Сегодня исполнилось 15 лет со дня смерти Иосифа Бродского. В память о поэте "Лента.ру" выбрала фрагменты из некрологов, появившихся в первые дни после смерти поэта. Нам представляется, что эти тексты, будучи современниками его смерти, не искажены ретроспективным осмыслением и поэтому, может быть, ближе к переживанию утраты великого поэта.
Смерть Иосифа Бродского - огромная утрата для России. Не только для ее литературы, но и для общественного самочувствия. Ушел человек и поэт, три последние дестилетия безусловно - и для поклонников, и для критиков - олицетворявший независимость. Бродский воспользовался сполна одним из главных горьких неписаных прав человека - правом на одиночество.
Кажется, что Бродскому не были знакомы ни радужные иллюзии молодости, ни юношеская неуверенность в своих силах. Точно он всегда чувствовал солидарность "только с горем", никогда не сомневался в своем главном предназначении.
Сергей Гандлевский, "Огонек", февраль 1996 года
Когда 4 июня 1972 года Бродский приехал в аэропорт, чтобы навсегда покинуть родину, на таможенном контроле его печатную машинку разобрали, как говорил сам поэт, "по винтику". "Потом я долго собирал ее, сидя в венской гостинице. Так они со мной попрощались".
The Los Angeles Times, 29 января 1996 года
Шестидесятники были молодыми варварами, что-то созидающими на непонятных им самим древних развалинах, подобно одичавшим средневековым римлянам, использовавшим остатки древних построек для своих нужд и сочинявшим баснословные, хотя порой и занимательные предания о временах Империи. Бродский был последним римлянином, элегически наблюдавшим коз, пасущихся на развалинах форума, и буйные заросли кустарника, скрывающего последние остатки римского величия.
Максим Соколов, "Коммерсант", 30 января 1996 года
Поэзия Иосифа Бродского, с ее запоминающимися образами странствия и потери и поиском свободы, была аполитична и совершенно точно не была результатом деятельности ни анархиста, ни даже диссидента. Если в чем-то его и можно было обвинить, то только в инакомыслии, в протесте против серости жизни в Советском Союзе и царившего повсеместно материализма. Но в стране поэтов, где поэзия и вся литература вообще были официально поставлены на службу идеологии, где стихи десятками тысяч, подобно рабочим, отправлялись на каменоломни социалистического реализма, набиравшая популярность поэзия Бродского, публиковавшаяся только в самиздате, не могла не противоречить литературной политке.
The New York Times, 29 января 1996 года
Стихи Иосифа Бродского изобилуют намеками, это сложные, выстраданные произведения, в которых заметно влияние интеллектуального лаконизма Джона Донна и удивительной изменчивости Осипа Мандельштама. И хотя Ахматова восхищалась Бродским, она не понимала его внимания к ней. Сложность, которую она находила в его работе, была очень далека от простоты ее стихов, и Бродского можно скорее считать наследником Мандельштама. Он стал новым голосом дореволюционного Петербурга. В стихах Бродского не только исследование взаимодействия человека и искусства со временем, но и любовь к этому миру, открытое отношение к вере - все то, что делает его ярким продолжателем традиции гуманизма.
The Independent, 30 января 1996 года
По некоей странной причине выражение "смерть поэта" всегда звучит как-то более конкретно, чем "жизнь поэта". Возможно, потому, что слова "жизнь" и "поэт" практически синонимичны в своей положительной неопределенности. Тогда как "смерть" - даже само слово - почти столь же определенна, сколь собственное поэта произведение, то есть стихотворение, где основной признак - последняя строчка. Вне зависимости от смысла произведение стремится к концу, который придает ему форму и отрицает воскресение. За последней строкой не следует ничего, кроме разве литературной критики. Таким образом, читая поэта, мы соучаствуем в смерти его или его стихов.
Иосиф Бродский, отрывок из эссе "Сын цивилизации"