Франческо Чилеа написал не только оперу о знаменитой французской актрисе XVIII века, «Адриана Лекуврер» (так на афише Мариинского театра, хотя традиционно имя героини пишется как «Адриенна Лекуврер») — самое известное его сочинение. Премьера прошла в Мариинском театре, партию главной героини спела Анна Нетребко, а за дирижерским пультом стоял Валерий Гергиев.
Считается, что эта опера — веристская, то есть апеллирующая к реализму на сцене. Но 1902 год — дата премьеры в Милане — это уже время разочарования в веризме, быть может, еще во многом бессознательного. Это вполне сентиментальное сочинение, с умильными, иногда чересчур типично итальянскими кантиленами. С изобразительной музыкой, лепечущей в неге и рыдающей в горе, живописующей, например, шелест листвы лунной ночью; с истерической страстностью в показе женской ревности (Верди в «Аиде» и «Дон Карлосе» отдыхает). Опера похожа на сказку, в которой высокородный граф хочет жениться на Золушке… то есть на актрисе — в XVIII веке существе вполне презираемом в обществе. И даже при всех уступках в виде исторических прототипов «Адриана» в наши дни с трудом может считаться чем-то психологически более реальным, чем оперные рассказы из жизни древних героев и царей.
Да и пьеса Скриба, положенная в основу либретто, — вполне умозрительная мелодрама, словно увеличенная под микроскопом и подошедшая к пределу своих возможностей: дальше начинается пародия. С потерянными браслетами и отравленными букетами. Правда, диалоги с короткими, стремительно бегущими, эмоционально насыщенными репликами, разящими как рапира, несомненно, ведут в глубины эмоциональной достоверности. Получается история о чувстве собственности в любви. Так что не все с этой слезливой трагедией просто. Есть еще нравы театральных кулис, поданные (привет комической опере) с усиленной буффонадой, и либертинаж эпохи, который выявлен через язвительные реплики («А где Дюкло? — Одевается. — Скорее раздевается»), колкости и испепеляющие взгляды.
Фото: Наталья Разина
Реальная Лекуврер, актриса театра французской комедии, приятельница Вольтера, прославилась как трагическая актриса в пьесах классицизма. Особенно ей удавался Расин. Ее роман с графом Морисом Саксонским и ранняя смерть обросли анекдотами и сплетнями, не последнюю роль в которых играла версия об отравлении, устроенном ревнивой соперницей. В жизни, а потом и в опере соперницей актрисы якобы стала знатная дама.
В петербургском спектакле за Мориса (Юсиф Эйвазов) боролись мировые оперные звезды — Екатерина Семенчук (принцесса де Буйон) и Анна Нетребко (Адриана Лекуврер). Две арии героини, давно включенные Нетребко в репертуар, прозвучали у нее с блеском наработанного мастерства, хотя было видно, что появившееся несколько лет назад расширение диапазона вниз, к драматическому сопрано, для самой певицы явление еще новое и подлежащее творческому исследованию. Сцену, когда героиня «больна от любви», как и мелодекламацию монолога Федры, Нетребко провела с яркой актерской харизмой. Но двух недель репетиций, честно говоря, оказалось маловато — для точного интонирования в дуэтах, например. Как спела примадонна, лучше всех понимает она сама: «Изучение новой роли — это семь кругов ада. Мы еще не прошли их до конца. Опера новая для всех, репетиции горячие. Работы много. К спектаклю восьмому мы сделаем все хорошо».
Об успехе меццо-сопрано Семенчук свидетельствуют аплодисменты после ее крепчайших, хорошо выверенных, броских «низов». А Эйвазов-Морис, как и солист Мариинского театра Алексей Марков (в партии верного друга Адрианы, режиссера Мишонне), порадовали смачной ровностью голосов на протяжении всего спектакля. Ариозо графа «Лик смеющийся, нежнейший» и восхищенные реплики Мишонне, наблюдающего за Адрианой на сцене, ловко поддерживали оркестранты. У Гергиева, знающего толк и в мелодраме, оркестр то и дело разливался медовой сладостью, не доводя ее, впрочем, до приторной липкости, причем сила звучания была удобной для пения.
Фото: Наталья Разина
Французский режиссер и сценограф Изабель Парсьо-Пьери с самого начала увлеклась идеей «актриса — всегда актриса». Ну или что-то типа «мы смотрим на ту эпоху как на театр страстей». Посреди сцены сооружен подиум, который — при небольших дополнениях — служит и театральными подмостками, и дворянскими особняками, и квартирой Адрианы (в последнем случае в основание подиума заботливо врезан очаг). Все персонажи на подиуме как будто играют в костюмном спектакле, претендующем на искренность. Финал, когда отравленная ядовитыми фиалками актриса перед кончиной, отбросив любовь, вспоминает главное — Мельпомену, призван усилить впечатление. Чистой воды театр в театре: читка предсмертного монолога. После чего Адриана уезжает на поворотном круге в темную вечность, но потом выходит к нам на свет с круглым гримерным зеркальцем в руках.
Этот спектакль трудно рецензировать. В иллюстративном действии «про XVIII век», с допотопным раскладом мизансцен и простоватыми деталями, настолько нет драйва, что радуешься любому развлечению. Даже странной маскарадной массовке в зеленых халатах, с ананасами и павлиньими перьями на головах: это, видимо, оживший сад как мода XVIII века на экзотическое и диковинное. Или видео, в котором враги опрыскивают ядом букетик, а труп Адрианы выбрасывают в яму. В какой-то момент вельможа устраивает гигантского крокодила из тел слуг: двое изображают красную пасть, прочие — длинное зеленое тело с лапами, последний — хвост. Какое это имеет отношение к действию, понять невозможно. Почему-то выброшен балет «Суд Париса» — то есть музыка есть, а балета как такового нет. Подразумевается, что танец идет, но где-то вдалеке, на сцене театра, а мы, зрители, видим закулисье, куда выходят отдышаться взволнованные герои: им не до балета, к тому же именно тогда принц велит изобразить рептилию. Еще хуже ситуация с костюмами (Кристиан Гаск). На них не пожалели денег, и Гаск назван в программке «мастером исторического костюма», но скажите на милость, как можно было облачать героев в платье или камзол такого цвета и кроя, которые ощутимо портят фигуры и подчеркивают не достоинства, а недостатки?
Это очень женская постановка, затеянная, кажется, ради париков, корсетов и кринолинов. И такое впечатление, что театр вообще не делал этот проект всерьез и надолго или рассматривал его как рамку к приезду Нетребко и Эйвазова. Как бенефис звезд. Часто казалось, что лучше бы просто концертное исполнение, чем малобюджетное зрелище с откровенно картонными декорациями, когда будуары аристократических домов оклеены дешевыми обоями, старинная мебель — как будто из ИКЕА, а в театре, где служит героиня, на нарисованном бархатном занавесе висят плохо нарисованные маски. И даже толика игривости, когда плюгавый аббатик пытается щупать корпусную принцессу де Буйон, погоды не делает. Разве что улыбнешься.