Извините за неровный почерк Американский ученый расширил шекспировский канон

Расширение шекспировского канона — собрания пьес, поэм и сонетов, в отношении которых на сегодня авторство Шекспира установлено безоговорочно, — соблазнительная цель для многих исследователей. Добавление в канон пусть даже не целого текста, а хотя бы фрагмента равнозначно в шекспироведении едва ли не открытию нового закона в физике. Недавняя работа профессора Техасского университета Дугласа Брустера претендует как раз на это — причем даже не потому, что профессор подтвердил гипотезу, и до него пользовавшуюся поддержкой ряда ученых, а благодаря своему методу. Брустер утверждает, что разгадал тайну почерка Шекспира.

Если выводы Брустера будут признаны влиятельными шекспироведами, канон прирастет на 320 строк — таков объем пяти анонимных «Дополнений» к «Испанской трагедии» Томаса Кида, созданной в середине 1580-х годов и впервые опубликованной, причем без указания имени автора, лишь в 1592-м. Эта знаменитая пьеса, положившая начало елизаветинским трагедиям мести, в свое время была сверхпопулярна — ее не только ставили на сцене вплоть до середины 1610-х годов, но и активно печатали: всего за 40 лет вышло 10 изданий, что для того времени очень много. Так называемое Четвертое кварто «Испанской трагедии» (то есть четвертая по счету публикация размером в 1/4 листа) было опубликовано в 1602 году; в нем-то и появились те самые «Дополнения».

Новые строки едва ли могли принадлежать перу автора, поскольку Кид умер еще в 1594 году. На основании двух записей в дневнике антрепренера Филипа Хенслоу (благодаря этому документу нам известно многое о «кухне» английских театров елизаветинской эпохи) авторство «Добавлений» приписывали знаменитому драматургу и поэту Бену Джонсону. Однако по целому ряду причин в этом приходилось сомневаться, причем один из доводов звучал так: «Дополнения» по своему стилю решительно не похожи ни на что из написанного Джонсоном.

Первым о том, что «Дополнения» мог сочинить Шекспир, в 1833 году заявил английский поэт-романтик и большой популяризатор творчества великого драматурга Сэмюэл Тейлор Колридж. Однако тогда к его словам не прислушались. Много позже, уже во второй половине ХХ века, литературоведы вернулись к этой гипотезе. Уоррен Стивенсон в 1968 году и Хью Крейг в 1992-м снова указали на Шекспира как на автора «Дополнений», причем один ученый действовал по старинке, опираясь лишь на тексты, конкордансы и словари, а второй в своем исследовании применил современные статистические и компьютерные методы. Тем не менее вопрос закрыт не был, потому что скептики выдвинули, среди прочих, примерно то же соображение, что и в случае с Джонсоном: «Дополнения» слишком слабы для Шекспира, их текст местами маловразумителен, местами просто непонятен, в каноне великого драматурга ничего подобного нет.

Тут необходимо пояснить, почему специалистов так волнуют эти триста с небольшим строк, которые Шекспир, возможно, вставил в пьесу Кида. Дело в том, что «Испанская трагедия» занимает в истории елизаветинской драматургии совершенно особенное место, и можно смело утверждать, что без нее и Шекспира мы сегодня знали бы совсем другим — если бы знали вообще. Именно Кид приспособил к вкусам общенациональной аудитории древнюю трагедию — англичанам она была известна в основном по творчеству Сенеки, писавшего опусы для поэтической декламации, а не живые пьесы для популярной сцены.

Кид, блестящий знаток Сенеки, смело пошел против ряда сложившихся правил. С одной стороны, он вынес на сцену много жестоких, даже натуралистических подробностей, о которых у Сенеки персонажи только рассказывали, — недаром после Кида трагедию мести стали называть кровавой. Англичане того времени, подобно всем европейцам эпохи Средневековья, знали толк в оружии и схватках, понимали в поединках и ранениях, любили зрелища пыток, казни и смерти. В «Испанской трагедии», например, сына главного героя закалывают прямо на сцене, а труп вешают на дереве в саду, где его и находит несчастный отец, старый маршал Иеронимо, которому придется отомстить обидчикам. К концу пьесы сцена будет покрыта мертвыми телами, причем главный герой, прежде чем заколоться, откусит себе язык (первая трагедия Шекспира, «кровавый» «Тит Андроник», многое взяла по этой части у Кида, причем даже «превзошла» образец).

Но с другой стороны, мифологическая тематика классической трагедии у Кида уступила место современной истории, повествующей о мщении, любви, государственных заговорах, убийствах и политических интригах. А еще Кид первым разработал образец стройной и правдоподобной интриги, показал, как развитие характера можно поставить в зависимость от развития действия, правдоподобно изобразил безумие и блестяще применил прием «сцены на сцене»; наконец, нагрузил свою пьесу философской проблематикой: небесная и земная справедливость вступают в непримиримый конфликт в душе героя «Испанской трагедии», и разрешить его Иеронимо может только ценой собственной жизни. Через 15-20 лет Шекспир прославится как трагик, доведший эти и другие черты жанра до совершенства.

Считается, что Шекспир учился писать трагедии у двух своих предшественников: одним был Кид, а вторым — его приятель и даже, возможно, сосед по комнате Кристофер Марло, из-за тяги которого к смелым религиозным воззрениям Кид, вероятно, и погиб — его арестовали по делу о безбожных трактатах, которые Марло хранил у себя. Кид дал показания на приятеля, и через несколько дней Марло при неясных обстоятельствах был заколот в пьяной драке (принято считать, что с ним расправилась тайная полиция). Сам Кид так и не сумел оправиться от пыток и бесчестия и примерно через год скончался.

При этом с Кидом Шекспира связывает еще вот какое обстоятельство: между «Испанской трагедией» и шекспировским «Гамлетом», написанным около 1600 года, очень много общего, что несомненно говорит о влиянии Кида, или по крайней мере созданного им образца «кровавой трагедии», на Шекспира. Более того, из дневника Хенслоу известно, что в 1594 году на лондонской сцене ставили пьесу под названием «Гамлет» — текст ее до нас не дошел, и споры о том, имел ли Кид или Шекспир какое-то отношение к ней, идут до сих пор (мы даже не знаем, были ли два драматурга знакомы друг с другом). Поэтому сама возможность того, что Шекспир через несколько лет после смерти Кида мог приложить руку к его лучшей пьесе, чрезвычайно увлекательна для специалистов.

В 2012 году за изучение вопроса об авторстве «Дополнений» взялся известный британский шекспировед Брайан Викерс (Brian Vickers), который применил новую методику, независимую от методов Стивенсона и Крейга. В ход пошли специальные многомиллионные собрания единиц английской речи — современные лингвистические корпуса, на основании которых компьютерным методом составлялись конкордансы, ранее недоступные исследователям, а также программное обеспечение, нацеленное на анализ частотности не просто слов, а особых сочетаний слов — коллокаций, в данном случае трехчленных. Программы, которыми пользовался Викерс, кстати, не были написаны специально «под него» — с их помощью современные британские учителя ищут плагиат в работах своих учеников. Викерс и его коллеги пропустили через этот аналог нашего «Антиплагиата» огромное количество авторских и анонимных текстов из истории английской драмы 1580-1640 годов, отобрали множество совпадений, отсеяли заведомо лишнее (важно было учитывать только уникальные авторские коллокации) и получили очень интересные результаты.

Оказалось, что коллокации из «Дополнений», которые можно назвать уникальными, наибольшее число раз совпадают с уникальными коллокациями из сочинений Шекспира и Джонсона. Но с шекспировскими все же чаще: 116 раз на 320 строк «Дополнений», причем сами эти 116 коллокаций в различных сочинениях Шекспира встречаются 192 раза — 135 раз в 21 сочинении драматурга, созданных до 1599 года (предположительной даты написания «Дополнений»), и лишь 57 раз — в поздних пьесах (в том числе в «Гамлете»). У Джонсона совпадений было меньше, притом что Джонсон, как известно, начал писать позже Шекспира — первая его пьеса была поставлена лишь в 1598 году; неудивительно поэтому, что бóльшая часть сочинений Джонсона, имеющих сходство с «Дополнениями», была создана после 1599 года. Наконец, в пользу Шекспира говорило еще одно обстоятельство: если брать уникальные коллокации, но не трехчленные, а с бóльшим количеством членов (четыре, пять, даже шесть), то шекспировские тексты все равно дадут некоторое количество совпадений с «Дополнениями», а тексты Джонсона — уже нет. «Никаких других разумных объяснений быть не может, — делает вывод Викерс (.pdf), — эти сцены написал Шекспир».

Не следует думать, однако, что после этого вопрос был снят раз и навсегда. Во-первых, при всей грандиозности проделанной работы, результаты Викерса напрямую зависят от того, что понимать под уникальными коллокациями и как их определять (совпадения у двух разных авторов могут быть вызваны тем, что оба используют общеизвестные выражения; или, как в случае с Джонсоном и Шекспиром, тем, что один автор неосознанно подражает другому). Метод, разработанный Викерсом, нуждается в независимой проверке, в том числе на ином материале. Во-вторых, работа Викерса не дает ответа на вопрос о низком поэтическом уровне «Дополнений» — в 1599 году Шекспир был на пике своего творчества, и спотыкающиеся, малопонятные строчки, дописанные кем-то в «Испанскую трагедию», казалось бы, не могли принадлежать великому драматургу. Именно этой проблемой и занялся Дуглас Брустер — по его собственному признанию, после знакомства с работой Викерса.

Брустер при этом пошел совершенно оригинальным путем. Он выдвинул остроумное предположение о том, что сам по себе текст «Дополнений» мог быть и неплох, но его могли испортить наборщики в типографии, если, например, им для публикации досталась неразборчивая рукопись. Учитывая, что Четвертое кварто «Испанской трагедии», за исключением «Дополнений», довольно небрежно воспроизводило Третье, вышедшее в 1599 году (которое, в свою очередь, было перепечаткой со Второго, 1594 года), логично предположить, что перед набором никто не переписывал набело всю трагедию со включенными в нее новыми фрагментами и что у этого издания вообще не было редактора, который попытался бы органично интегрировать вставки в исходный текст. Скорее всего, наборщики просто механически соединили тексты Третьего кварто «Испанской трагедии» и рукописных «Дополнений», не очень вчитываясь в результат.

Могла ли рукопись, по которой, предположительно, набирали «Дополнения», быть непосредственно шекспировской? Чтобы проверить эту гипотезу, Брустер решил сопоставить печатный текст «Дополнений» с единственной сохранившейся рукописью, которая, возможно, была написана рукой Шекспира. Речь идет о трех страницах из неизданной пьесы под названием «Сэр Томас Мор», которая сегодня хранится в Британской библиотеке. Пьеса записана как минимум пятью разными почерками; тот, что обозначен литерой D, как считается, принадлежал Шекспиру. На чем основывается это предположение?

Помимо этих трех страниц, написанных почерком D, сохранились еще шесть собственноручных подписей Шекспира на различных документах той эпохи. Опытные палеографы в свое время сличали эти образцы — и пришли к выводу, что D соответствует почерку Шекспира. О том же говорит орфографическая экспертиза, показавшая, что на трех страницах из «Сэра Томаса Мора» используются те же варианты написания некоторых слов, которые, как известно, предпочитал Шекспир (например, слово silence он регулярно писал как scilens). Далее, само содержание этих трех страниц, на которых описывается, как Мор, на тот момент шериф Лондона, останавливает разбушевавшуюся толпу столичных ремесленников, соответствует похожей сцене из поздней шекспировской трагедии «Кориолан».

Наконец, сама история появления вставки, записанной почерком D, весьма характерна. Пьеса о прославленном английском гуманисте и королевском министре Томасе Море, изначально написанная Энтони Манди, не прошла цензуру. Фигура Мора считалась противоречивой — он был очень яркой личностью («человеком на все времена» называл его Эразм Роттердамский), но принял мученическую смерть на плахе, не пожелав, вопреки воле Генриха VIII, отца королевы Елизаветы, отречься от католической религии. Но мало того, в пьесе была еще и сцена, изображающая народный бунт, — тема заведомо крамольная. «Спасать» пьесу позвали сразу нескольких драматургов, и если почерк D — действительно шекспировский, то понятно, почему обратились именно к нему: в своих ранних хрониках Шекспир уже выводил бунтовщиков и, видимо, считался мастером обходить цензурные рогатки. Пьеса, впрочем, даже после переделки все равно не пошла. Зато она сохранилась до наших дней и позволила ученым утверждать, что теперь они — с большой долей вероятности — знакомы с почерком Шекспира.

Итак, Брустер погрузился в изучение особенностей написания букв и орфографии почерка D, чтобы понять, могли ли они заставить неопытных наборщиков допустить именно те ошибки, которыми изобилует текст «Дополнений». И в результате, как говорится в статье, которую Брустер подготовил для публикации в сентябрьском номере влиятельного британского журнала "Notes and Queries", он убедился: «Дополнения» в тексте Четвертого кварто «Испанской трагедии» набраны по рукописи, носившей все характерные черты шекспировских орфографии и почерка. Заодно Брустер постарался исправить ошибки, допущенные наборщиками начала XVII века, чтобы восстановить «Дополнения» в их «подлинном» виде.

Брустеру, по его словам, удалось выделить как минимум 24 регулярные особенности шекспировской орфографии (которая в ту эпоху вообще была неустойчивой), в том числе такие, как написание -t вместо -ed на конце глаголов в прошедшем времени или отказ от удвоения согласных в интервокальной позиции (sorow вместо sorrow). Кроме того, техасский профессор установил девять случаев, когда наборщики, по его мнению, не поняли правильно написанных Шекспиром английских слов и передали их с искажениями — например, creuie вместо creuic (современное crevice). По словам Брустера, каждая из этих мелких особенностей, рассмотренная отдельно, не кажется чем-то исключительным для того времени, но взятые в совокупности, они не оставляют сомнений: так мог писать только Шекспир. Но главное, Брустер считает, что ему удалось реабилитировать репутацию драматурга: «То, что мы принимали за дурно написанные строки, — на самом деле следствие плохого почерка Шекспира», — заявил он газете The New York Times.

Конечно, Дуглас Брустер — не первый ученый, обратившийся к изучению особенностей почерка Шекспира. Но он, пожалуй, стал первым, кто задался целью проделать эту работу систематически, то есть составить своего рода «алфавит» и «словарь» предполагаемых рукописей английского драматурга. «То, к чему я подобрался, можно назвать ДНК самих шекспировских слов — способом, каким он выводил их пером на странице», — описывает свое достижение автор исследования.

Коллеги относятся к открытию Брустера со сдержанным одобрением. Эрик Расмуссен из Университета Невады осторожно говорит, что эти доказательства нельзя считать абсолютно убедительными, но на сегодняшний день они для нас — самые убедительные из всех. По данным NYT, Расмуссен, ранее издававший Полное собрание сочинений Шекспира под эгидой театральной компании Royal Shakespeare Company, намерен включить «Испанскую трагедию» в состав следующего издания той же серии, куда должны войти пьесы, написанные Шекспиром в соавторстве с другими драматургами. Сам Брустер намерен включить «Дополнения» в состав следующего выпуска престижного издания Riverside Shakespeare (в 2016 году). Все это означает, что благодаря усилиям Викерса и Брустера «Дополнения» к Четвертому кварто «Испанской трагедии» в перспективе имеют все шансы попасть в шекспировский канон на законных основаниях.

Впрочем, другие ученые призывают к осторожности. Например, профессор Оксфордского университета, специалист по ранней английской драме и редактор-консультант знаменитой издательской серии Arden Shakespeare Тиффани Стерн полагает, что, несмотря на всю привлекательность выводов Брустера, признавать их безоговорочно пока рано. Она признает, что из всех имевшихся ранее доказательств в пользу авторства Шекспира почерковедческая экспертиза Брустера может быть названа самым основательным, но все же не исчерпывающим. К тому же, справедливо предупреждает профессор, в апреле следующего года — юбилей, 450 лет со дня рождения Шекспира. И поскольку желание добавить в канон что-нибудь «к празднику» неизбежно будет подталкивать наименее терпеливых исследователей заявить о громком открытии, остальным ученым надо проявлять максимум осторожности.

Действительно, при всей своей оригинальности подход Брустера уязвим. Мало того что рукопись «Сэра Томаса Мора» с почерком D приписывается Шекспиру лишь предположительно, но и сама текстовая база, на которой техасский профессор опробовал свой метод, слишком мала. 320 строк — недостаточный объем, чтобы подтвердить достоверность «ДНК шекспировских слов». Подобное почерковедческое сравнение необходимо провести для всего корпуса шекспировских пьес — но тут-то и кроется причина того, почему никто прежде до Брустера этим не занимался.

Всем издателям шекспировских пьес (а традиция эта тянется с начала XVIII века) непременно приходилось задаваться вопросом о том, по каким рукописям были отпечатаны те издания, из которых мы сегодня знаем труды английского драматурга. За прошедшие триста лет накопилась масса ценных наблюдений, было выдвинуто множество интересных и полезных гипотез, сложились уважаемые (и зачастую противоречащие друг другу) традиции. И тем не менее, шекспировская текстология продолжает оставаться проблемой, и даже если бы мы знали почерк Шекспира как свой собственный, это не помогло бы нам ответить на все вопросы.

Для Кида, Марло, Шекспира и десятков других, менее известных сегодня английских драматургов, пьесы долгое время были не более чем материалом для сцены. Спрос на новые комедии и трагедии в то время был очень велик, потому что театральные представления приносили немалые деньги, и в таких условиях ставка делалась на скорость: в работе над очередной пьесой могли принимать участие сразу несколько человек (один давал идею, другой писал диалоги, третий соединял отдельные эпизоды и т.д.); порой наемному драматургу поручали написать отдельный акт или сцену, и он даже не знал, для какого произведения работает. У иных драматургов, трудившихся как в соавторстве, так и самостоятельно, при достаточном усердии за несколько лет работы накапливались сотни сочиненных пьес. Не гнушался соавторства даже Шекспир, занимавший в труппе лорда-камергера, а позже в труппе короля, привилегированное положение — полноценного пайщика и штатного драматурга компании, написавшего за свою примерно 25-летнюю карьеру «всего» 36 пьес.

В таких условиях о тщательно выверенных публикациях, об авторских правах, не говоря уже о посмертной славе, думать не приходилось. Пьесы для публичных театров вообще не считались литературной продукцией — это была хорошо оплачиваемая поденщина. Пьеса принадлежала не автору, а актерам, которые ее исполняли, или издателю, выпускавшему ее в свет (недаром имя Томаса Кида ни разу не появилось на обложках изданий «Испанской трагедии» того времени). Соответственно, тексты на пути от авторского стола к суфлерской будке, а от нее — к издательскому прессу претерпевали очень сложные метаморфозы. Одна и та же пьеса могла существовать в нескольких редакциях, порой существенно отличавшихся друг от друга. Ее варианты могли быть записаны рукой автора, рукой суфлера, рукой актера, рукой «пирата» (специального человека, подсылаемого в конкурирующий театр, чтобы он на слух запомнил текст чужой пьесы, а потом на память его переписал). Наконец, уже в типографии к делу подключались наборщики, которые тоже были не литераторами, а ремесленниками: если хозяин типографии, издатель, не удосуживался сам заняться редактурой, то они этого не делали и подавно, механически набирая строчку за строчкой (зачастую разделив страницы одной книги между несколькими мастерами, иногда — для скорости — параллельно набирая строчки в обратном порядке задом наперед), и качество печати зависело исключительно от их опыта, внимания и трудолюбия. Разобраться в этой путанице четыреста лет спустя, чтобы реконструировать «подлинного» Шекспира, неимоверно трудно, да пожалуй, и невозможно.

Поэтому, раз уж нельзя пробиться к неким исходным шекспировским рукописям, как того, наверное, хотелось бы Брустеру и многим другим, остается лишь порадоваться, что в 1623 году, в память о покойном драматурге, по не остывшим еще следам театральных постановок, его друзья и коллеги, Джон Хемингс и Генри Кондел, такие же пайщики «Глобуса» и актеры, каким был сам Шекспир, выпустили собрание его сочинений, известное как Первое фолио (издание форматом в 1/2 листа). Если бы не они, шекспировский канон, известный сегодня, сократился бы почти ровно наполовину — в фолио свет увидели сразу 18 не публиковавшихся при жизни автора пьес. Позже к ним добавились еще несколько, очевидно написанных в соавторстве, а самое последнее по времени добавление произошло относительно недавно — в середине 1990-х годов в шекспировский канон стали включать «Эдуарда III», еще одну совместную работу, к которой Шекспир, вероятно, тоже приложил руку.

Ну, а изыскания относительно шекспировского почерка и той текстологической информации, которую они способны раскрыть, все равно очень полезны, даже если и позволят приписать Шекспиру еще несколько сотен строк сомнительного качества. Пусть даже вопрос о почерке и вызовет недоумение у тех, кто считает, что вместо Шекспира все его сочинения написал кто-то другой, а то и целая группа «других». Но таких знатоков никакой Брустер, конечно, не переубедит.