Просто защищаю памятник Хранитель фресок Дионисия о росписях и работе в Ферапонтово

В 2012 году Музей фресок Дионисия (собор Рождества Богородицы Ферапонтова монастыря) отмечает 510-летие росписей, созданных московским иконописцем Дионисием, которые весной чуть не остались без своего хранителя. Эту должность хотели сократить, однако после приказа Минкульта "передумали". Из-за конфликта меньше всего говорили о самих фресках и деле хранителя. "Лента.ру" решила исправить это и пообщалась с первым и единственным хранителем фресок Дионисия Еленой Шелковой.

"Лента.ру": Елена Николаевна, в этом году у фресок Дионисия юбилей. Вы как человек, который связан с ними уже 30 лет, видит их каждый день, занимается исследованием, думаю, лучше всех можете рассказать о том, почему этот памятник настолько исключителен.

Елена Шелкова: Фрескам собора 510 лет. Прежде всего хочется сказать, что собор - действительно совершенно уникальный памятник, которому практически нет равных в нашей стране. Во-первых, это единственная стенописная работа Дионисия, сохранившаяся в полном иконографическом составе. Фрагменты росписей Дионисия найдены в фундаментах Пафнутьево-Боровского монастыря, Иосифо-Волоцкого монастыря, сохранилась алтарная преграда и в Успенском соборе Московского Кремля. Но здесь важно сочетание полной сохранности и полного иконографического состава - это редчайшее явление. Наш памятник ни разу не был записан, очень незначительные реставрационные вмешательства позволяют говорить о подлинной авторской сохранности (конечно, некоторые утраты были, они объясняются временем и эксплуатацией памятника).

Работа подписная, что тоже просто невероятно: обозначены сроки выполнения росписей, мастера, которые над ними трудились. Фактически у нас есть автограф Дионисия. Еще одна особенность состоит в том, что Дионисий все-таки работает в традициях XV века, а памятников московской стенописи XV века нет. Все это в комплексе повлияло на внимательное отношение к процессу и подготовке консервационных работ и их проведению. И поскольку на данный момент завершены только противоаварийные консервационные работы, нужно продолжать ежегодные мониторинговые работы. Реставраторы высочайшей квалификации должны постоянно наблюдать за состоянием красочного слоя, фиксировать данные, чтобы можно было четко представлять, происходят изменения или нет.

Главным направлением дальнейшей работы с памятником, конечно, является превентивная консервация, то есть обеспечение условий сохранения росписей. Нужно изучать состояние дренажа, фундамента, температурно-влажностный режим в интерьерах, причем не только воздушный, но и самой стены, поскольку именно она является главным носителем бесценного наследия Дионисия.

Такие даты отмечают специальными программами или, может быть, круглыми столами, научными семинарами?

Возможно, это не совсем та дата, которая отмечается специальными программами. Научные обсуждения вопросов состояния и сохранности росписи происходили осенью прошлого года. Был отмечен высокий научный и профессиональный уровень 30-летнего цикла проведенных в памятнике работ.

Кстати, в этом году еще один важный юбилей – исполняется 100 лет научной реставрации Ферапонтова монастыря. Из-за того, что я болела, мне не удалось заняться этим вопросом и подготовить что-то к круглой дате. В музее, к сожалению, этот вопрос никто не поднимал.

Что вы подразумеваете под началом научной реставрации?

В период с 31 января по 8 февраля 1912 года вышел указ Священного Синода о разрешении всероссийского тарелочного сбора на восстановление Ферапонтова монастыря, в апреле 1912 года был подписан устав Комитета по восстановлению монастыря. В Комитет входили представители петербургского общества защиты и сохранения памятников старины князья Оболенские, автор первой монографии о ферапонтовских фресках В.Т. Георгиевский, граф П.С. Шереметев, член Государственного Совета граф Д.А. Олсуфьев, академик А.В. Щусев, видные архитекторы А.Н. Померанцев, А. Сабанеев, А.А. Спицин, В.В. Суслов, А.Г. Вальтер – в общем, очень много известных людей того времени, которые, собственно, были основоположниками научной реставрации в нашей стране. Возглавлял же комитет новгородский архиепископ Арсений (А.Г. Стадницкий).

В действительности реставрировать древнерусскую живопись начали с середины XIX века, но там была своя специфика, в основном реставрацией занимались иконописцы, поэтому было много дописываний и много памятников из-за этого утрачено. А вот в начале XX века осознается необходимость научной реставрации, появляется штатный сотрудник в Императорской археологической комиссии, и все эти люди участвуют в реставрации Ферапонтовского монастыря.

9 июня, на память преподобного Ферапонта, был проведен всероссийский тарелочный сбор, и на восстановление памятника собрали 25 тысяч рублей, это просто огромная сумма. По исследованиям П.П. Покрышкина и К.К. Романова, на полное восстановление монастыря нужно было 50 тысяч рублей. Для реставрации Ферапонтова монастыря эти события очень важны, это просто его возрождение.

Когда вы начали работать в Ферапонтово? Как вообще появилась ваша должность?

Должность хранителя собора вводилась в 1983 году, реставрация же у нас началась в 1981 году. Было несколько групп реставраторов, исследователи из Академии наук, и все это нужно было сводить воедино, составлять общие планы по их работе. Были моменты, когда на одних и тех же участках хотели работать несколько групп, бывало, когда, наоборот, собор оставался без реставраторов. На начальном этапе реставрации разные группы приезжали в мае и заканчивали работать в декабре. Иногда приезжали в течение зимы, чтобы взять какие-то новые анализы, посмотреть, как ведет себя тот или иной участок.

Весь тот промежуток, когда реставраторов не было на памятнике, нужно было продолжать выполнять их рекомендации. Тогда как раз и встал вопрос о том, чтобы отдельный человек следил за собором.

Какие на тот момент у вас были основные функции? И как они изменились за эти годы?

Когда была введена должность, практически никто не знал, чем нужно заниматься. Как я уже сказала, все пошло от того, что хранитель должен был следить за состоянием собора во время отсутствия реставраторов, и прежде всего за температурно-влажностным режимом. Дело в том, что сейчас у нас автоматическая система, и за ней должны смотреть постоянно наши лаборанты, а тогда систем не было.

Как работает автоматическая система?

Автоматическая радиосистема выводит параметры на один экран, что позволяет сразу оценить ситуацию и сравнить с показателями за любое прошедшее время: день, год, месяц, часы. Раньше мы должны были зайти в каждый памятник, в каждое его помещение и там замерить состояние, соотнести параметры с данными других помещений, открыть-закрыть двери, окна и т.д. Именно нормализация температурно-влажностного режима была первоочередной задачей, потому что без нее невозможно вести разговор даже о начале консервационных работ. Это беда всех неотапливаемых памятников, где проводят реставрацию, а режим не нормализован. Материалы, которыми работают реставраторы, а это в любом случае клеи, имеют совершенно другую характеристику, нежели красочные слои: натяжение, давление, возникающее внутри стены, и так далее. И если режим не нормализован, то очень часто реставрационные работы могут отрицательно сказаться на самой живописи.

Собственно, по поводу реставрационных работ: я разговаривала с Михаилом Николаевичем Шаромазовым (директор Кирилло-Белозерского музея-заповедника – прим. "Ленты.ру"), и он сказал, что в 2011 году реставрация завершилась. Она длилась 30 лет, шла один месяц в год. Сейчас же нужно поддерживать это состояние.

Я хочу подчеркнуть, что наши реставраторы работали не один месяц в году – это длительный, кропотливый, тяжелый труд. И сейчас только завершены противоаварийные консервационные работы: если можно было оставить участок росписи без укрепления, его не трогали. И теперь нужно возвращаться к таким участкам. Кроме того, в нашем памятнике применена совершенно уникальная технология, благодаря которой укрепляется не вся поверхность, как это традиционно делается с монументальной живописью, а только отдельные мельчайшие фрагменты. Из 600 квадратных метров нашей живописи точечным способом обработаны всего около 2 квадратных метров.

Так это очень долго, можно и не успеть все укрепить. Но получается намного эффективнее?

Конечно. В первую очередь перед нами стояла проблема именно противоаварийная: не потерять то, что есть. Нужно следить за квадратными миллиметрами на площади в 600 квадратных метров, что непросто. Поэтому сейчас разрабатывается новая методика мониторинга с новой фотофиксацией. Она создается на основе картограмм, то есть схем, на которых реставраторы оставили свои обозначения, где и что они делали, а также на основе описаний, делавшихся хранителем собора на протяжении длительного времени.

Наша роспись условно разбита на 300 композиций. Среди них есть очень большие, имеющие внутреннее членение, и на каждую композицию составляется описание. К сожалению, эта работа еще не завершена, потому что из всего музея фресок (у нас 12 научных сотрудников), фактически собором занимается только один хранитель, я и составляла в основном описания.

В интервью вашего директора говорилось, что есть отдел учета и хранения, который вам помогает, а также лаборанты. Вы их упоминали. Они же следят за режимами.

Сейчас я расскажу про ситуацию с отделом - это отдел фондохранения, в него вхожу и я. В нем есть три человека, занимающихся движимыми памятниками, которых в музее всего около десяти тысяч единиц. Важно понимать, что хранение движимых памятников и недвижимых – разные вещи. И учет таких памятников ведется по-разному. Сейчас, например, у нас возникла проблема из-за того, что Михаил Николаевич потребовал сдать ему материалы по всем 300 композициям. Это огромный труд, там около 2000 страниц. Да и нормативов на документы, собранные в Ферапонтово, нет.

А по каким нормативам вы работаете?

Это большая тема. После того как 14 марта мне предъявили приказ о моем сокращении, 16 марта я зашла на сайт Министерства культуры. Там было интервью с новым заместителем министра Григорием Петровичем Ивлевым, где он говорил: что касается недвижимых памятников (а наша живопись, естественно, связана с недвижимыми памятниками), то у нас нет системы учета объектов культурного наследия, она только разрабатывается.

К сожалению, мы работаем на очень старых инструктивных материалах – это инструкция 1986 года о сохранении культурного наследия. В 2010 году вышла новая инструкция, как создать паспорт памятника, в апреле ее выпустила Росохранкультура, а в декабре ведомство перестало существовать. Например, там отмечалось, что для паспорта нужно заключение экспертов. Когда я советовалась, кто может сделать такое заключение, чтобы уже начать работать по новым инструктивным материалам, оказалось, что в министерстве пока до конца не разработана система аттестации экспертов. То есть их попросту нет. Решение этого вопроса для музея приостановилось.

По инструкциям 1986 года у нас есть абсолютно весь материал в требуемом виде и формах. Кроме того, поскольку все эти годы велась реставрация, у нас составлено описание, которого нет ни на одном другом памятнике. Форма описания возникла из-за необходимости контроля за состоянием росписи каждого квадратного миллиметра.

Сейчас сложилась интересная ситуация: приказ о сокращении отменили, теперь Михаил Николаевич распорядился составить новый акт передачи мне памятника на ответственное хранение. Кстати, форма такого акта в нашей стране не разработана. Сотрудникам нашего отдела фондохранения было поручено составить этот акт по моим же готовым описаниям. 2000 страниц сократили до 400. Акт получился настолько произвольно выборочным, что в принципе может считаться недостоверным: не описано еще 37 композиций, по которым могут быть неверные размеры, есть описания 1980-90-х годов, убраны сведения о проведенных реставрационных работах – и этот документ выдается за современное состояние стенописи. Мне предлагают его подписать без процесса конкретной передачи. Подписав документ, содержание которого не соответствует реальности, я предоставлю возможность привлекать меня к ответственности не за состояние памятника или качество выполняемых мною работ, а по любому поводу, за несоответствия занесенных сведений.

Скажите, пожалуйста, чем конкретно вы сейчас больше всего занимаетесь?

Сейчас у меня по-прежнему достаточно широкий круг обязанностей. В первую очередь, отслеживание состояния памятника: каждое утро я захожу в собор и смотрю: бывает, что есть какие-то участки, которые требуют особого внимания. Когда удается подниматься на леса, беру документы прежних описаний, сравниваю состояние композиций – что изменилось, что не изменилось. Кроме того, контроль любых проводимых в памятнике работ, его посещения экскурсантами, научная работа и т.д.

И еще ежедневный контроль режимов. Лаборанты обеспечивают заданные режимы, но проблема в том, что мы существуем в естественных природных условиях. И поскольку погодные условия все время меняются, не всегда удается выдержать оптимальный режим. Постоянно приходится принимать какие-то компромиссные решения, которые зависят от того, какие дальше будут изменения погоды, что мы планируем делать, сколько групп будет в соборе, какие дополнительные работы будут вестись и так далее. И каждый раз мне нужно принимать решение – иногда не каждый день, раз в неделю или месяц, а порой чуть ли не ежечасно.

Почему так сложилось, что, по сути, вы одна только можете принимать эти решения? Рядом нет компетентных людей?

Вы знаете, мне, наверное, не очень удобно говорить по этому поводу. Здесь важен опыт, позволяющий учесть все возможные последствия принимаемых решений.

Могу только сказать, что когда мы начинали, у нас было хотя бы два сотрудника, занимавшихся собором. Потом все изменилось. В 1996-м, когда я вышла из декретного отпуска, то стала просить второго полноценного сотрудника, который бы комплексно разбирался во всех вопросах. На самом деле в сельской местности очень непросто с кадрами, и, к сожалению, потенциально такого подходящего сотрудника не было. В нашем фондовом отделе сейчас четыре человека, и только в мои обязанности входят вопросы хранения монументальной живописи; они не владеют материалами, связанными с собором.

Хранителя заменить совсем нелегко. Чтобы попасть в отдел фондохранения, нужен хотя бы год хранительского стажа или три года общемузейного. Эти особенности зафиксированы всевозможными документами, которые, конечно, предполагают очень большую ответственность за хранение вверенных какому-то хранителю памятников. Все не так просто, и жить здесь негде, и условия жизни сложные.

В чем вы видите причину конфликта, который сложился у вас с директором? Шаромазов говорил о том, что вы были против модернизации работы, не шли ему навстречу, саботировали решения.

Я участвовала во всех самых новых направлениях работы в соборе, часто была их инициатором. (Елена Шелкова в декабре 2011-го получила премию на международном фестивале "Интермузей" в номинации "Хранение как искусство"; награды удостоился проект музея "Беспроводная система контроля температурно-влажностного режима соборного комплекса Ферапонтова монастыря" – прим. "Ленты.ру") Может быть, речь идет об истории с листовками – я не позволила использовать в соборе для информационно-массовой работы большие заламинированные листовки, которые угрожали сохранности стенописи. Шла реставрация, нам пришлось убрать ограждения около стен, которые предохраняют росписи от непредсказуемых касаний посетителей. И тут вдруг – в руках у посетителя листовка формата А3 с жесткими краями в непосредственной близости от стен. Видимо, Михаилу Николаевичу не понравилось, что я смогла принять такое решения по защите памятника, хотя о его распоряжении по данному вопросу я тогда не знала.

То есть вы считаете, что это личное отношение к вам?

Боюсь, что да. Что касается модернизации, то я не знаю, какими технологиями на настоящий момент не владею. Вы поговорите с любыми специалистами. Технологии хранения, которые используются в Ферапонтове, настолько передовые, что их просто еще нет ни в каких других памятниках. Вы знаете, просто я отношусь к тем специалистам, которые могут иногда сказать хранительское "нет".

Из-за ламинированных листовок стенопись может быть повреждена или останется след?

Да. Просто летом 2011 года у нас продолжались консервационные работы в барабане, и мы ставили леса на высоту 15 метров, они занимали все подкупольное пространство. Собор никогда не закрывается для посещения, потому что люди специально едут в Ферапонтово из-за росписей, но осмотр может быть ограничен – когда, например, человек попадает в собор, у него для передвижения очень узкое пространство - около двух метров. И с двух сторон – расписанные стены на уровне человеческого роста. В принципе, есть правила посещения собора, и в этих правилах написано, что нельзя входить в собор с громоздкими вещами. У нас не заклеенная живая авторская поверхность, есть мелящие красочные слои, и если их случайно задеть кончиком такой листовки, то там останется полоса в мягком, не защищенном, красочном слое. Такая методика сохранения стенописи собора.

Та ситуация с листовками была нестандартная, временная, связанная именно с ходом реставрационных работ. Я объясняла, что в таких условиях в соборе нельзя использовать подобные схемы. Думала, что мы нашли общий язык и будет мягкий бумажный вариант. Но потом по распоряжению Михаила Николаевича ламинированные листовки опять внесли в собор. Я думаю, что этого не стоило делать без ведома хранителя. Мне кажется, что наш внутренний этикет предусматривает такие вещи. Я их отнесла в выставочный отдел, потому что это наносит мощный ущерб памятнику. Потом Михаил Николаевич вынес жесткий вердикт, что я саботирую эту работу.

Я хотела бы обсудить еще один момент: мне объясняли, как вышло, что вам предложили место слесаря-сантехника. И мне сказали, что вы знали, что вскоре освобождается место в выставочном отделе, которое через две недели вам бы и предложили.

Нет, я этого не знала заранее и до сих пор не уверена, что освободившееся бы место мне предложили, если бы ход событий не изменился. Да и про этот приказ вспоминать не хочется. Определенности до конца не было, но когда уходившая девушка сказала мне, что подала заявление, я воспользовалась этим, чтобы сохранить за счет освобождающейся ставки мои обязанности по хранению собора. Это было продиктовано пониманием того, что собор сейчас принять некому, а не моим стремлением обязательно остаться.

Но вас можно понять – после 30 лет работы такое стремление было бы вполне естественным.

Вы знаете, наверное, это важно, но важнее мой накопленный опыт. Если бы можно было его кому-то передать, а пока передать некому. И понятно, что каждый человек начинает работать по-своему. Должностные инструкции есть, но каждый относится к ним по-разному.

Сложность же процесса увольнения для меня состояла в том, что директор, собираясь меня сокращать, не говорил мне об этом напрямую. Мне рассказали коллеги и рекомендовали поговорить с ним. А как я должна была с ним поговорить, о чем? То есть я должна была прийти и спросить: Михаил Николаевич, вы собираетесь сокращать меня? В тот момент в Кириллове проходила встреча с новым губернатором, и я написала губернатору письмо, что сокращение хранителя собора может вылиться в угрозу сохранности памятника ЮНЕСКО, внесенного в Список по инициативе Вологодской области. После этого Михаил Николаевич потребовал, чтобы я извинилась перед ним за письмо. И уже когда мне напрямую сказали о сути моей вины, я пошла и извинилась, если я кого-то обидела. Хотя я, конечно, обижать никого не собиралась. Я просто защищаю памятник.

В каком сейчас состоянии находится собор?

Памятник в стабильном хорошем состоянии. Но это совершенно не значит, что не нужно постоянно следить и заниматься мониторингом. Дело в том, что в нашей стране не отработана система глубокой отчетности на том уровне, на каком требует ЮНЕСКО. Но мы должны отчитываться перед мировым сообществом, причем не просто писать какие-то фразы, а серьезно подходить к вопросу. Эксперты, которые к нам приезжают, - большие специалисты, они прекрасно разбираются во всем. И им нужны конкретные подтверждения конкретных исследований, в которых сейчас участвуют хранитель и реставраторы. И вынесенные ими на обсуждение мировой общественности вердикты уже не отменить. Так в мире складывается мнение о нашей стране.

Когда Михаил Николаевич в нашем вологодском департаменте культуры объяснял, почему сокращается моя должность, он сказал, что у меня уменьшается объем работ: реставрация завершена - и сокращается объем. Это все совершенно не так. Никто мне объем работ не сокращал. У меня остались все прежние обязанности - обеспечение реставрационных работ, техническое обеспечение состояния памятника, подбор оборудования.

Скажите, а технологии реставрации и консервации используют для других памятников? Все-таки вы исследуете новые материалы, разрабатываете методики. Потом кто-то обращается к этим результатам?

К сожалению, нет. Обидно, конечно, потому что наш опыт совершенно не используется даже в том же Кирилловском музее, поскольку у них тоже установлены теплые полы. В прошлом году они делали презентацию полов на день музейщика, но мне было грустно, потому что памятник находился в очень плачевном состоянии, а там много чего можно было бы изменить.

Нужно понимать, что хотя и есть общие принципы, каждый памятник совершенно индивидуален и к каждому нужно искать свой подход. Важно географическое положение, климатические условия, какое состояние грунтов, месторасположение – холм или низина, сама конструкция крестово-купольного здания важна - сколько куполов, какие объемы. Очень много особенностей, которые, конечно, нужно учитывать и накапливать опыт по хранению каждого отдельного памятника на основе общих представлений.