Духовность в реестре Как Владимир Михайлович поступит с Львом Николаевичем
Патриарх Кирилл ступил на последний дюйм секулярности — школьную программу по литературе. А именно — предложил создать единый список литературы для всех школ. Выступая на днях на заседании Патриаршего совета по культуре, заявил: «Есть английское понятие guide lines — направляющие линии. Почему нам не создать такие линии в отношении этого перечня? У нас что, ума не хватит, компетенции не хватит?» Жалко, что по-английски выразился Святейший, особенно учитывая, что церковь также принялась защищать и развивать и русский язык, но мысль ясна. Как и ясно то, что почетная государственная забота пестовать русский язык торжественно перешла от первых леди (этим занимались все, от Раисы Горбачевой до Людмилы Путиной) в лоно православной церкви. Вот уж точно: пусто место оказалось свято.
Смелая инициатива — дух захватывает. Все мы знаем, что патриарх Кирилл — человек образованный, много и хорошо учившийся, жил в европах, прочел много книжек. И Владимир Легойда, ближайший его соратник, профессор кафедры мировой литературы и культуры МГИМО, — человек просвещенный и прогрессивный. И все подводные опасности этой инициативы им очевидны.
Айсбергов много, хватит не на один «Титаник». Вспомним, к примеру, как проходил несколько лет назад столетний юбилей смерти Л.Н. Толстого. А негромко проходил, с музейным уклоном, явно несоразмерным значительности печальной даты: федеральные культурные ведомства приняли участие в мемориях, но очень скромное, очень сдержанное — и эта сдержанность была воспринята многими как идущая от РПЦ, пребывающей, как известно, в сложных отношениях с классиком.
Как обойдутся со Львом нашим Николаичем? Вопрос вопросов. А Радищева, Новикова, Рылеева, Лермонтова, молодого Пушкина периода дней Александровых куда отправят, на какую свалку безбожия? Как, к примеру, справятся новые просветители со знаменитым хулиганским, приписываемым Пушкину «Кишкой последнего попа / Последнего царя удавим» — будут ли объяснять, что это перифраз популярного двустишия времен Великой Французской революции («и кишками последнего попа сдавим шею последнего короля») или просто проигнорируют?
Игнорировать придется многое. В «гуманитарное измерение» РПЦ вряд ли попадут «Вакхическая песня», «Послание цензору» и откровенно антирелигиозное В.Л. Давыдову, да и многое другое. Да если приглядеться, так ли морален «Евгений Онегин»? А «Первая любовь» Тургенева? Что уж говорить обо всей литературе советского периода c ее атеистическим, а то и богохульным пафосом? Что делать с Бабелем, Зощенко, Ильфом и Петровым, Булгаковым, Шолоховым, Горьким — ведь чистая же аморалка?
Но так и должно быть. Светская литература — она на то и светская, что трактует, в отличие от литературы духовной, не о Боге, а о полном грехов и искушений земном пути человека, о растлениях и преступлениях, о вакханалиях и промискуитете. У светской литературы своя духовность, иная, неблизкая ортодоксу. Искусство — оно ведь от искуса, от искушения, то есть дьявола, скажет глубоко верующий человек. «Горе миру от соблазнов, ибо надобно прийти соблазнам, но горе тому человеку, через которого соблазн приходит» (Мф. 18. 7). А актерское искусство, искусство перевоплощения, безжалостное лицедейство, театр, кино? — во всем можно при небольшом желании распознать признаки (или призраки) кощунства. Святитель Киприан Карфагенский говорил о театре так: «Чистота и достоинство Церкви не должны быть оскверняемы столь гнусною и нечистою язвою».
Два мира, к счастью, достаточно отделены друг от друга. Светские мыслители не рекомендуют книги духовным семинариям и vice versa. И ничем тут русская литература не отличается от итальянской с ее «Декамероном» или французской с Бодлером и его «Цветами зла». Светская литература меряется другой меркой, меркой художественности, а не этичности. Этика и эстетика — совсем не синонимы, хоть на русскую литературу и возлагали всегда какие-то ожидания в этой области. Как до революции, так и после нее литература неважнецки справлялась с воспитательной и учительной функциями, не желала в лучших своих проявлениях принимать на себя исключительно этическую задачу, плохо слушалась, показывала язык, изворачивалась. Много ли патриарх и РПЦ найдут подлинных образчиков духовности? «Му-Му»? «Бежин луг»? «Кладовую солнца?»
Пока очевидно одно: и патриарх Кирилл, и руководимое им свежесозданное «Общество русской словесности» поставили перед собой задачу сложнейшую, амбициозную и, пожалуй, отважную. Будущий список обещает стать и декларацией культурных намерений РПЦ, и ее педагогическим манифестом, и попыткой диалога со светскими и иноконфессиональными ценностями.
Само обещание выстроить новое «гуманитарное измерение», в равной мере непротиворечивое и для православных, и для представителей иных конфессий, и для атеистов, сегодня звучит настоящим интеллектуальным вызовом. И здесь нас могут ждать «открытия чудные». Может ведь и так случиться, что, пока антиклерикалы потирают руки и набрасывают тезисы будущих филиппик «Попы репрессируют русскую классику!», коварное духовное ведомство рисует совсем иной, неожиданный литературный маршрут. А может и не случиться, и мы получим еще один консервативный — а по сути воспретительный — список. Но в любом случае это приключение РПЦ обещает быть интересным.