Синтаксис судьбы непогрешим Меж двух апокалипсисов: за что вручили премию «Нос»

В Москве 23 января прошло вручение премии «Нос» — литературной награды, учрежденной Фондом Михаила Прохорова. Пятая по счету церемония «Носа», чтобы зритель не скучал, была обставлена как перформанс с шестью балеринами, которые порхали по сцене Центра имени Мейерхольда — но аккуратно, чтобы не затмевать главную балерину вечера, издателя, благотворителя и политика Ирину Прохорову. Лауреатом премии по итогам явных и тайных голосований стал писатель из Таллина Андрей Иванов, автор романа «Харбинские мотыльки».

«Нос» — премия, претендующая на демократизм, прозрачность и объективность: объявлению победителя предшествуют дебаты, в ходе которых каждый член жюри и эксперт должен мотивировать свой голос, отданный за ту или иную книгу. В этот раз среди общих вопросов дискутировались три. Во-первых, раз уж «Нос» расшифровывает себя как «Новая словесность» или «Новая социальность», эксперты недоумевали: что же все-таки нового явил шорт-лист текущего года? По мнению поэта Дмитрия Кузьмина, в 2013 году были и не совсем маргинальные книги, задававшие возможные пути развития прозы, но в мейнстримном коротком списке их не оказалось. Члены жюри довольно вяло отбрыкивались от претензий; а итогом, по всей видимости, стоит считать слова критика Николая Александрова, заявившего, что «в сегодняшнем культурном контексте рассчитывать на абсолютную новизну по крайней мере наивно»; раз так, удовольствуйтесь же новизной относительной.

Второй вопрос — о травматичном прошлом. Жюри, с легкой подачи критика Галины Юзефович, нашло у произведений из шорт-листа общую тему: обретение обществом новых, здоровых отношений со своей историей. Якобы раньше отношение русской литературы к историческому прошлому напоминало о человеке со сломанным пальцем, который тыкал им в любую часть своего тела — и везде болело; сейчас же этот палец стал заживать. Увы, в то, что отношение общества к своему прошлому чудесным образом нормализовалось именно в 2013 году, тоже мало кто поверил. Как сказал эссеист Кирилл Кобрин, «не бывает здоровых пальцев, бывают хорошие гипсы». «Я бы описал наши отношения с прошлым так: сначала это была параноидальная обсессия, сейчас — шизофреническая. Диагноз другой, но больно так же. Поэтому говорить можно только о том, что делает прикосновение [к истории] небольным, — о лангете». Именно такой лангет, считает Кобрин, и должна предъявить русская проза нового образца.

Наконец, тот же Кузьмин задал вопрос: каким образом премия, декларировавшая свою отличность от других крупных литературных наград (как механизмом присуждения, так и идеологическим вектором), пришла к тому же шорт-листу, что и все остальные? Кузьмин возмущался небезосновательно: победитель Иванов и номинант Маргарита Хемлин («Дознаватель») выдвигались еще и на «Русский Букер», Сергей Беляков («Гумилев сын Гумилева») получил вторую премию «Большой книги», а Евгений Водолазкин («Лавр») — первую. Собственно, вопрос, получит ли филолог из СПбГУ Водолазкин вдобавок к деньгам «Большой книги» еще и 700 тысяч от «Носа», был главной спортивной интригой вечера. Его роман был абсолютным фаворитом по итогам открытого голосования, но в суперфинал вместе с ним попали книги Хемлин и Иванова. По итогам последнего голосования, на этот раз тайного, недавний догоняющий Иванов вышел в лидеры, а роман «Лавр», о котором спорили больше и жарче всего в ходе дебатов, остался не у дел.

«Харбинские мотыльки», даром что выдвинутые на две престижные российские премии, оказались мало кем прочитаны. Таллинец Андрей Иванов появился на краях литературного горизонта совсем недавно (его романы «Путешествие Ханумана на Лолланд» и «Горсть праха» уже ходили в номинантах), а «Мотыльки» были изданы в эстонской столице мизерным тиражом и теперь только готовятся к переизданию в России. В аннотации издателя романа говорится, что «„Харбинские мотыльки“ — это 20 лет жизни художника Бориса Реброва, который вместе с армией Юденича семнадцатилетним юношей покидает Россию, теряет семью, пытается найти себя в чужой стране, работает в фотоателье, ведет дневник, пишет картины и незаметно оказывается вовлеченным в деятельность русской фашистской партии». Аннотация эта нуждается в некоторых дополнениях.

Книга Андрея Иванова — не столько роман об Эстонии 1920-х-1930-х годов и, конечно же, не роман о русском фашизме (в Эстонии и не только). Это роман о предчувствии катастрофы (той, которая неизвестна персонажам, но о которой знает и автор, и каждый, кто хоть немного знаком с историей). Главный герой — художник Борис Ребров — единственный неотталкивающий персонаж романа, и в этом смысле он «сводный брат» приговоренного Цинцинната Ц. из набоковского «Приглашения на казнь» (недаром в ходе дискуссии эксперты «Носа» то льстили, то пеняли автору сравнениями с Набоковым и Газдановым). Ребров предугадывает наступление катастрофы (не исторической, а очень частной — затрагивающей человека как человека) в своих записях. Фрагменты дневника героя, введенные в роман, резко контрастируют со всем, что вокруг: как и у Цинцинната Ц., это чистая, прозрачная, очень сильная проза:

«...нет, я не случайно сюда попал после всего, не случайно выжил, страдал не зря и не затем, чтобы продолжать мучиться в потемках. Во-первых, надежда вылупляется из предчувствия; во-вторых, синтаксис судьбы непогрешим (стрелочник может пустить состав под откос, но не переставить местами вагоны), сцепленные между собой события предполагают очередность».

В этих записках Ребров резко противопоставлен всем остальным персонажам; очевидно становится, что и в дела подпольщиков-фашистов он ввязался исключительно по простоте душевной.

Ребров живет среди героев, в чьих чертах угадываются вполне реальные лица, и неудивительно: единственное, что сказал Иванов в благодарственной речи, — это спасибо за изданные тома «Балтийского архива», без которых его книга не была бы написана. Но тем не менее, вымышленный художник — единственный «живой» человек во всей книге. Одиночество, отрешенность, вслушивание в «поступь рока» — вот черты, делающие его не таким как все.

Чтение прозы Андрея Иванова (и сам автор это знает) предполагает работу, к которой готов не каждый, — работу над своим собственным, читательским, представлением о «красивом» и «некрасивом», «прозрачном» и «непрозрачном», «уместном» и «неуместном» в художественном тексте. Иными словами — о чем члены жюри «Носа» не сказали — книга Иванова требует от читателя еще и ценной способности к преодолению — прежде всего, самого себя.