«Ночная бомбардировка Кремля была актом вандализма» Как большевики уничтожали главные культурные святыни России

Авангард носил радикальный характер, в том смысле что отвергал существующий порядок, загнавший искусство в прокрустово ложе академических канонов. В своем отрицании художники иногда заходили далеко. Их полемика переходила из поля искусства на территорию политической или даже вооруженной борьбы. Об этом рассказывает книга Шенга Схейена «Авангардисты: Русская революция в искусстве. 1917–1935». В скором времени она выйдет в издательстве «КоЛибри». С разрешения издательства «Лента.ру» публикует фрагмент, посвященный Казимиру Малевичу и его должности комиссара Кремля.

После того как революционный конфликт в Петрограде в октябре 1917 года был разрешен, вооруженное насилие перенеслось в Москву, где большевики и сторонники Временного правительства вели ожесточенную борьбу. Кремль, как последний оплот действующей власти, сильно пострадал в ходе этого противостояния, вскоре после которого большевики назначили Малевича комиссаром Кремля. Однако его деятельность в Кремле началась гораздо раньше.

В 1916 году Малевич был отправлен на фронт, а с середины 1917 года служил в 56-м запасном пехотном полку, охранявшем Кремль. С того момента он практически постоянно находился в Кремле. Большинство солдат и офицеров его полка были на стороне большевиков, в результате чего Малевич приобщился к деятельности Московского Совета солдатских депутатов, став членом его художественной секции, где занимался культурно-просветительской работой (организовывал лекции, спектакли, экскурсии в музеи) среди солдат с целью укрепления их революционной эмансипации. То была нелегкая задача, поскольку в основной своей массе солдаты были неграмотны и, скорее всего, никогда прежде не видели ни одной картины или другого нерелигиозного произведения искусства. В августе Малевич был избран председателем Художественной секции культурно-просветительского отдела МССД, располагавшейся в Кремле, в Кавалерийском корпусе, где в качестве подтверждения его растущего авторитета стал обладателем аппарата, достойного крупного новатора, — телефона с номером.

На первых порах он занимался изданием и распространением листовок с призывом ко всем московским художникам, артистам и писателям присоединиться к революционной борьбе и сообща бороться за новое искусство. Одновременно он принялся за разработку планов по радикальному реформированию художественного образования в России.

27 октября Ленин совершил переворот в Петрограде, который привел к Октябрьской революции. В ответ верные Временному правительству войска днем позже штурмовали Кремль, и Малевичу вместе со всей художественной секцией пришлось в спешном порядке спасаться бегством. В последующие дни большевики попытались отвоевать древнюю святыню. Юнкера не могли представить себе, что большевики станут обстреливать Кремль. В этом они были не одиноки — подавляющее большинство революционеров считали обстрел Кремля недопустимым святотатством. В последний раз Кремлю был нанесен ущерб в 1812 году, во время наполеоновской оккупации. Но тогда это было делом рук неверующих, языческих иностранцев! Русские же, настоящие русские, ни за что не осмелились бы бросать бомбы в историческое и религиозное сердце своей нации. Особенно теперь, когда там хранились ценнейшие музейные коллекции.

Но они ошиблись. Московские руководители большевиков решили подвергнуть Кремль мощному артиллерийскому обстрелу, в результате которого утром 3 ноября Кремль снова оказался в их руках. Позднее они оправдывали применение тяжелой артиллерии невозможностью взять Кремль штурмом. Это утверждение можно поставить под сомнение. Юнкера были плохо вооружены и не могли снабжаться провизией. Один историк точно подметил, что при захвате телефонной станции в Москве большевики сознательно запретили применение артиллерии, «желая оградить этот утилитарный объект от серьезных повреждений».

Факт готовности большевиков бомбить Кремль вызвал всеобщее потрясение. В советской историографии обстрел Кремля обычно замалчивался или опровергался в качестве выдумки «реакционных сил с целью вызвать страх перед революцией». Постсоветская историография восполнила этот пробел, однако долгий период отрицания случившегося не позволил своевременно выплыть наружу одному важному аспекту бомбардировки, который редко где упоминается.

Уже за день до того как большевики снова заняли Кремль, во второй половине дня 2 ноября, между сторонниками Временного правительства и лидерами большевиков было заключено перемирие. В тот же вечер юнкера покинули Кремль, так что начиная с семи часов в Кремле никого не было. Однако в последующую ночь опустевший Кремль был вновь подвержен обстрелу. Различные сообщения в газетах и свидетельства очевидцев говорят о непрекращающейся канонаде, смолкнувшей лишь на рассвете.

Та ночная бомбардировка пустующего Кремля была актом чистейшего вандализма, который можно интерпретировать не иначе, как настоящее экстатическое иконоборчество. Иконоборчество, возникшее из стихийного желания уничтожить не только самого врага, но и священные объекты, символизирующие его власть. Это иконоборческое исступление продолжалось и во время захвата Кремля солдатами. Очевидцы рассказывали об их бесчинствах в царских покоях, а также, к примеру, в Московском дворцовом архиве, размещенном в Кремле: «все портреты царствовавших лиц [...] обезображены до неузнаваемости», мебель поломана, «часть стен облита чернилами и украшена надписями — есть и прямо заборного характера — посредством обмакнутого в чернила пальца». В то же время обширные коллекции Эрмитажа и Русского музея чудом остались невредимыми.

Иконоборчество свойственно революциям, однако то, что мишенью такого сознательного акта уничтожения стал Кремль, повергло в шок многих интеллектуалов, даже тех, кто поддерживал революцию. Увенчанный славой художник Михаил Нестеров, религиозный консерватор, говорил, что Кремль был умышленно изувечен. Художник-социалист Мстислав Добужинский, убежденный противник старого режима, но не большевик, написал две недели спустя: «Было бы лицемерием утешать себя тем, что разрушение могло быть еще большим, что погибло не все, и тем паче мещански оценивать убытки на деньги и облегченно вздыхать от итога. Дело не в размерах убытков и количестве разрушенного, а в моральном символе факта».

А «Аполлон», один из наиболее престижных культурных журналов, издаваемых в Петрограде, посвятил целую серию яростных статей разгрому Кремля, который однозначно связывался с футуристами: «Анархические стремления с привкусом разрушительных тенденций [...] футуризма проникли в массы [...], где грабеж отмечен хулиганским презрением к прошлому».

Впрочем, не все художники разделяли это мнение. В «Кафе поэтов», месте встреч радикальных поэтов и художников, самопровозглашенный «отец русского футуризма» Давид Бурлюк горланил о том, что «открыто приветствует обстрел большевиками святых церквей Кремля!» «Неужели вам жаль, что жгут весь этот старый хлам? Вы не хотите нового?». Пафосное бахвальство Бурлюка, разумеется, широко освещалось в прессе.

Владимир Маяковский, без сомнения, самый известный поэт-футурист, тоже одобрял бомбардировку. Вскоре после обстрела он написал «Оду революции», которую впервые продекламировал в декабре. В ней он лично обращался к храму Василия Блаженного, предупреждая о грядущем фейерверке, и упомянул шестидюймовые артиллерийские снаряды, которые обрушатся на Кремль.

А завтра
Блаженный
стропила соборовы
тщетно возносит, пощаду моля, —
твоих шестидюймовок тупорылые боровы
взрывают тысячелетия Кремля.

Обстрел Кремля стал оружием в пропагандистской войне между большевиками и небольшевиками. Заметную роль в этой войне играли и футуристы. Тысячи людей собирались у кремлевских стен поглазеть на нанесенный ущерб. Кучки слепых, вероятно, согнанные туда священнослужителями, сидели на тротуаре перед воротами Кремля и пели религиозные песни. В религиозной пропаганде основное внимание уделялось разрушению Успенского собора, самой важной и священной церкви Кремля. В религиозной прессе утверждалось, что в Кремле был совершен «пушечный погром». Меньшевистская газета «Новая жизнь» писала через день после бомбардировки: «В Кремле гремят орудия, свистят гранаты, течет кровь невинных людей. Если хотя бы один из великих исторических памятников попадет в руки вандалов, им не будет прощения ни от нас, ни от будущих поколений». Ложный слух о том, что шестнадцативековый храм Василия Блаженного, знаковый собор на Красной площади, с его характерными пестрыми куполами, был разрушен, посеял панику и поверг в шок только что назначенного Народным комиссаром просвещения Анатолия Луначарского. В отличие от Ленина, Луначарский был не закоренелым террористом, но писателем-интеллектуалом, любившим пощеголять знаниями. Он открыто выражал благоговение перед культурным наследием и считал высокое искусство необходимой составляющей духовного развития рабочих. Услышав о бомбардировке Кремля, он незамедлительно подал в отставку. В своем заявлении он написал: «Собор Василия Блаженного, Успенский собор разрушаются. Кремль, где собраны сейчас все важнейшие художественные сокровища Петрограда и Москвы, бомбардируется [...]. Вынести этого я не могу. Моя мера переполнена. Остановить этот ужас я бессилен. Работать под гнетом этих мыслей, сводящих с ума, нельзя. Вот почему я выхожу в отставку из Совета Народных Комиссаров». Когда два дня спустя сведения о разрушении храма Василия Блаженного оказались неверными, Луначарский, под сильным давлением Ленина, отозвал свое заявление. В определенном смысле он стал жертвой пропагандистской войны, поскольку урон, нанесенный Кремлю, был хоть и значительным, но не сокрушительным. Ситуация разъяснилась лишь спустя несколько недель: многие церкви были основательно повреждены, некоторые фрески и иконостасы уничтожены. Больше всего пострадали внешние стены и башни, в то время как музейные коллекции непостижимым образом уцелели.

Неизвестно, был ли причастен Малевич к ночной бомбардировке, но его полк точно участвовал в захвате Кремля. В любом случае насилие тех дней буквально слышится в текстах, написанных Малевичем в последующий год, а иногда он даже непосредственно на них ссылается. Чуть более года спустя он написал текст, в котором провел параллель между бомбардировкой пустого Кремля и «выступлением футуристов»:

«Гром октябрьских пушек помог встать новаторам и разжать старые клещи, и восстанавливать новый экран современного.
Перед нами стоит задача выровнять гроб уродливого отношения старого к новому, разбить до конца авторитетные лики, нарушить их опору ног, разогнать всех старьевщиков [...].
Мы предсказали в своих выступлениях свержение всего академического
хлама и плюнули на алтарь его святыни.
То же было сделано и другими авангардами революционных наших
товарищей в жизни».

Когда большевики снова обосновались в Кремле, Малевич спешно созвал заседание своей секции и возобновил ее работу в неповрежденных частях крепостного комплекса. Тем временем Ленин и Луначарский пытались из Петрограда взять московские войска под контроль и восстановить в них порядок. Бомбардировка грозила превратиться для большевиков в пиар-катастрофу. В своей пропаганде они стремились дать понять, что твердо намерены предотвратить дальнейшее разграбление Кремля. Но из далекого Петрограда было, очевидно, трудно сохранить ясность этого послания. Потому что примерно в то же время именно футурист, безжалостный иконоборец, Малевич был назначен комиссаром по охране ценностей Кремля. Трудно себе представить, что Луначарского известили об этом назначении.

Возможно, впрочем, что назначение Малевича было вынужденным, поскольку в тех хаотических обстоятельствах не нашлось другого революционера со знанием истории искусства и культуры. Однако это предположение не вяжется с громкой публикацией его назначения в «Известиях». Другие назначения, включая преемников Малевича на его посту, далеко не всегда публиковались в прессе. Учитывая острые дискуссии по поводу обстрела Кремля, обвинения в иконоборчестве и позицию, которую занимали в этой дискуссии футуристы, напрашивается лишь один вывод: назначение Малевича являло собой провокационную акцию, футуристический трюк. Так это расценили и многие деятели культурного истеблишмента, открыто заявлявшие о футуристическом перевороте в Кремле.

Как долго Малевич в действительности занимал этот пост, неясно. В одном источнике утверждается, что его функция уже через три дня стала излишней ввиду создания комиссии с более высоким мандатом. В другом документе через месяц после назначения Малевич все еще упоминается как комиссар Кремля. Кроме того, имеется достаточно свидетельств тому, что Малевич как минимум до конца февраля 1918 года оставался в Кремле, однако, по всей вероятности, уже не в должности комиссара.

Как бы то ни было, в 1917 году Малевич принимал активное и непосредственное участие в революционной борьбе на стороне большевиков, хотя не был членом партии и никогда не называл себя большевиком.

Между прочим, в назначении Малевича комиссаром Кремля крылся еще один провокационный подтекст. Малевич был поляком и крещеным католиком, относясь тем самым к институционально дискриминируемому религиозному меньшинству в Российской империи. Уже по одному только имени (Казимир) его можно было идентифицировать как поляка. При этом Малевич вовсе не старался скрывать свое польское происхождение: говорил с польским акцентом и так никогда не научился грамматически правильному русскому языку. По словам друзей, он был похож на прелата, а врагам больше напоминал деревенского католического священника. Назначение нерусского и неправославного управляющим святая святых православной России представляло собой отчаянно дерзкий поступок по отношению к консерваторам и религиозным деятелям.

Перевод: Е. Асоян