Дебютный роман шотландской писательницы Гейл Ханимен «Элеанор Олифант в полном порядке» получил премию Коста и британскую «Книгу года», попал во все возможные списки бестселлеров и был переведен на 28 языков. Его героиня — социально неадаптированная женщина под 30, которая уже который год живет по неизменному расписанию: работает в офисе бухгалтером, по средам созванивается с «мамочкой», а по выходным накачивается водкой так, чтобы быть не пьяной и не трезвой. И вот неожиданно для самой себя она влюбляется в музыканта... На русский язык роман перевел Виктор Липка, а выпустило издательство АСТ. «Лента.ру» публикует фрагмент текста.
Мне пришло в голову, что мне следует физически подготовиться к потенциальной встрече с музыкантом и несколько усовершенствовать себя. Но где начать себя переделывать — снаружи или внутри? Я мысленно составила в голове перечень процедур индустрии красоты, через которые придется пройти: волосы (на голове и теле), ногти (на пальцах рук и ног), брови, целлюлит, зубы, шрамы… все это необходимо было привести в порядок, удалить, обновить, улучшить. В итоге я все же решила начать снаружи и постепенно двигаться внутрь — в конце концов, в природе чаще всего происходит именно так. Сбрасывание старой кожи, возрождение. Животные, птицы и насекомые способны навести на очень правильные мысли. Если я сомневаюсь, как следует поступить, я спрашиваю себя: «А что на моем месте сделал бы хорек?» или «А как в подобной ситуации поступила бы саламандра?». И обязательно нахожу верный ответ.
Каждый день по дороге на работу я проходила мимо салона «Джули’з Бьюти Баскет». На мое счастье, сегодня какая-то их клиентка отменила визит, и у них для меня нашлось окно. Меня примет Кайла, это займет порядка двадцати минут и обойдется мне в сорок пять фунтов. Сорок пять! Однако, когда Кайла повела меня в один из кабинетов на нижнем уровне, я напомнила себе, что он того стоит. Как и другие сотрудники салона, Кайла была одета в некое подобие белого хирургического халата и белые сабо. Мне эта псевдомедицинская униформа понравилась. Мы вошли в неприятно маленькую комнатку, в которую едва помещались лишь кушетка, стул и небольшой столик.
— Теперь вам надо снять… — сказала она и бросила взгляд на нижнюю половину моего туловища… — э-э-э… брюки, нижнее белье и лечь на кушетку. Хотите, оставайтесь ниже пояса обнаженной, или можете взять вот это. С этими словами она положила на кушетку небольшой пакет.
— Накроетесь полотенцем, я вернусь через пару минут. Хорошо?
Я кивнула.
Как только за ней закрылась дверь, я освободила ноги от туфель и стащила брюки. А вот нужно ли оставлять носки? Взвесив все за и против, я пришла к выводу, что, видимо, нужно. Я сняла трусы и на мгновение задумалась, куда их девать. Размещать их так же, как и брюки, на стуле, где их кто угодно может увидеть, казалось не совсем верным, поэтому я аккуратно свернула их и сунула в сумку. Чувствуя себя неловко в таком оголенном виде, я взяла с кушетки пакет, открыла и вытряхнула из него содержимое: маленькие черные трусы в стиле, фигурирующем в каталогах «Маркс и Спенсер» как «танга», сшитые из той же фильтровальной бумаги, из какой делают чайные пакетики. Натянув их на себя, я обнаружила, что они слишком узкие и что моя плоть вываливается из них со всех сторон — спереди, сзади и по бокам.
Кушетка оказалась очень высокой. Под ней я обнаружила пластмассовую табуреточку, которой я воспользовалась, чтобы взобраться. Я легла. В изголовье кушетки лежало полотенце, ниже она была покрыта голубой эластичной простыней, какими пользуются и врачи. В ногах было сложено еще одно черное полотенце, которое я натянула на себя, чтобы прикрыться. Черные полотенца внушили мне беспокойство. Какую грязь на них пытались скрыть, выбрав этот цвет? Я уставилась в потолок, сосчитала на нем лампочки, потом посмотрела по сторонам. Тусклое освещение не помешало мне углядеть на бледных стенах царапины. Кайла постучала в дверь и вошла — сама живость и приветливость.
— Ну, и что мы сегодня будем делать? — спросила она.
— Как я уже говорила, восковую эпиляцию в зоне бикини, пожалуйста.
— Да-да, простите, — улыбнулась она, — я имею в виду, какой вариант вас интересует?
Я немного подумала и сказала:
— Может, самый обычный воск… из которого свечи делают?
— Какую форму? — резко спросила она.
Тут она заметила выражение моего лица и стала терпеливо перечислять, загибая пальцы:
— Вы можете выбрать французскую, бразильскую или голливудскую.
Я опять задумалась, без конца прокручивая в голове эти три слова и пользуясь той же методикой, к которой прибегала, решая кроссворды, терпеливо дожидаясь, пока буквы выстроятся в нужном порядке. Французская, бразильская, голливудская… Французская, бразильская, голливудская…
— Голливуд, — наконец решила я, — Голый Вуд, и я тоже голая…
Не обращая внимания на мои игры со словами, она убрала полотенце и протянула:
— Та-а-а-ак… ну ладно…
Фото: Shutterstock
Потом подошла к столу, выдвинула ящичек и что-то из него вытащила.
— Еще два фунта за стрижку, — сухо сказала она, надевая одноразовые перчатки.
Машинка зажужжала, я уставилась в потолок. Мне ни капельки было не больно! Закончив, она взяла щетку с густой щетиной и смахнула состриженные волосы на пол. Я почувствовала, что в душе поднимается волна паники. Войдя в комнату, я даже не посмотрела на пол. Неужели она то же самое делала и с другими клиентками? Неужели волосы с их интимной зоны теперь пристанут к подошвам моих носков в горошек? От этой мысли мне стало немного дурно.
— Ну вот, теперь лучше, — сказала она, — теперь я постараюсь сделать все как можно быстрее. Как минимум двенадцать часов после процедуры не применяйте в этом месте ароматические лосьоны, хорошо?
Она встряхнула баночку с воском, которая все это время нагревалась на столе рядом с кушеткой.
— Не волнуйтесь, Кайла, я не особенно увлекаюсь притираниями, — ответила я.
Она вытаращила на меня глаза. Я полагала, что у тех, кто занят в индустрии красоты, навыки общения должны быть развиты получше. У Кайлы с ними было почти так же плохо, как и у моих коллег.
Она отодвинула бумажные трусы и попросила меня туго натянуть кожу. Потом нанесла деревянной лопаточкой воск на мой лобок, вдавила в него полоску ткани, взяла ее за конец и резко дернула, одарив меня вспышкой отчетливой, резкой боли.
— Morituri te salutant, — прошептала я, когда глаза защипало от слез. (Полностью фраза звучит «Ave, Caesar, morituri te salutant» и в переводе с латыни означает «Славься, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя». Согласно римскому историку Гаю Светонию Транквиллу, при императоре Клавдии его приветствовали этой фразой гладиаторы, отправляющиеся на арену). Так я всегда говорю в подобных ситуациях, и каждый раз эта фраза чрезвычайно меня ободряет. Я уже собиралась сесть, но Кайла мягко толкнула меня обратно на кушетку.
— Боюсь, это только начало, — радостно сказала она.
Боль — это просто. С болью я хорошо знакома. Я удалилась в небольшую белую комнатку в своей голове, комнатку цвета облаков. В ней пахнет хлопком и крольчатами. Воздух здесь пропитан ароматом миндаля, играет чудесная музыка. Сегодня это «Вершина мира» в исполнении «Карпентерз». Этот изумительный голос… сколько же в нем благословения… сколько любви… Прекрасная, счастливая Карен Карпентер.
Кайла продолжала брать и драть. Потом попросила меня развести в стороны колени и соединить пятки.
— Как лягушка? — спросила я, но она проигнорировала меня, занятая работой, и стала отрывать волосы в самом низу.
Никогда бы не подумала, что это возможно. Закончив, Кайла попросила меня лечь нормально, сняла бумажные трусы, намазала на остатки волос горячий воск, вдавила еще одну полоску материи и победоносно ее отодрала.
— Ну вот, — сказала она, снимая перчатки и вытирая тыльной стороной ладони лоб, — так куда лучше!
После чего дала мне небольшое зеркальце, чтобы я могла на себя посмотреть.
— Но теперь там ничего нет! — в ужасе воскликнула я.
— Все правильно, это же «Голливуд», — ответила она, — как вы и просили!
Кулаки мои сжались, я недоверчиво тряхнула головой. Целью моего прихода было приобрести облик нормальной женщины, но уж никак не ребенка.
— Кайла, — сказала я, все еще не веря, что это правда со мной происходит, — тот, кто представляет для меня интерес, самый обычный взрослый мужчина. Он найдет удовольствие в совокуплении с обычной взрослой женщиной. Вы что, намекаете, будто он педофил? Как вы смеете?
Она в ужасе уставилась на меня. Ну все, с меня хватит.
— Пожалуйста, оставьте меня, мне нужно одеться, — сказала я, отворачиваясь к стене.
Когда за ней закрылась дверь, я спустилась с кушетки и натянула брюки, утешая себя мыслью, что к нашей первой интимной встрече волосы обязательно отрастут. Чаевых я не оставила.
(…)
Меня ничуть не задевает, когда окружающие реагируют на мое лицо, выступающие белые контуры шрама, который тянется через всю правую щеку, начинаясь у виска и заканчиваясь на подбородке. На меня оглядываются, пялятся, обо мне перешептываются. Было утешительно думать, что он все поймет, ведь на него тоже без конца обращают внимание, хотя и совсем по другой причине.
Сегодня я воздержалась от «Телеграфа» в пользу другого материала для чтения и потратила просто неприличную сумму на небольшую подборку женских журналов — хлипких и аляповатых, толстых и блестящих. Каждый из них предлагал свой спектр чудес, простых, но обещающих переменить жизнь к лучшему. Раньше я никогда не приобретала подобные товары, хотя время от времени и листала, дожидаясь своей очереди в каком-нибудь учреждении или в приемной врача.
Я с разочарованием отметила, что нормальных кроссвордов в них нет. Только один предлагал сканворд о жизни звезд мыльных опер, который оскорбил бы даже интеллект семилетнего ребенка. За деньги, потраченные на эту маленькую стопку, можно было бы купить три бутылки вина или литр самой качественной водки. Тем не менее после тщательных размышлений я все же пришла к выводу, что они представляют собой самый надежный и доступный источник требуемой информации.
Эти журналы расскажут мне, какую одежду и обувь носить и какую сделать стрижку, чтобы выглядеть надлежащим образом. Из них я узнаю, какую косметику необходимо купить и как ее использовать. Таким образом я растворюсь в толпе приемлемости. На меня больше не будут глазеть. Ведь моя конечная цель заключается в том, чтобы мимикрировать под самую обычную женщину.
Мамочка всегда называла меня страшной, уродливой, мерзкой. С самого раннего возраста, даже еще до того, как я приобрела шрамы. Поэтому я была рада, что предстоят перемены. Взволнована. Я — чистый холст.
Вечером, моя поврежденные руки, я посмотрела на себя в зеркало над раковиной. Вот я, Элеанор Олифант: длинные прямые каштановые волосы до пояса, бледная кожа, лицо, изрезанное письменами огня. Слишком маленький нос и слишком большие глаза. Уши: ничего особенного. Примерно среднего роста и такого же среднего веса. Я изо всех сил стремлюсь во всем быть средней. Слишком уж часто на меня обращали внимание. Пожалуйста, проходите, здесь нет ничего интересного.
Кадр: фильм «Дневник Бриджит Джонс»
В зеркало, как правило, я гляжусь нечасто. Но шрамы тут абсолютно ни при чем. Дело в тревожащем меня наборе генов, который смотрит на меня оттуда. Я вижу слишком много мамочкиных черт. В своем лице я не могу разглядеть ничего от отца, потому что никогда его не видела, и, насколько мне известно, фотографий его не существует. Мамочка почти никогда о нем не упоминала, а в тех редких случаях, когда все же приходилось, называла не иначе как «донором гамет». После того как я нашла значение этого слова в «Новом кратком Оксфордском словаре английского языка» (от греческого γαμέτης, то есть «муж», — может, это юношеское этимологическое приключение стало той искрой, которая воспламенила во мне любовь к классической филологии?), я в течение многих лет размышляла об этом странном стечении обстоятельств. Даже в столь нежном возрасте мне было понятно, что искусственное зачатие представляет собой антитезу необдуманной, спонтанной, незапланированной беременности, и что принять подобное тщательно взвешенное решение может только серьезная женщина, самоотверженно стремящаяся стать матерью. Опираясь на факты и мой собственный опыт, я просто не могла поверить, что мамочка относилась к их категории, что ей до такой степени хотелось ребенка. И, как выяснилось позже, была права.
В конечном итоге я набралась храбрости и напрямую потребовала рассказать об обстоятельствах моего создания и дать исчерпывающую информацию об этом мифическом доноре сперматозоидов, моем отце. Как и любой другой ребенок на моем месте — а если учесть мои обстоятельства, может, даже больше, — в своем воображении я уже наделила моего отсутствующего родителя определенной внешностью и характером. Мама хохотала до упаду.
— Донор? — переспросила она. — Я что, в самом деле так сказала? Радость моя, это же просто метафора!
Еще одно слово, которое мне потом пришлось смотреть в словаре.
— Я просто хотела пощадить твои чувства. В некотором роде это донорство было… вынужденным, скажем так. У меня в этом деле не было выбора. Ты понимаешь, о чем я говорю?
Я ответила, что да, но я лукавила.
— А где он живет, мамочка? — спросила я, чувствуя прилив смелости. — Как выглядит, чем занимается?
— Как он выглядел, я не помню, — пренебрежительно ответила она скучающим тоном, — но от него исходил запах амбиций и сыра «Рокфор», если это тебе о чем-то говорит.
Мое лицо, по всей видимости, приняло озадаченное выражение, потому что она нагнулась ко мне и оскалила зубы.
— Подобно этому плесневому сыру, дорогуша, он вонял тухлятиной.
Она на несколько мгновений умолкла и вновь обрела привычное хладнокровие.
— Мне неизвестно, Элеанор, жив он или мертв. Если жив, то наверняка сколотил приличное состояние за счет сомнительных, безнравственных средств. А если мертв — на что я очень надеюсь, — то точно томится в седьмом круге ада и варится в реке из кипящей крови и огня под язвительные смешки кентавров.
В этот момент я поняла, что спрашивать, не осталось ли у нее фотографий, видимо, не стоит.