«Чертовски сильный характер у этих русских» Наполеон хотел захватить Россию. С какими ужасами столкнулась его армия?

Несмотря на то, что Наполеон стал абсолютным мировым кумиром еще при жизни, а из томов, посвященных его деяниям, можно составить отдельную библиотеку, на биографической карте знаменитого француза оставались белые пятна. Их количество резко уменьшилось после публикации более тридцати тысяч писем Наполеона Бонапарта. Следом известный британский историк и биограф Эндрю Робертс, который одинаково хорошо разбирается и в политической, и в военной истории, — посетил 53 из 60 полей сражений Наполеона, обнаружил в архивах важнейшие новые документы и даже совершил долгое путешествие морем на остров Святой Елены. И написал наиполнейшую на сегодняшний день биографию, которая так и называется — «Наполеон». С разрешения издательства «Альпина нон-фикшн» «Лента.ру» публикует фрагмент текста, посвященный пребыванию французской армии в Москве.

«Наполеон подобен быстрому потоку, который мы не могли остановить, — объяснил Кутузов, принимая решение оставить город, — а Москва — это губка, которая всосет его в себя»

Русская армия проследовала через Москву утром 14 сентября. Когда стало ясно, что город будет оставлен, почти все население бросило свои жилища и двинулось вослед войскам, пряча или уничтожая все, чем могли воспользоваться захватчики и что было невозможно увезти. Из 250 000 москвичей в городе осталось около 15 000 (многие из них нерусские). Из окрестных деревень в Москву потянулись мародеры. 13 сентября смотритель музея Московского университета [Ришар] и делегация москвичей-французов, посетив ставку Наполеона, объяснили ему, что город пуст и ждать бояр с ключами и хлебом-солью не приходится. Взамен предприимчивый старик-крестьянин предложил императору экскурсию по главным достопримечательностям Москвы и себя в качестве гида. Наполеон вежливо отказался.

Когда с Поклонной горы солдаты увидели город, они стали кричать: «Москва! Москва!» — и зашагали бодрее. «Москва имела вид восточный, точнее заколдованный, — вспоминал капитан Август Генрих фон Брандт из Вислинского легиона, — с ее пятьюстами куполами, позолоченными или окрашенными в ярчайшие цвета, торчащими здесь и там над настоящим морем домов». Наполеон выразился прозаически: «Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!» Мюрат оставил в покое арьергард отступающей русской армии и вошел в Москву. Ради безопасности и снабжения, а также чтобы Великая армия не разграбила город, в нем расположились лишь императорская гвардия и итальянская королевская гвардия. Остальные встали лагерем в окрестностях, но солдаты очень скоро нашли путь в город и занялись мародерством.

Утром во вторник, 15 сентября, Наполеон въехал в Москву, водворился в Кремле (после того как крепость проверили на наличие мин) и рано лег спать.

Сегюр писал, что «при виде этого дворца... в душе Наполеона снова вспыхнула надежда», но на закате во всем городе одновременно начались пожары, с которыми нельзя было справиться из-за сильного северо-восточного ветра, к тому же губернатор Федор Ростопчин распорядился перед оставлением Москвы вывезти или уничтожить все приспособления для тушения огня и затопить пожарные суда. «Я предаю огню дом свой, — оставил Ростопчин французам послание в усадьбе Вороново близ Москвы, — чтобы он не был осквернен вашим присутствием». (Впоследствии его чествовали за распоряжение поджечь Москву, но эта заслуга отчасти принадлежит заключенным, которых Ростопчин выпустил из московских тюрем. В конце жизни он — к недоумению друзей и родных — отрицал, что сделал это.)

Не успели французы приступить к грабежу, как им пришлось спасать Москву от самих же москвичей. Французам, незнакомым с городом и не имевшим пожарного инвентаря, задача была не по плечу. Но 6500 и 9000 крупных зданий или сгорели дотла, или обрушились. <...>

Наполеон быстро уснул под кремлевскими люстрами в железной походной кровати. В 4 часа 16 сентября его разбудили известием о пожаре.

<...> В 17:30 Наполеон, проведший большую часть дня за организацией из солдат пожарных команд, ломавших дома, чтобы преградить путь огню, и допросивший двоих поджигателей, внял мольбам Бертье, Мюрата и Евгения Богарне и, когда пламя охватило Арсенальную башню, решил покинуть город. <...>

Рассуждая о походе в Россию два года спустя, Наполеон признал, что когда он «пришел в Москву, то решил, что дело сделано». По его утверждению, он мог перезимовать в богатой Москве, если бы не «событие, которое невозможно было предугадать, так как, кажется, ему нет примера в мировой истории. Но, ей-богу, нужно признать, что оно выдает чертовски сильный характер».

Хотя уцелевшей от огня части города хватало для размещения войск на зиму, а в кладовых частных домов нашлись кое-какие припасы, их ни в коей мере не было достаточно для нужд более чем стотысячной армии в течение полугода. Лошадям не хватало корма, в костры приходилось бросать мебель из красного дерева и золоченые оконные рамы, и вскоре армия перешла на тухлую конину. Теперь представляется, что для французов было бы лучше, если бы город сразу выгорел дотла: им пришлось бы немедленно уйти.

За 82 дня от перехода через Неман до вступления в Москву центральная группировка Великой армии уменьшилась более чем наполовину. <...>

Однако он вел себя так, словно и не находился в стесненном положении. Два дня Наполеон, живя в красивом Петровском дворце, обдумывал почти немедленное возвращение на Западную Двину, для чего армия совершила бы круговой обход, а корпус Евгения Богарне изобразил бы наступление на Санкт-Петербург. Наполеон заявил Фэну, что к середине октября, вероятно, сможет оказаться между Ригой и Смоленском. Но, хотя он начал изучать карты и готовить приказы, этот план поддержал лишь принц Евгений. Другие старшие офицеры отнеслись к идее с отвращением. Они заявили, что армии требуется отдых, а идти на север — значит «идти навстречу зиме, как будто она сама вскоре не явится», и убеждали Наполеона просить мира. Армейским хирургам требовалось больше времени на лечение раненых, и они утверждали, что и на руинах Москвы можно найти для этого возможности. Наполеон заявил советникам: «Не рассчитывайте, что те, кто сжег Москву, несколько дней спустя заключат мир; если повинные в этом решении партии сейчас имеют влияние в кабинете Александра, все надежды, которыми, как я вижу, вы себя льстите, напрасны».

Рассматривался и другой план: двинуться на Санкт-Петербург (почти 650 километров), где находился Александр со своим двором, но Бертье и Бессьер быстро убедили Наполеона, «что для столь далекого похода нет ни времени, ни припасов, ни дорог — ничего из необходимого». Вместо этого они предложили идти на юг, к Калуге и Туле (более 160 километров) — соответственно хлебному и оружейному складам России, или отступить к Смоленску. Наполеон в итоге выбрал, как выяснилось впоследствии, наихудший вариант из возможных: вернуться 18 сентября в уцелевший в пожаре Кремль и ожидать, не согласится ли Александр окончить войну. «Мне следовало оставаться в Москве не больше двух недель, — признал впоследствии Наполеон, — но меня день за днем обманывали». Это неправда. Александр не давал Наполеону повода думать, что он желает мира, а просто ничего не отвечал. Не обманывался и Наполеон; после пожара Москвы он утвердился во мнении, что надежды на мир нет, даже если он попросит взамен всего-навсего возвращения России к континентальной блокаде. Задержался же он так надолго в Москве вот по какой причине: он считал, что имеет вдоволь времени до того, как придется отвести армию обратно в Смоленск, на зимние квартиры, и предпочел жить за счет неприятельских запасов.

18 сентября Наполеон раздал лишившимся крова москвичам 50 000 рублей из награбленных сумм и посетил сиротский дом, дав повод к слухам, будто он намерен съесть его питомцев.

20 сентября, когда осенние дожди наконец потушили пожар (кое-где он продолжался шесть дней), Наполеон написал царю Александру. (Письмо доставил брат русского министра в Касселе — самый важный русский, найденный в Москве. Отсюда очевиден масштаб эвакуации знати из города.) «Я предложил ему отправиться к вашему величеству и сообщить о моих чувствах. Прекрасный и великолепный город Москва больше не существует: Ростопчин приказал его сжечь... Следовало бы оставить в нем администрацию, учреждения и стражу. Так именно поступали дважды в Вене, Берлине и Мадриде... Я веду войну против вашего величества без всякого враждебного чувства. Одна записка от вашего величества, полученная до или после последнего сражения, остановила бы мое движение, и я даже хотел бы иметь возможность пожертвовать выгодой занятия Москвы». Получив это письмо, царь незамедлительно вызвал английского посла Чарльза Кэткарта и заявил ему, что и двадцать таких несчастий, какое произошло с Москвой, не побудят его отказаться от борьбы.

Сам перечень городов (он мог быть и длиннее) указывает, что Наполеон по собственному опыту знал: падение вражеской столицы еще не означает капитуляции противника, а ведь Москва даже не была столицей России. Победу Наполеону принес разгром главных сил неприятеля при Маренго, Аустерлице и Фридланде. Как раз этого Наполеон не добился у Бородина.

В ожидании ответа Александра Наполеон старался облегчить своим солдатам жизнь в Москве, насколько возможно, и придумывал им развлечения, хотя кое в чем оказался неуступчив. «Вопреки неоднократным предупреждениям, — гласил один приказ, — солдаты продолжают облегчаться во дворе, даже под окнами самого императора; приказано организовать в каждой части штрафные подразделения для обустройства отхожих мест, а... в углах казарм поставить ведра, которые надлежит опорожнять дважды в день». Наполеон воспользовался временем, проведенным в Кремле, для того, чтобы подсчитать потери, привести в порядок армейские части, дать им смотр и получить подробные рапорты об их состоянии. Выяснилось, что вместе с подкреплениями у него теперь более 100 000 боеспособных солдат.

Тем временем в Москву стали на подводах доставлять собранные на Бородинском поле пушечные ядра. Наполеону нравилось создавать видимость постоянной занятости: позднее один из его слуг, Анжель, рассказал, что получил распоряжение ежевечерне ставить две свечи на окно Наполеона, «чтобы солдаты удивлялись: “Смотрите! Император не спит ни днем ни ночью. Он все время работает!”». <...>

Наполеон собрал все доступные ежегодники и бюллетени о русской зиме, из которых узнал, что до ноября температура вряд ли опустится ниже нуля. «Никакими сведениями на сей счет не пренебрегли, никакими расчетами, и все прогнозы обнадеживали, — вспоминал Фэн. — Как правило, лишь в декабре и январе русская зима очень сурова. В ноябре температура опускается не намного ниже шести градусов». Судя по данным о погоде в предыдущие двадцать лет, Москва-река не должна была замерзнуть до середины ноября, и Наполеон считал, что у него довольно времени для возвращения в Смоленск. В Москву от Смоленска его армия шла менее трех недель, причем на три дня задержалась у Бородина.

В «Истории Карла XII», которую Наполеон читал в Москве, Вольтер отмечает, что русская зима настолько холодна, что птицы замерзают на лету и падают, как подстреленные. Император также читал трех-томную «Военную историю Карла XII» (1741) Густава Адлерфельда, королевского камергера. Книга заканчивается описанием поражения при Полтаве. Адлерфельд винил в поражении шведского короля упорное сопротивление русских и «пронизывающий» зимний холод. <...>

Первый снег выпал 13 октября. К этому времени лошадям стало катастрофически не хватать корма. Фуражные команды покидали Москву на рассвете и редко возвращались до темноты. Их лошади чрезвычайно уставали. Не дождавшись ответа Александра и видя приближение зимы, 13 октября Наполеон приказал оставить город через пять дней. 17 октября Лористон вернулся с отказом Кутузова от переговоров, и это укрепило Наполеона в его решении. 18 октября, когда Великая армия, теперь насчитывавшая около 107 000 солдат, много тысяч гражданских лиц, 3000 русских пленных, 550 орудий и более 40 000 повозок с плодами более чем месячного грабежа (отступающие предпочли взять с собой ценные вещи вместо провианта), потянулась из Москвы, Кутузов предпринял неожиданную атаку при Тарутине. Русские захватили 1500 пленных и 36 орудий.

Сам Наполеон выехал из Москвы солнечным днем 19 октября 1812 года, около 12 часов, и отправился к Калуге (в 180 километрах к юго-западу). Название он переиначил в «Калигулу», как прежде Глогау — в «Гурго». Наполеон не оставил еще мысли идти к Туле, где мог разорить оружейные заводы, и в плодородные украинские земли (одновременно подтянув из Смоленска свежие силы) или вернуться, если понадобится, в Смоленск и Литву. Любой из этих вариантов позволял Наполеону изобразить оставление Москвы стратегическим отступлением, очередным этапом кампании. Однако его ослабленная, обремененная обозом армия двигалась слишком медленно для действий, требовавшихся в таком положении, а дороги, ночью 12 октября размокшие от ливня, еще более замедлили движение. <...>

В приказе Наполеона взорвать Кремль, отданном Мортье, усматривали свидетельство корсиканской мстительности, но на самом деле он желал сохранить пространство для маневра. Наполеон говорил генералу Ларибуазьеру, что, возможно, еще вернется в Москву, и считал, что будет проще занять лишенный грозных укреплений город.

В действительности Кремль уцелел — кроме уничтоженной [Водовзводной] башни и пострадавших Арсенальной, Никольской, [Петровской и 1-й Безымянной] башен, а также колокольни Ивана Великого. Наполеон, припомнив античный пример, попросил Мортье вывезти из Москвы всех раненых: «Римляне удостаивали гражданских корон тех, кто спасал граждан; герцог Тревизо будет ее достоин, поскольку он спасает солдат... Ему необходимо посадить их на своих лошадей и лошадей его людей; именно так поступил император под Акрой». Мортье забрал с собой раненых, которых можно было транспортировать, но 4000 человек пришлось оставить в Воспитательном доме. <...>

Как только Кутузов понял, что Наполеон уходит, он развернул армию и, подгоняя противника, начал «параллельный марш». Русский полководец нападал, замечая слабое место, но не позволял французам нанести решительный контрудар. Наполеону уже доводилось отступать (из-под Акры и от Асперн-Эсслинга), но оба этих случая не идут в сравнение с отступлением из России, особенно когда в конце октября температура упала до –4 градусов. Лабом в своей книге «Преступление 1812 года» вспоминал, что позади постоянно слышались взрывы, «издали походившие на раскаты грома»: французский арьергард сжигал зарядные ящики. Лошади, которые должны были их везти, пали — иногда из-за того, что ели гнилую солому с деревенских крыш. <...>

Поскольку Лабом принадлежал к той же армии, что и преступники, у него не было причин сгущать краски. Бесчинства начались, когда исчезла дисциплина. <...>

Солдаты, у которых еще оставался хлеб, «прятались, чтобы без свидетелей съесть его». 29-30 октября армия тащилась (она уже не маршировала) мимо Бородинского поля, усыпанного «костями, обглоданными голодными собаками и стервятниками». Там же нашелся французский солдат со сломанными ногами, который два месяца питался травой, кореньями и найденными у погибших крохами хлеба. Спал он в брюхе павшей лошади. Хотя Наполеон приказал везти выживших на повозках, вскоре их без церемоний столкнули. К концу октября даже генералы не ели ничего, кроме конины. <...>

5 ноября, когда снег укрыл ориентиры и дороги подморозило, Ней принял командование арьергардом. Мало кто, кроме поляков и некоторых гвардейских полков, позаботился о подковах с шипами, и лошади поскальзывались на льду и падали. Ко второй неделе ноября «армия совершенно утратила боевой дух и организованность. Солдаты перестали подчиняться офицерам, а офицеры не считались со своими генералами; подавленные полки шли как могли. В поисках пищи они рассеялись по равнине, сжигая и растаскивая все, что попадалось им на пути... Терзаемые голодом, они набрасывались на всякую падавшую лошадь и дрались, как голодные волки, из-за кусков».

Отступавшие отмораживали себе пальцы, носы, уши и половые органы. «Солдаты падали, — вспоминал Кастеллан о солдатах Итальянской гвардии. — На их губах появлялось немного крови, и все было кончено». <...>

7 ноября температура упала до -30 градусов, метель не думала прекращаться, и отступление сильно замедлилось. <...> Пар изо рта превращался в сосульки, губы и ноздри смерзались. Во время Египетского похода солдаты страдали от трахомы. Теперь их поражала снежная слепота. Товарищество исчезло. Солдаты требовали золотой за право посидеть у костра и отказывались делиться пищей и водой. Они ели лошадиный корм и не останавливали фургоны, если под колесами оказывался человек.

Перевод Ильи Кригера