В антракте часть публики выбегает из зала и быстро-быстро удаляется от театра. На тех сайтах, где зрители делятся впечатлениями, пришедшие культурно отдохнуть дамы поносят режиссера последними словами. Александр Минкин из «Московского комсомольца», не опознав и половины цитат в спектакле, призывает народ не покупать билеты в театр Ленком. Что ж, в наше время, где любая «пощечина общественному вкусу» вызывает у публики лишь понимающую усмешку, режиссер Константин Богомолов сумел-таки добиться, чтобы его по-настоящему возненавидели.
Для этого он всего лишь взял священный роман («Идиот» — сакральный текст для нашего народа, особенно для той его части, что роман не читала) и священную — детскую — тему. И выстроил вольную композицию, добавив к фрагментам «Идиота» куски из «Братьев Карамазовых», «Бесов» и… «Смерти в Венеции» Томаса Манна.
Из каждой книжки он вытащил темы, так или иначе связанные с детьми. Историю про отрочество Настасьи Филипповны, когда ценящий красоту помещик велел обучать ее необходимым наукам. Воспоминание Ставрогина об удавившейся после встречи с ним девочке Матреше. Из «Братьев Карамазовых» мигрировала в «Князя» история умирающего Илюши Снегирева, а «Смерть в Венеции» одарила депутата Ашенбаха встречей с тайским мальчиком на пляже. Один из самых буйных отзывов на спектакль (зритель прицельно повторил его на нескольких форумах) — «ода педофилам». Угу. С той же степенью справедливости одой можно назвать произносимый в суде приговор.
То есть Богомолов, конечно, не проповедует с кафедры: «Люди, так поступать нельзя!» (кажется, его стошнило бы от такого предложения). Он кидает в зал сюжеты. Композиция разрозненна и более всего напоминает фортепианный альбом; мы слушаем пьесу за пьесой. Смотрим тоже, да — все действие происходит в созданном Ларисой Ломакиной пространстве со стенами цвета сырого бетона, где находятся лишь несколько стульев, стол и никогда не зажигаемый камин (вся мелодр-р-рама со швыряемыми в него деньгами выкинута), но в значительной степени слушаем. Некоторым персонажам выданы огроменные куски текста, произносимые размеренно, без активного действия. Зрителю надо сконцентрировать внимание, когда его никто не развлекает. Удается не всем.
Константин Богомолов
Первая сценка, первая маленькая пьеска: князь проходит пограничный контроль. (Ну, мы же помним, что в романе Мышкин возвращался из Швейцарии?) Князя играет сам Богомолов; незадолго до премьеры режиссер снял с этой роли Александра Сирина. (Можно лишь предположить, что замечательный актер слишком «играл»; сам Богомолов произносит текст намеренно отстраненно.) На заднике — титр, говорящий, что «князь Тьмышкин» возвращается домой из Трансильвании. Вампир? Дальше тому нет никаких свидетельств. Но в любом случае — не тот ангел, что был выписан Достоевским. Впрочем, в этом спектакле вообще нет ангелов. Ни одного.
Он наполнен людьми, бессмысленно обходящимися со своей жизнью (это важная тема для Богомолова — вспомним «Братьев Карамазовых» в МХТ, где герои буквально спускали свою жизнь в унитаз). И эта бессмысленность отразилась на них. В следующей пьеске — в доме Иволгиных — мы моментально обнаруживаем, что еще одним источником «Князя» стала, вероятно, «Сказка о потерянном времени». Ленивые школьники в старом советском фильме превращались в бабушек и дедушек; здесь же роль Аглаи отдана Елене Шаниной (актриса старше героини Достоевского на тридцать с лишним лет и не стесняется подчеркивать возраст); Рогожина играет Александр Збруев, а Илюшей Снегиревым в пионерском галстуке оказывается Виктор Вержбицкий. Впрочем, когда и сам Князь-Богомолов говорит о себе «мне двадцать шесть лет» — в зале возникает смешок: у режиссера, которого периодически числят в «молодых наглецах», немало седины в шевелюре. Зато вроде бы вполне подходящая по возрасту для роли Настасьи Филипповны актриса Александра Виноградова воспроизводит манеру разговора маленького ребенка — да еще и с явным отставанием в развитии. Расстройство времени — диагноз, что ставится целому обществу, что с надеждой смотрит назад, а не вперед.
Но — откуда это расстройство взялось? Важной чертой отечественного инфантилизма Богомолов считает чрезмерное доверие к литературе, в которую можно прятаться и ничего не делать с реальной жизнью. Персонально достается Булату Окуджаве: его песня переиначивается (с рефреном «а муха летит»), а на сцене и затем над ней все время висит трогательный до омерзения голубой шарик. Достается и Степану Щипачеву: его опус про то, что любовь — не вздохи на скамейке, исполняется с проникновенной глупостью детсадовской воспитательницы. Конечно, один из обвиняемых — сам Достоевский, и на хрестоматийную фразу князя «Я вас люблю, но не любовью, а жалостью» Настасья Филипповна решительно отвечает «херня какая-то». Самый же беспощадный удар по «красоте, что спасет мир» (ну да, она позаботится, а мы тут ни при чем) Богомолов наносит ближе к финалу спектакля: его герой оказывается не только Мышкиным, но и Ставрогиным из «Бесов». Жуткую историю о соблазненной девочке герой рассказывает Рогожину — точнее, вручает уже убившему Настасью Филипповну знакомцу (что, между прочим, носит официальный генеральский мундир) свои письменные показания, и тот читает их вслух.
В «Князе» звучат советские детские песни (От «Прекрасного далека» до «Из чего же, из чего же, из чего же сделаны наши мальчишки») — и, конечно, перебивая мрачные сюжеты, становятся жутковатыми комментариями к ним. В финале не предусмотрено поклонов — и после закрытия занавеса поклонники артистов топчутся некоторое время у сцены, потом сдаются и уходят. Все правильно: закончился не спектакль, закончился урок. Константин Богомолов — не самый добрый и не самый терпеливый, но чувствующий необходимость своей миссии учитель — разобрал с нами несколько пьес.