На недавнем Берлинском фестивале я волею судеб оказался в небольшой каталонской гостинице, расположенной у знаменитого Checkpoint Charlie — охраняемого прохода в Берлинской стене между Востоком и Западом. Сейчас там музей, рассказывающий об истории ныне разрушенной цитадели и о людях, погибших при попытке прорваться в «свободный мир».
Это напомнило мне о мифологии Берлина не столько в политическом, сколько в социокультурном ключе. Сам я в Берлин попал относительно поздно — уже после распада СССР. Дело в том, что в советское время я иногда сопровождал наши кинематографические делегации за границу в качестве переводчика, а в Восточном Берлине русский был чуть ли не официальным языком, и желающих пройти за стену на кинофестиваль и помочь безъязыким соотечественникам среди сотрудников спецслужб было хоть отбавляй.
Поэтому свои представления о Берлине я черпал в основном из советских фильмов о войне и англоязычных детективов, которыми увлекался. Романы Джона ле Карре и Лена Дейтона и их экранизации красочно обрисовывали «гнездо шпионов» до, во время и после Второй мировой войны. Литература, кино и свидетельства людей старших поколений не только доносили до меня образы падения Берлина и его послевоенной судьбы, но и вырисовывали человеческие отношения в контексте истории, от поджога Рейхстага и суда над Георгием Димитровым до дорогого сердцу ле Карре братства шпионов, оказавшихся по разную сторону баррикад.
Димитрова я воспринимал как вполне реальное лицо, поскольку мои дед и отец принадлежали к кругу болгарских политэмигрантов-коммунистов. Свою роль в ощущении реальности сыграл и тот факт, что моим первым иностранным языком был немецкий, меня ему учили (правда, не очень удачно — я им никогда особо не пользовался) с пятилетнего возраста. Другой аспект достоверности послевоенного Берлина дошел до меня опосредованно и неожиданно. В 70-е годы в НИИ киноискусства я познакомился с Ниной Дымшиц — дочерью Александра Дымшица, известного литературоведа и германиста, который во второй половине 1940-х был начальником отдела культуры в Управлении пропаганды Советской военной администрации (СВАГ) в Берлине. Не очень понимаю, каким путем — возможно потому, что я был неравнодушен к Нине, а может быть — к Берлину и к этому периоду моего самого раннего детства — ко мне пришло, быть может, иллюзорное, взращенное литературой и кино, ощущение реальности времени и места.
Когда я в первый раз по пресс-аккредитации прорвался на Берлинский кинофестиваль, который тогда еще проходил на Западе, на Budapester Strasse и в кинотеатре «Zoo Palast», самым сильным впечатлением был не капиталистический мир (до этого я уже успел пожить в Париже и побывать в Нью-Йорке, Лос-Анджелесе и много где в Европе и Азии), а единство мира социалистического. На один из просмотров я тогда поехал в Восточный Берлин. Стены к тому времени уже не было, ее существование и разрушение для меня ограничивалось фотографиями и кадрами хроники. Сеанс был в кинотеатре «International», и по дороге я оказался на Alexanderplatz, под сенью знаменитого романа Альфреда Деблина и сериала Райнера-Вернера Фассбиндера (а это уже возвращение в 20-е годы).
Тогда я неожиданно почувствовал себя как на родине, в Москве. Шел февраль, погода была холодная, дома в полутьме, мрачные люди ходили по улицам, не глядя друг на друга… В 90-е еще сохранялся разительный контраст между двумя мирами в рамках одного города. Удивительнее было другое: эмоциональное единство мира социализма, помогающее, в частности, понять особенности формирования характера — в том числе и президента России.
Именно тогда я безоговорочно принял так, к сожалению, и не реализованную идею Майи Туровской о создании Музея социалистического быта, уже безвозвратно уходящего (в какой-то степени этот замысел был реализован только в выставке социалистического белья Кати Деготь).
Потом я стал бывать в Берлине чаще, в последнее время — каждый год, и мог следить за всеми текущими изменениями. Фестиваль переехал в некогда мертвую зону вокруг стены на Потсдамской площади. Территория застроена заново, искусственно стимулируется жизненная активность, постепенно стираются контрасты между Востоком и Западом — они продолжают жить лишь в головах представителей старших поколений, уходящей натуры. Постоянный гость московских кинофестивалей Михаэль Гайсмайер (я так и не понял, к какой разведке он принадлежал) как-то привел меня на встречу с легендарным и одиозным Маркусом Вольфом — руководителем Штази и братом знаменитого, к тому времени уже покойного режиссера Конрада Вольфа. Слушая его, я подумал: не встречался ли он с моими отцом и дедом в довоенном подполье или в советской политэмиграции?
Сегодня их всех уже нет в живых. Кажется, эти воспоминания вместе с историческими реликвиями можно сдать в музей, в чем немцы и преуспевают. Рядом с моим отелем я обнаружил музей «Трабанта» — единственного популярного автомобиля ГДР. Сегодня туристам предлагается совершить на старом «Трабанте» экскурсию по легендарному городу, который по-прежнему хранит и даже культивирует память о страстях, трагедиях и парадоксах недавнего прошлого.
Тем временем миром продолжают управлять шпионы и разведчики.