В 2010 году Пентагон отстранил от освещения очередного процесса в тюрьме для подозреваемых в терроризме в Гуантанамо ряд журналистов. Причиной стало то, что в своих статьях репортеры использовали имя свидетеля, которое на момент публикации уже было известно. Впоследствии в тюрьме согласились смягчить правила для прессы, обсуждение которых станет темой встречи с журналистами. О том, как до сих пор репортерам работалось в Гуантанамо – в колонке корреспондента The Miami Herald Кэрод Розенберг, перевод которой представляет "Лента.Ру".
База "Кэмп Джастис" (в буквальном переводе - База "Правосудие", прим. "Ленты.Ру") в Гуантанамо - место, где работать на ноутбуке или говорить по телефону можно только в присутствии военнослужащего.
Это место, где в зал суда можно зайти только в сопровождении представителя военной пресс-службы. Если сопровождающий только один, что уже бывало не раз, а кому-то из журналистов вдруг надо выйти в туалет - выходят все репортеры.
Это место, где за спиной стоит солдат, который заглядывает в видоискатель и говорит: "Это снимать нельзя, я сотру фотографию".
Вот история, которая произошла недавно, в июле. Рядом со знаком "Съемка запрещена" стоял сотрудник правительства, ответственный за цензуру. Указав на знак, он сказал: "У нас новая политика: сам знак и все, что за ним, снимать можно. Налетай". Чуть позже, когда пришло время сдавать камеру на проверку, осматривавший ее сержант вдруг заявил: "Это самое, знак 'Съемка запрещена' снимать нельзя". "Но ведь только что говорили, что можно", - удивилась я. "Серьезно?" - спросил он. "Серьезно", - ответила я. Фотографию он все равно стер. Оказывается, в кадр попал край бетонной стены, в то время как сам бункер снимать нельзя.
А еще это место, где Пентагон считает возможным запрещать упоминание личности человека, который в 2008 году, пытаясь очистить свое имя, сам представился в интервью.
Это место, где на вопрос "почему" тебе отвечают: "Таковы правила, мэм". А если возразить, что еще год или месяц назад таких правил не было, в ответ только пожмут плечами и скажут, что теперь они есть.
Имени этого человека больше упоминать нельзя. И неважно, что, освещая тот же самый процесс в Гуантанамо в 2008 году, репортеры уже писали про того же самого свидетеля.
Я езжу в Гуантанамо, чтобы писать про место, где правительство сознательно предпочитает находиться вне действия закона. Верховный суд, правда, решил иначе.
Это место, которое в Пентагоне любят называть самой открытой тюрьмой на свете. Говорят, что с того момента, как восемь лет назад сюда доставили первых подозреваемых в сотрудничестве с "Аль-Каедой", центр посетили сотни репортеров.
Однако при этом не учитывается, что лишь единицы из них решаются вернуться сюда: журналистов приводят в отчаяние местные правила и ограничения, а также количество времени и денег, которые надо потратить, чтобы иметь возможность хоть как-то выполнять свою работу - работу судебного репортера. Чтобы хоть как-то составить очерк или взять интервью.
Я расскажу вам, что значит быть репортером в Гуантанамо. Это трудно.
Не только из-за того, что спать приходится в палаточном городке, где вентиляторы и генераторы грохочут, словно реактивный двигатель. Почти всех остальных, кто участвует в процессе, расселяют по другим местам. Адвокатам выдают трейлеры. Переводчики селятся в отдельных домах, а судьи и присяжные живут в гостевом городке. Репортерам же палатки выдают, исходя из, знаете, какого принципа? "Не нравится - не приезжай".
Вы знаете, что в Гуантанамо есть отели? Раньше мы останавливались в них, теперь же там поселиться невозможно.
Просто взять и полететь в Гуантанамо репортеры не могут. Для того чтобы попасть на трех с половиной часовое слушание, назначенное на понедельник, мне пришлось в субботу из Майами лететь в Вашингтон, там ночевать в отеле, утром в воскресенье ехать на авиабазу Эндрюс и уже оттуда за 400 долларов лететь на военном самолете, которым положено возить репортеров. И так приходится добираться уже давно. Иногда можно найти прямой рейс в Гуантанамо из южной Флориды, раньше я им и летала. Теперь же так не получится - запрещено.
Работать репортером в Гуантанамо трудно, потому что отказом отвечают на любые просьбы - предоставить незасекреченное ходатайство или утвержденный судьей график рассмотрения дела, который уже отправлен на рассылку; раскрыть личность свидетеля или предоставить видеозапись процесса, уже успевшую попасть в программу "60 минут". Таковы правила.
Ранее в этом месяце я писала об очень важном слушании по делу Омара Хадра - канадца, сидящего в Гуантанамо с 15 лет. Он успел уволить всех своих адвокатов, рассказать о тайной сделке с правосудием, которое предложило ему правительство, а потом объявить бойкот. Вскоре, правда, он заявил, что после того, как провел треть своей жизни в Гуантанамо, он, возможно, выступит в качестве собственного защитника. Прошла уже неделя, а копии ходатайства, которое суд успел рассмотреть, так и не видать.
В свое время мне довелось писать о разбирательствах в Верховном суде и о процессах в Высшем суде Массачусетса по делам об убийствах и увечьях. Я писала про дела о шпионаже и посещала все без исключения заседания трибунала. Этот же суд не похож ни на один из тех, с которыми мне приходилось сталкиваться.
Нельзя просто встать с утра и пойти на суд. Если процесс объявляют закрытым, рядом не будет адвоката, который сможет подать протест. У зрителей и прессы нет никаких прав. Получить заранее текст ходатайства нельзя. Во время перерывов обращаться к адвокатам за уточнениями нельзя. Ночью пойти домой нельзя. И в отеле поселиться тоже нельзя.
На суде присутствует пристав - приятный парень, который работает по контракту на Пентагон. Он говорит художнику, чьи носы и уши можно рисовать. Если на процессе прозвучит какая-то закрытая информация, он должен поставить в известность всех авторов: это печатать нельзя.
Когда художник Дженет Хэмлин нарисовала Халеда Шейха Мохаммеда - предполагаемого организатора терактов 11 сентября, много лет просидевшего в тюрьмах ЦРУ, она в соответствии с правилами показала зарисовку приставу.
Тот передал рисунок ХШМ, который, изучив его, прислал Дженет ответ: возьмите мое фото у ФБР и перерисуйте заново. У меня получился слишком большой нос. Получается, что даже предполагаемый террорист в Гуантанамо имеет права цензора.
Когда на процессе задали вопрос, какой психотропный препарат принимал еще один обвиняемый по делу 9/11, Рамзи бин аль-Шиб, судебный цензор нажал кнопку, включающую помехи. В результате сидящие в стеклянном отсеке репортеры так и не услышали, что же это за препарат. Зачем так? Один из тюремщиков объяснил - в соответствии с законом о праве сохранения и защите данных медицинского страхования, Рамзи бин аль-Шиб имеет право на неприкосновенность личных сведений. И это там, где конституция, как до сих пор утверждают, так и не действует.
Гуантанамо - место, где за каждым закреплено конкретное место в зале суда. Мне обычно достается одно из тех двух или трех мест, откуда не видно свидетелей. Даже если ложа для прессы почти полностью пустая.
Так было не всегда. Когда летом 2004 года суд только начал работу, репортеры были vip-гостями. Они могли позволить себе сесть где угодно - и в первых рядах, и в центре. А в перерывах адвокаты, перевесившись через ограждения, давали пояснения и комментарии. Жили мы в гостевом городке.
Теперь же, согласно базовым правилам, говорить с адвокатами в зале суда, даже в перерывах, нельзя. И даже если они сами готовы дать комментарии.
Это место, где много лет сотрудники пресс-службы предоставляли точные данные, сколько заключенных находится на принудительном питании. Летом эту практику отменили. Теперь мне сказали, что таких данных пресс-служба не дает, после чего я подала протест. Недавно, чуть раньше в этом месяце я снова задала тот же вопрос: скольких из 180 заключенных кормят через трубку? Ответ: около половины или меньше десяти. Чего-чего?
Это место, где в течение одного и того же дня в кафетерии один сопровождающий талдычит, что пресс-карту надо всегда держать на виду, а другой наоборот требует ее убрать, потому что она нервирует военных.
Это место, где запрещают снимать в "Макдональдсе". Фотографию мне сделать все же удалось - для этого пришлось получить разрешение у сопровождающего. На суде над Халидом Шейхом Мохаммедом, который проходит в сверхзащищенном бункере, мне сказали, что никто и никогда не вел тут съемку. Мне же это удается - меня туда отвели и разрешили оставить получившийся снимок.
Это место, где из суда вывели всех, у кого не было спецдопуска, чтобы показать оставшимся старую видеозапись, на которой канадский агент допрашивает Омара Хадра. Нас же отвели в регистрационный центр, где мы посмотрели ту же самую запись на YouTube. Канадцы выложили ее больше года назад.
Это место, где представители защиты не имеют права войти в кондиционируемый пресс-центр, обошедшийся налогоплательщикам в 49 тысяч долларов. За исключением тех случаев, когда с прессой готовы пообщаться прокуроры. Так что приходится репортерам сидеть на мини-пресс-конференциях в сырых и грязных ангарах.
Это место, где адвокатам подсудимых запрещено входить в регистрационный центр, в то время как заместитель советника трибунала может ходить, где ему вздумается.
Это место, где еще несколько лет назад моей коллеге вместе с пресс-пакетом вручили карту базы. Позже, снова приехав в Гуантанамо, она привезла карту с собой. Тюремщик, увидев план на дисплее компьютера, конфисковал его. Карту иметь нельзя. Тем не менее, она по-прежнему включена в стандартный набор для постояльцев гостевого городка в Гуантанамо.
Иногда доходит совсем уж до мелочей.
Ну вот например: время от времени на доступ к еде вводятся ограничения, причем о том, что среди работников СМИ часто бывают мусульмане и вегетарианцы, как-то забывается. Несколько лет назад офицер Национальной гвардии из Луизианы заявил, что отпускать нас за едой очень накладно, и по домам нас отправили с кучей пиццы со свининой. В результате двое канадских журналистов, которые вкалывали весь день, вынуждены были голодать до утра.
Однажды одна китайская журналистка, которую пригласили в качестве официального представителя иностранного пресс-центра, снималась для "стенд-апа" на предварительно утвержденном месте. Сопроводивший ее на съемки эскорт контролировал весь процесс записи. На следующий день она пришла ко мне в полном недоумении. Весь дубль, снятый на заранее оговоренной точке, потребовали стереть из-за светящегося оранжевого барьера на заднем плане. Я предположила, что наверняка она просто озвучила какую-то закрытую информацию. Вряд ли. Во время просмотра "стенд-апа" цензор отключил звук и промотал всю сцену на большой скорости. Китайского языка он не знал.
Ерунда? Если вы пытаетесь в таких условиях работать, то нет.
Я не нарушаю правил. Я выступаю только против тех из них, которые не имеют смысла. Сейчас военные пользуются расширенной трактовкой того, что представляет собой военная цензура. Один мой коллега называет ее попыткой навязать репортерам массовую амнезию в отношении общеизвестных фактов. Я же считаю, что охранять надо по-настоящему секретные данные, а не те, которые должны освещаться в первую очередь. Не надо городить кучу всяких правил, которые мешают нам работать. Иногда мы просто не в состоянии бороться против них. Они появляются слишком быстро и без всякого смысла.
Перевод с английского "Ленты.ру"