалась: почему я такая, какая я есть? И я что-то начала понимать. И важно было об этом подумать на русском.
Фото: Kevin Coombs / Reuters
Перед тем как я начала писать этот роман, я перечитала всю русскую классику. Начала с «Преступления и наказания» Достоевского. Прочла «Карамазовых», «Бесов» — оказалось, что я ничего не понимала, когда читала все это в 20 лет. Пушкина регулярно перечитываю. Много поэзии: Гиппиус, Бродского, Мандельштама, люблю Мережковского — он такой двойственный, между Европой и Россией. Платонова тоже, а недавно с содроганием и восхищением перечитала Юрия Домбровского. Жизнь человека — это путь домой. И у меня есть ощущение, что я возвращаюсь домой. Это нелегкий путь, но он меня радует.
Хотя мои родители — этнические татары, в нашем образе жизни почти ничего не было мусульманского. Они выросли в воинственно-атеистическое время. Поэтому я не могу сказать, что татарская культура на меня повлияла. Но перед длинной дорогой я всегда проговариваю татарскую молитву, от мамы научилась. И пэрэмэчи жарю раз в год, это татарские пирожки с мясом. Надо сказать, что когда я выучила русский, татарский отошел. Он приятен мне на слух, но я, к сожалению, уже почти ничего не понимаю, кроме каких-то совсем простейших фраз вроде «дети, идите кушать» («произносит по-татарски»). Так говорила мама, когда мы были маленькими. Эстонский лучше помню и очень люблю. Родители воспитывали нас на русской и мировой литературе. Так что я человек двух культур, которые пытаюсь объединить в своих книгах.
Сана Валиулина «Не боюсь Синей Бороды» («Редакция Елены Шубиной»)
История прекрасного юноши, который за унижение (социальное, семейное, личное) и пережитый стыд мстит преступлениями, становится Синей Бородой; история прекрасной девушки, преданной и поруганной; история молодого человека, предавшего самого себя и свою любовь; наконец антиутопическая памфлетная повесть с условными героями…
Самое простое, что можно было бы сказать о книге Саны Валиулиной — это не роман, а четыре романа, странно сплетающиеся в единое повествование. Не сюжет, не герои и даже не герой здесь определяют единство. И только, может быть, отчасти, место действия: советская (и постсоветская) Эстония, окраина Империи, не забывшая своей самостоятельности. Да, и можно было бы сказать, что это роман о тоталитарном государстве, об осознании того, что такое тоталитаризм (тем более, что и первое появление этого слова в романе подчеркнуто, чтобы этого нельзя было не заметить) и что такое свобода. Или — что такое рабство и что такое свобода. И как странно проникают друг в друга эти противоположные понятия, как вроде бы стремясь к свободе, человек зачастую проходит через порабощение, подчинение чужой воле. Да и свобода порой трактуется как исключительный дар для немногих.
Ну вот, например, один из знаковых монологов в романе: «Любое утверждение можно подать в таком соусе, что тебе поверят и за тобой пойдут. Я не буду приводить тебе примеры из отечественной истории, хотя они не только доказывают мою правоту на доброе тысячелетие вперед, но и до сих пор поражают воображение и разум, да-да, именно своим размахом. Что бы об этом ни говорили вполне здравомыслящие люди, мы не должны забывать, что в государстве такого масштаба и не могло быть иначе. Это воля истории, и ее надо уважать. Сейчас у нас другие времена, конечно, но принцип существенно не изменился. Не хватает только огня, вышел весь. А это серьезнее, чем ты думаешь. Как сделать так, чтобы тебе поверили. Ну не все, конечно, а та часть населения, которая необходима нашему государству для его дальнейшего существования. Ну, ты понимаешь, о чем речь. В любой стране должен быть маленький процент людей, так сказать, посвященных, который бы знал, как дело обстоит на самом деле. Процент побольше, но не намного, может понимать истинное положение вещей, ну скажем, наполовину. Эта категория людей является наиболее открытой системой с более или менее условными границами, что делает ее чувствительной к космосу, ну помнишь, как в физике, когда в один раствор через мембрану медленно проникает растворитель, а это в свою очередь способствует движению по вертикали, в нашем случае либо вниз — к дуракам, либо вверх — к посвященным. Ведь даже нашему обществу нужна хоть какая, но динамика. Ну а все остальные должны просто верить. Но как, если нет огня? Верят-то сердцем, голова тут ни при чем. Именно это облегчает и одновременно усложняет задачу, требуя весьма тонкого подхода».
Отзвуки знаменитых романов Достоевского здесь (и, кстати, во многих других сценах) слышатся не случайно. Свободны те, кто наверху, посвященные, те, кто управляет. Впрочем, и этот тезис оспаривается в финальной притчевой части книги «Великий Бухгалтер».
Можно было бы отметить множество эпизодов, рассуждений героев, которые так или иначе связаны с этой проблемой. Решается она, безусловно, в аспекте не только политическом или историческом (вечное возвращение Империи как неискоренимое зло). Но вряд ли этим исчерпываются сюжеты четырех частей романа. С таким же, если не с большим успехом, можно было бы сказать, что Валиулина пишет о любви, предательстве, страшном зверином начале в человеке, советской неистребимой пошлости и многом другом. 600-страничное произведение, пестрое, разнохарактерное, сложно выстроенное, конечно же, можно рассматривать с разных точек зрения. Но есть вещи, которые меня удивили: это главная героиня и характер повествования, позволяющий сказать, что Валиулина пишет такой причудливый и нестандартный роман воспитания.
Поначалу мы видим эстонский курортный город и слышим голос маленькой девочки. Вернее так — слышим рассказчика, который вспоминает свои первые летние приезды сюда и пытается воссоздать то, каким виделось, каким представлялось все вокруг, каким сознанием воспринималось. А потому рассказчик и говорит голосом ребенка. Но девочка взрослеет и постепенно голос теряет индивидуальность и лицо. Нет, героиня не исчезает вовсе (хотя мы не знаем ее имени), она по-прежнему здесь и по-прежнему участвует в событиях, но рассказ ведется уже от безличного, отстраненного автора.
Вторая часть — следующий этап жизни героини и ее школьная, городская, осенне-зимняя, а не летне-каникулярная жизнь. Здесь впервые мы узнаем (точнее угадываем) ее имя, но она сама — совсем не главное действующее лицо, она теряется среди других персонажей. Третья часть — новый этап взросления и становления, один из трудных жизненных периодов, но о героине лишь говорят, лишь упоминают (причем не по имени). Сама она не здесь, уже уехала, чтобы совсем исчезнуть в четвертой части, которая и звучит как условная сказка, как эпилог уже состоявшейся романной судьбы. Можно добавить, и состоявшегося романа, одного из самых интересных и неожиданных на сегодняшний день.