«С сегодняшнего дня прекращаем извиняться» Этгар Керет о современном еврействе, национализме и Дональде Трампе

В Москву приехал известный израильский писатель и сценарист Этгар Керет. В России его знают по сборникам рассказов «Азъесмь», «Когда умерли автобусы» и мультфильму «$9,99», в котором Керет выступил соавтором сценария. Недавно на русский язык была переведена новая книга Этгара Керета — «Семь тучных лет» (переводчик — Линор Горалик). Это собрание автобиографических новелл, описывающих события, которые произошли в семье писателя за 7 лет: теракты и воздушные тревоги, рождение сына и прогулки с ним на детской площадке, бытовые хлопоты и командировки, болезнь и смерть отца — смешное переходит в трагическое и наоборот. С Этгаром Керетом встретилась обозреватель «Ленты.ру» Наталья Кочеткова.

«Лента.ру:» Президент Федерации еврейских общин России Александр Борода, главный раввин России Берл Лазар, председатель Кнессета Юлий Эдельштейн публично выразили оптимизм, связанный с победой на президентских выборах Дональда Трампа. Вы тоже так думаете?

Этгар Керет: Мне кажется, никогда раньше человек не избирался на такую важную должность, не доказав наличие хотя бы одного таланта. Дональд Трамп не был юристом, врачом, общественным деятелем, он даже не убирал на улицах. Единственный талант, который у него есть, — везение родиться у богатого отца. Обычно на такие должности во всем мире приходят люди, которые до этого состояли на какой-нибудь значимой службе и показали, на что способны. Означает ли это, что президентом Соединенных Штатов гипотетически может стать ребенок или даже пудель?

Я не знаю никого, кто за время президентской гонки слышал бы от Дональда Трампа хоть какую-то связную программу. Мы наблюдали, что он может оскорблять женщин и меньшинства. По некоторым свидетельствам, он способен на сексуальные посягательства в адрес женщин. Но у нас нет никаких доказательств, что он способен к стратегическому планированию, или общественным реформам, или еще какой-нибудь внятной общественной деятельности. При всем уважении, но оскорбление мексиканцев — это не политическая платформа, при помощи которой можно планировать будущее страны.

Во время своей предвыборной кампании он сделал несколько произраильских заявлений.

Недавно я опубликовал в New York Times статью, в которой объяснил, почему не люблю термин «произраильский». Я не знаю ни одного человека, который был бы «проитальянским» или «пролысеющим». Вопрос: что стоит за термином «произраильский»? Я не думаю, что президент Барак Обама был антиизраильским. Но он, по видимости, думал, что для Израиля важны какие-то другие вещи. Давайте представим себе, что ваш ребенок героиновый наркоман. Правильно ли считать, что быть «про ваш ребенок» — это идти и покупать ему новую дозу?

На мой взгляд, разница между демократами и республиканцами в Соединенных Штатах в том, что демократы хотят, чтобы израильтяне вступили в переговоры с палестинцами, а республиканцам неважно, произойдет это или нет. Вопрос: что считать лучшим для будущего государства Израиль? Чтобы две страны вступили в диалог, или чтобы одна страна продолжала осуществлять контроль над захваченными территориями, на которых живут люди, лишенные какого-либо гражданства?

Поэтому вопрос не в том, кто больше любит Израиль, а в том, как тот или иной человек понимает, что хорошо для будущего Израиля.

А как это понимаете вы?

Мне кажется, что выбор между левыми и правыми — это выбор между оптимизмом и пессимизмом. Это заурядный выбор — здесь нет тех, кто заведомо прав или не прав. Левые говорят, что может быть лучше. Правые говорят, что лучше, чем сейчас, быть уже не может и надо держаться за статус-кво. В противном случае мы немедленно скатимся в геенну огненную.

Если бы я жил в Швейцарии в прекрасном поместье, я бы, может быть, мог позволить себе быть пессимистом и в этом смысле быть правым. Я живу в стране, в которой война, как биеннале, происходит раз в два года. В которой десятилетние дети успели пройти через воздушные атаки и взрывы уже трижды за время своей короткой жизни.

Поэтому, на мой взгляд, выбор стоит между тем, чтобы быть оптимистом и верить, что ты можешь обеспечить своему ребенку лучшее будущее, и тем, чтобы собрать вещи и уехать. А поскольку я — сын родителей, выживших во время Холокоста, для которых идея еврейского государства была исключительно важной, мне остается только верить в лучшее будущее для моего ребенка. Я не могу собрать вещи и уехать. И это делает меня левым.

В книге «Семь тучных лет» есть рассказ о том, как вы с женой ссоритесь, обсуждая, пойдет ли ваш сын служить в армию или нет. Он пойдет?

Я верю, что армейская служба в Израиле – обязательная вещь. Это вроде необходимости платить налоги. Ты не выбираешь, делать это или нет. Но необходимость принимать решение об армии, рисковать своей жизнью или жизнью своего ребенка в то время, как лидеры твоего государства принимают решения, с которыми ты глубоко не согласен, это действительно очень сложная дилемма.

Но при этом я считаю, что оставлять армию исключительно в руках людей, которые хотят воплощать эти решения, неправильно. Наша армия — народная. Служба в армии — это служба народу. Поэтому в армии должен быть представлен весь спектр взглядов. Если люди либеральных взглядов откажутся служить в армии, мы получим консервативную, правую, гомогенную армию, а это ситуация, которую нельзя допускать.

Это совершенно не значит, что если моему сыну придется участвовать в военной операции, затеянной главой правительства для того, чтобы улучшить свои шансы на выборах, я буду нормально спать ночью.

И как быть?

В конце концов, он решит сам. Но пока мне кажется, что человек, живущий в стране, должен брать на себя обязанности в отношении этой страны.

Несколько лет назад я разговаривала с немецким писателем Уве Тиммом. Тогда на русский язык перевели его роман «На примере брата». В основу книги легли реальные дневник и письма старшего брата с войны. Он воевал в дивизии СС «Мертвая голова», был ранен на Курской дуге и вскоре умер. На вопрос, возможен ли сейчас патриотизм, Уве Тимм ответил, что нет, невозможен. Потому что это чувство возникает тогда, когда люди живут в условиях такой масштабной катастрофы, как Вторая мировая война. Современный человек, живущий в условиях глобализации, принципиально иначе устроен. Принимая во внимание особенности истории Израиля, возможен ли патриотизм у израильтян?

Я точно согласен с тем, что наш мир серьезно меняется и мы не успеваем за этими изменениями. Войны, которые ведутся сейчас на ближнем Востоке, — это не войны между государствами, это войны на религиозной почве. Они могут вестись на территории Ирака или Сирии, но их участники прибывают со всех концов мира.

Сегодня самыми сильными сущностями в мире являются не государства, как это было раньше, а огромные корпорации, вроде Google или Apple, чья сила может быть более значительной, чем любого европейского правительства. Но если мы поговорим с любым министром обороны, он скажет, что нам нужно больше танков, больше броневиков. Потому что мысленно он воюет на старой войне.

Я думаю, что структура мира полностью изменилась. Мой брат, чья жизнь по большей части протекает в Сети, рассказал мне о пятерых своих самых близких друзьях. В ходе беседы выяснилось, что двоих из них он никогда не видел.

При теперешнем темпе изменений я в меньшей степени чувствую патриотизм и гораздо острее — национализм. Национализм постоянно использует ностальгию и страх и делает вид, что при помощи этих двух инструментов мир можно повернуть назад.

Лозунг Make America great again, который использовался в американских выборах, как раз отражает эту картину мира. Можно спорить с тем, была ли Америка great в какие-то периоды. Но она не может быть great again, потому что если она будет great теми старыми способами, она будет уже не great. А чтобы стать great в теперешних обстоятельствах, ей нужно стать другой, а не такой, как когда-то.

А что делать с национальной памятью? С национальным самосознанием? Туристы, которые приезжают в Израиль, в какой-то момент вдруг понимают, что то, что для них — вера, для израильтян — история. В книге вы постоянно описываете свои впечатления от чего-то, накладывая их на собственное еврейство: приезжаете ли вы в Европу и думаете о том, почему ее историю вам преподавали как историю гонений; или чувствуете запах свинины и начинаете ощущать себя выкрестом. Что такое быть евреем сейчас?

Мне кажется из-за того, что Израиль еврейское государство, невозможно говорить об израильской национальной идентичности, не договорившись, что такое еврейская национальная идентичность. Для израильтян понятие еврейской идентичности — это такое хитрое животное. Многие чувствуют себя евреями, но при этом не являются религиозными евреями. Они могут быть атеистами или агностиками. Поэтому мне кажется, что еврейская идентичность очень связана с историей и ценностями.

Мне кажется, что еврейские ценности — это сострадание, критичность, рефлексия. Партия «Еврейский дом» шла на последние выборы с лозунгом: «С сегодняшнего дня прекращаем извиняться». И это был такой сложный заход против израильских левых, которые все время извиняются за захваченные территории. Первое, о чем я подумал: и что нам теперь надо отменить Йом-Киппур? Потому что сама наша идентичность построена на умении признавать свои ошибки и извиняться за них.

Один из главных споров современного израильского общества — что такое быть евреем сейчас? В то время как у власти стоит группа людей, считающих, что быть евреем означает, что Бог любит тебя больше, чем других людей. И поэтому тебе можно делать то, что другим делать нельзя. Лично для меня это не является еврейскими ценностями.

Для меня, если есть что-то, что определяет евреев, то это важность полемики. Даже когда изучают Тору и Талмуд, их изучают парой именно потому, что есть два мнения. Поэтому когда люди со мной не согласны и говорят что еврейство — это что-то другое и при этом кричат на меня, я отвечаю: посмотрите на всех великих еврейских пророков: Иова, Моисея, Иону. Единственное, что у них всех было общее — они спорили с Богом. И вот это умение внимательно относиться к разным точкам зрения — очень важная черта. Без нее еврейство перестает быть еврейством.

Идеи еврейства в моей семье выглядят по-разному. Например, моей старшей сестре 54 года, у нее 11 детей, 19 внуков и она ультраортодоксальна. Она долго жила в поселении в общине, сейчас живет в Иерусалиме. Мой брат — антисионист, пропалестински настроенный анархист. Он начинал движение за легализацию марихуаны. Мой отец был умеренный правый либерал. Мама более радикально настроенная, правых взглядов. Но мы всегда жили вместе, как семья.

Мы всегда знали, что можем спорить о стратегиях и тактиках, но цель наша — одна и та же. Мы хотим жить в обществе, которое будет справедливее, лучше, безопаснее. И не важно, что для этого нужно: молиться, чтобы пришел Мессия, или проводить социальную работу, или делать и то и другое. Навык понимать различия и жить с ними очень важен. Мой брат ходил на палестинские демонстрации на оккупированных территориях. И когда он потом приходил в гости к сестре, он говорил: важно, что я пришел сам, а не приехал в наручниках на полицейской машине.