«Битломания» и виртуальный секс О чем пишут финалисты премии «Большая книга». Часть 1

Самая влиятельная российская литературная премия «Большая книга» 10 декабря назовет тройку лауреатов этого года. В юбилейном 10-м сезоне в финал вышли 9 авторов. «Лента.ру» знакомит читателей с их книгами. В сегодняшнем обзоре роман Виктора Пелевина «Любовь к трем цукербринам», биографическая книга «Андрей Вознесенский» Игоря Вирабова, сборник рассказов Анны Матвеевой «Девять девяностых» и роман Гузель Яхиной «Зулейха открывает глаза».

Игорь Вирабов «Андрей Вознесенский» (изд-во «Молодая гвардия»)

«Большая книга» любит биографический жанр. В разные годы лауреатами премии становились биограф Пастернака Дмитрий Быков, биограф Льва Толстого Павел Басинский, биограф Льва Гумилева Сергей Беляков. На сей раз в претендентах — журналист «Комсомольской правды», «Известий» и «Российской газеты» Игорь Вирабов, написавший книгу об Андрее Вознесенском. Кажется, про своего героя он знает все и даже чуть больше. Как ни странно, это и достоинство, и недостаток: зачастую автор просто захлебывается материалом и оказывается неспособен элементарно его организовать, не то что осмыслить. Получается не биография, скорее «материалы к биографии» — жанр тоже вполне почтенный, просто другой. Иногда Вирабову откровенно не хватает языка: «О, эти стоп-кадры детских наблюдений, видения предпубертатного периода!», «Ах, эти поэтические омуты истории!» Добавляют хаоса в повествование и постоянные публицистические отступления: про «пражскую весну», диссидентов 70-х, европейских «новых левых», Ханну Арендт, Горбачева, Ельцина, олигархов, Майдан 2014-го и т.д., и т.п. И уж совсем странно выглядит постоянное стремление защитить поэта от всевозможных хулителей, будь то Никита Хрущев или Иосиф Бродский, официозный поэт Александр Прокофьев или «антисоветчик» Наум Коржавин. Понятно, что Вирабов очарован своим героем (профессиональное заболевание биографов), но литературные и политические коллизии полувековой давности требуют сегодня не поиска виноватых, а тщательного анализа.

Фрагмент книги

Мы увлеклись — кому-то может показаться, что шестидесятые годы отличала страшная угрюмость. А все как раз наоборот. Шестидесятые пританцовывали.

В 1960-м году из Ливерпуля послышались первые звуки «Битлз». Please, please me — три года спустя выйдет первый альбом. В ООН Никита Хрущев перебил кого-то репликой: «Чья бы корова мычала, а ваша бы молчала», — в этом, конечно, было мало дипломатии, зато сколько поэзии! Написал же Эренбург в «Литературке»: «Пришло время стихов».

И Ахматова о том же: «По-моему, сейчас в нашей поэзии очень большой подъем. В течение полувека в России было три-четыре стихотворных подъема: в десятые-двадцатые годы или во время Отечественной войны, — но такого высокого уровня поэзии, как сейчас, думаю, не было никогда…» Слова Ахматовой цитировал в своем эссе «Поход эпигонов» Варлам Шаламов — страшно возмущаясь. Но Анна Андреевна успокоит его тем, что сразу спохватится (опять же, чтобы не подумали — «эстрадников» приветствует): «Не уровень поэзии высок, а небывало велик интерес к стихам».

И вот уже в двухтысячных вспоминает в интернете студент 1960-х, некий зеленоградский блогер Вышневецкий (Вышень) — как, скинувшись со стипендий, купили в конце шестидесятых новый альбом «Битлз», собрались в общаге «у Юрки Коркина», владельца единственной стереосистемы, — и в самые божественные минуты, мешая слушать «битлов», случайная «кукла-блондинка» стала шуршать фольгой от шоколада. «Юра уменьшился вдвое, а я, чуть не сделав царапину на драгоценном виниловом пласте, остановил все это очарование и, подражая Вознесенскому, т.е. чуть подвывая и время от времени стукая себя воображаемой записной книжкой по бедру в акцентированных разворотах смысла и размера, прочел милой деточке лекцию… Детка решила, что это ее, леди, так развлекают, и дала мне почувствовать вкус шоколада липким поцелуем, чтобы подразнить Юру. Что? Разумеется, она была блондинка»…

К чему здесь эта цитата? — спросит читатель. Отвечаем читателю нелюбопытному: ни к чему. А любопытного зацепит вот эта деталь: с чего бы вдруг у «битломанов» шестидесятых «на автомате» жесты, мимика и дикция поэта Вознесенского?

Анна Матвеева «Девять девяностых» («Редакция Елены Шубиной»)

Девять рассказов, составивших новый сборник Анны Матвеевой, объединены местом и временем действия: Екатеринбург, 1990-е. Судьбы героев — счастливых, несчастных, пожилых, молодых — ломаются вместе с судьбой страны. Со всеми ними случается какой-то причудливый поворот, изгиб, излом, часто кажущийся необъяснимым, но разъясняющийся ближе к финалу. Нищий мальчик из неблагополучной семьи посылается анонимным благодетелем на учебу в частную лондонскую школу; странный подросток то ли командируется криминальным бизнесменом в Цюрих, то ли попадает в сумасшедший дом, а Цюрих возникает лишь в его больных фантазиях; благополучная женщина от скуки придумывает себе «интересную» биографию и неизлечимую болезнь. Сделанные по всем правилам жанра новеллы, профессиональная, несколько искусственная проза.

Фрагмент книги

Француженки спали, склонив друг к другу хорошенькие головки. У меня родилась странная и совершенно бесполезная ассоциация — уставшие солдаты в окопе. Мимо просвистел встречный, а нам на четырех языках объяснили, что мы вынуждены сделать небольшую остановку по техническим причинам.

— Ты не представляешь, кого я сейчас встретила в поезде, — сказала А. в трубку. — Нет. Не угадала. И снова — нет. А вот подумай, пожалуйста. Первые десять минут можешь думать бесплатно. И снова — нет. Подсказку? Ну ладно. Кого мы не видели ровнехонько с выпускного вечера? Да, я про нее. В каком смысле ты видишь ее регулярно? И она живет в том же районе? Ты что-то путаешь, дорогая. Она мне тут такого нарассказывала… У нее пересаженный орган, и она скоро умрет. Как это — дети? Нет, я знаю, что такое дети, но у нее нет никаких детей. Пластические операции? Ну да, я обратила внимание, она очень хорошо выглядит. Лет на тридцать. Каждый год ездит в Европу омолаживаться? Слушай, я ничего не понимаю. Но как она не боится про себя такое придумывать? Я в шоке. Я даже не знаю, что сказать. Вечером напишу. Пока-пока.

А. закрыла телефон и бросила его в сумку — как будто он в чем-то провинился.

— Нет, ну как она не боится? — прошептала она.

Виктор Пелевин «Любовь к трем цукербринам» (изд-во «Эксмо»)

Пелевин есть Пелевин есть Пелевин. Виртуальная реальность, иллюзорность мира — точнее, миров, онлайн, заменивший офлайн, мифологическая иерархия во главе с демиургом Диким Вепрем, злободневные аллюзии и узнаваемые прототипы — все ингредиенты фирменного авторского коктейля вновь перемешаны и поданы читателю практически в тех же пропорциях, что и во всех пелевинских романах последних 10-15 лет. За миром, где тела людей находятся в кластерах высоко над землей, а разум — на фейстопе, надзирают цукербрины (помесь Брина и Цукерберга). Секс полностью зависит от работы приложений: партнеры даже не соприкасаются друг с другом, а все происходящее транслируется в «Лавбук» и имеет рейтинг. Премиальные циклы не успевают за Пелевиным, работающим с производительностью заводского конвейера: пока «Большая книга» готовится наградить писателя за «Любовь к трем цукербринам», он уже выпустил следующий роман — двухтомного «Смотрителя».

Фрагмент книги

Караев нагнулся к Кеше, и его глаза оказались совсем рядом — гораздо ближе, чем это предполагало физическое движение.

— Ты полагаешь, что система читает мысли, а потом вставляет между ними контекстную рекламу? — прошептал он. — Черта с два! Ей не надо ничего читать. Мы думаем мысли, в которые вставляют рекламу, потому что нас заставляют их думать. Их заметают в наши головы вот этой вот поганой метлой…

Караев выставил вперед свою клешню, и Кеша второй раз за день увидел легчайшую серебристую метелочку. В грубых красных пальцах Караева мозговой имплант фейстопа казался особенно нежным и невесомым.

— Мы с рождения подключены к информационному потоку, который промывает наши мозги с таким напором, что там не способна появиться ни одна случайная мысль. Системе незачем читать мысли. Ей гораздо проще прокачать через твою голову мысль, которую ты примешь за свою, — а потом, как бы в ответ на нее, прокачать рекламу, удивляющую своей уместностью. Если цукербрины рекламируют картофельное пюре, они сначала заставят тебя подумать о чем-то круглом. Потом прокачают мысль, что это похоже на картошку. А затем уже включат рекламу пюре… Понял?

Гузель Яхина «Зулейха открывает глаза» («Редакция Елены Шубиной»)

Совсем недавно член жюри премии «Нос» Николай Усков произвел небольшой скандал, заявив: долой новации, даешь хорошо рассказанную историю. Самая обласканная рецензентами дебютантка последнего литературного сезона Гузель Яхина пытается ответить на этот запрос. И поначалу у нее даже получается. Героиня живет беспросветной жизнью в дремучей татарской деревне: патриархальный уклад, старый муж, злая свекровь, умершие во младенчестве дети. Кусок реальности, впервые вводимый в русскую литературу со всей языковой и этнографической адекватностью. А дальше с романом Яхиной случается то же, что почти со всеми русскими романами последнего времени, претендующими на то, чтобы быть просто «хорошо рассказанной историей». Семью Зулейхи раскулачивают, ее саму отправляют в теплушке в Сибирь — и настоящая проза превращается в жестокую (и в смысле сюжета, и в смысле качества) беллетристику, каковой и остается до самого финала.

Фрагмент книги

Вот и околица. Здесь, под забором последнего дома, носом к полю, хвостом к Юлбашу, живет басу капка иясе — дух околицы. Зулейха сама его не видела, но, говорят, сердитый очень, ворчливый. А как иначе? Работа у него такая: злых духов от деревни отгонять, через околицу не пускать, а если у деревенских просьба какая к лесным духам появится — помочь, стать посредником. Серьезная работа — не до веселья.

Зулейха распахивает тулуп, долго ковыряется в складках кульмэк, разматывая влажную тряпицу на поясе.

— Извини, что часто беспокою, — говорит она в метель. — Ты уж и в этот раз — помоги, не откажи.

Угодить духу — дело непростое. Знать надо, какой дух что любит. Живущая в сенях бичура, к примеру, — неприхотлива. Выставишь ей пару немытых тарелок с остатками каши или супа — она слижет ночью и довольна. Банная бичура — покапризнее, ей орехи или семечки подавай. Дух хлева любит мучное, дух ворот — толченую яичную скорлупу. А вот дух околицы — сладкое. Так мама учила.

Когда Зулейха впервые пришла просить басу капка иясе об одолжении — поговорить с зират иясе, духом кладбища, чтобы присмотрел за могилами дочек, укрыл их снегом потеплее, отогнал злых озорных шурале, — принесла конфеты. Затем таскала орешки в меду, рассыпчатые кош-теле, сушеные ягоды. Пастилу принесла впервые. Понравится ли?

Она разлепляет слипшиеся листы и по одному бросает перед собой. Ветер подхватывает их и уносит куда-то в поле — покрутит-повертит, да и принесет к норе басу капка иясе.