Александр Эткинд по образованию психолог и проработал 12 лет в Психоневрологическом институте им. Бехтерева, но стал известен как культуролог и историк. Доктор философии и профессор русской литературы и культурной истории в Кембридже, Эткинд опубликовал на русском четыре книги: «Эрос невозможного. История психоанализа в России», «Хлыст. Секты, литература и революция», «Толкование путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах» и хит прошлого года «Внутренняя колонизация. Имперский опыт России». На днях Эткинд прочел три лекции в Институте «Стрелка» и между делом рассказал «Ленте.ру» о Фрейде, империи и хипстерской интеллигенции.
«Лента.ру»: Откуда взялась эта идея с вашими лекциями на «Стрелке»? Что вы хотели рассказать слушателям?
Эткинд: Я вообще из Питера, поэтому для меня Москва экзотика, можно сказать… Сейчас я живу за границей, поэтому для меня всегда приятно приезжать на Родину. И студенты здесь очень интересные, необычные, творческие люди. У меня тут очень смешанная аудитория: историки, архитекторы, философы, психологи. Я очень рад, что сумел собрать такую отличную группу. Это не просто, учитывая летнюю погоду, да и вообще Москва полна соблазнов!
А тема этой школы… Это сюжеты, которыми я занимаюсь всю жизнь. Я просто открыл свою первую книжку «Эрос невозможного. История психоанализа в России» и обнаружил, что первые два слова, которые бросаются в глаза, это «интеллектуальная история». Ну вот, больше 20 лет назад книжка вышла, а я занимаюсь все теми же проблемами.
Ваша первая лекция посвящена психоанализу… На кого рассчитано изучение фрейдизма у нас? Не кажется ли вам, что это несколько далекая от жизни область и существует лишь в университетских курсах?
Да, Фрейд здесь прижился условно, хотелось бы гораздо большего, но не моя задача кого-то побуждать к изучению… Я писал книгу потому, что мне это было интересно. Бывали времена в России, совсем не так давно, когда фрейдизм был очень важной составляющей мировоззрения культурной элиты. Что это хорошо забытая тема, я открыл для себя, и потом для читателя.
За эти 20 лет мои коллеги и я нашли много нового по теме. История психоанализа в России сама по себе замечательна. Кстати, вы обратили внимание, что тема вдруг стала популярной в масскульте, вышел замечательный фильм «Опасный метод» с Кирой Найтли. Кира совсем не похожа на Шпильрейн, но Сабина, несомненно, тоже была привлекательна по-своему.
Фрагмент лекции Александра Эткинда на «Стрелке». История о книге Артура Кронфельда «Дегенераты у власти» — о нацистской элите и ее сексуальных извращениях.
Однако ваша новая книга касается междисциплинарной темы. Я имею в виду «Внутреннюю колонизацию»…
Да, только это не самая новая моя книга, а та, что последней вышла в русском переводе. Довольно скоро выйдет еще один том, посвященный интеллектуальной истории. Это очень близкие вещи — история культуры и история развития интеллектуальной мысли… Книга будет называться «Кривое горе».
О чем на сей раз?
Я рассказываю о памяти и скорби по жертвам Советского режима. Она написана по мотивам научного проекта, посвященного культурной памяти России, Польши и Украины. В российской прессе довольно долго тянулся «хвост» этой новости: Эткинду в Кембридже дали миллион евро. На самом деле наш грант закончился очень успешно. Мы издали 4 книги, три коллективных, были защищены несколько диссертаций. Моя собственная книга, она вышла по-английски в Стенфорде, пока не переведена.
Hасколько я понял из разговора с устроителями вашего семинара на «Стрелке», их волнуют широкие темы, которые не исчерпываются исследованиями интеллектуальной мысли. Они произносят слово «повседневность»… Что вас привлекло в их предложении? Вы пытаетесь организовать своеобразную интеллектуальную колонизацию?
Я чувствую свою сопричастность тому, что происходит в России. Мне незачем было рвать связи, мне на родине очень интересно, занимаюсь я русскими сюжетами… Основные мои связи в Питере, я часто приезжаю, преподаю в Европейском университете в Санкт-Петербурге. Картина культурного обмена весьма разнообразна, людей много, специалистов тысячи. Я совершенно не вижу своей задачи в культурной экспансии. А потом, какой культуры? Что я могу экспортировать сюда? Академическую культуру? Ну, может быть, немножко. Я действительно, последние 10 лет работал в лучших университетах мира, это полезно. Формально я уехал в 2005-м, но и до этого ездил много… Часто возвращался. Я думаю это нормально: жить на два, на три дома.
«Внутренняя колонизация» была написана три года назад. Сегодня какие-то вещи, о которых вы там пишете, обострились, вам не кажется? Мы видим тенденцию размежевания России и Запада. Есть ощущение, что империя возрождается после распада, много разговоров идет об этом. Вы ожидали чего-то подобного?
Империя возрождается уже давно. Поскольку мы историки, в таких случаях нужно различать намерения и свершения. Намерения высказывались давно, а сейчас они приобрели драматический характер, уже и трагический. Я все надеялся, что обойдется малой кровью. Согласно фразе Маркса, что история повторяется в виде фарса, было ощущение, что это новое «собирание земель» носит несерьезный характер. Что люди, которым есть что терять, ничего терять не захотят. Якобы от современных людей ожидать самопожертвования во имя далеких целей, да и вообще во имя чего бы то ни было нельзя. Однако оказалось, это не так. Правда вот страдают вообще не причастные ни к чему граждане. Но имперское строительство всегда было связано с огромными жертвами среди туземцев.
Однако у вас есть особая концепция насчет России, насколько можно понять из вашей книжки. Сравнивая ее с Западом, считаете ли вы, что у России свой особый путь?
Даже и сейчас я совершенно не считаю, что существует необходимый для России особый путь. Никакого детерминизма в этом отношении я не чувствую… Москва-река всегда течет в одном направлении, а русская история течет иначе. И даже у нас на глазах — сколько раз она менялась. Течение истории проходит в русле произвольного выбора людей, которые в какой-то момент понимают, что так жить нельзя… Конечно, когда война идет, события уже текут, условно говоря, как Москва-река. Но даже во время войны надо учитывать человеческий фактор и есть пространство для политических маневров. Так что совсем я не считаю, что особый путь России предопределен. Вот смотрите: с одной стороны, психоанализ — это составная часть западной культуры, западного мировоззрения. И мы с вами тут сидим в кафе на «Стрелке», интерьер и еда по западному образцу, и, в общем-то, это отлично. С другой стороны, возникают процессы, которые направлены на отмежевание России именно от Запада. Но я совсем не верю в то, что речь идет о Востоке, о поиске иного пути.
Фрагмент лекции Александра Эткинда на «Стрелке». История самого громкого самоубийства на кушетке: почему дочь Троцкого покончила с собой
Тогда на чем основаны, по-вашему, такие разговоры?
Особенность у России есть: в ней была внутренняя колонизация, в отличие от внешней колонизации, когда Англия, скажем, завоевывала Индию или эксплуатировала Америку, а потом Америка освобождалась от Англии. У внешней колонизации, действительно, одни механизмы, у внутренней другие. Это связано с особенностями сухопутных границ по сравнению с морскими и так далее… Во-вторых, и это не менее важно, это связано с расовым, этническим, лингвистическим, религиозным различиями между метрополией и колонией. Различие в XVII веке, например, между англичанами и индусами было гораздо большим, чем сегодня между русскими и украинцами. Мои друзья в Киеве, историки и философы, вдруг стали прямо на глазах настоящими украинскими националистами. И при этом они продолжают преподавать свои предметы на русском языке! И вот попытаться их колонизовать сейчас — что это будет, внешняя или внутренняя колонизация? Страшно сложный вопрос. Политически, конечно, это внешняя колонизация, а культурно — ну как? Это особая ситуация. Она свойственна не только России, кстати.
Когда вы писали «Книгу памяти России, Украины и Польши», вы рассматривали эти страны как единое культурное пространство?
Эти страны, несмотря на полный раздрай в оценках исторических событий, все время адресуют свои чувства друг к другу. Это как при разводе или при расставании с близким человеком, разговоры все продолжаются и продолжаются, ты с ним все делишь, вспоминаешь обиды... Это своеобразные войны памяти, они в романах, в интернете, в исторических разговорах. Вот все помнят смоленскую трагедию, которая так перекликается с трагедией под Донецком. Мы написали книжку «Помни о Катыни», которая заканчивается анализом того, что случилось после крушения президентского самолета. И это крушение парадоксальным образом привело к если не к примирению, то к сближению между политическими и даже культурными верхами Польши. Бывает, что общая трагедия сближает, хотя надеяться, что всякая трагедия сблизит, не стоит.
Между тем я наблюдаю раскол между разными группами интеллигенции, а вовсе не между народами. Народ ведь тоже не дурак, во все времена у него было свое мнение. Я не очень доверяю рейтингам, которые показывают по телевидению. Почему оно царит в медиа-пространстве, понятно. Но плохо, что оно выявляет слабость других СМИ. Причем в России отличные журналисты, тот же журнал «Афиша» мирового уровня, что говорить о литературе. Но распространение... За сто километров от МКАД уже никто ничего не читает, а зачем? Они же все рассказывают о московских делах, исключительно. А, допустим, «Новый мир» в Оттепель был другим, он рассказывал о деревне, о чем угодно. Это замыкание «хипстерской» части интеллигенции в самой себе — оно защитное, понятно, но это печально.
Так все-таки, по-вашему, Россия это Европа или Азия?
Посмотрите на карту мира. Это северная Евразия. Такова география. Мы периферия Европы. Но съездите на Дальний Восток, посмотрите, на каком языке люди говорят. На том же самом, что в Киеве.
Изучая исторические курьезы недавнего прошлого, вы продолжаете верить в прогресс человечества?
Наверное, все же да. Это трудно. Есть чувство, что все менялось много раз и еще раз изменится. Но не надо складывать руки. Есть долг памяти. Если кому-то отдавать долги, то предкам, тем, кто забыт, чьи жизни перевраны. Я занимаюсь историей памяти, изучаю, в чьих интересах перевирается история. А исправляется ли настоящее от нашего знания о прошлом — я в это мало верю.