«Время дуркования подходит к концу» Автор «Петровых в гриппе» — о писателях-маньяках, токсичности и исчезновении душнил

Алексей Сальников, автор романов «Отдел», «Петровы в гриппе и вокруг него», «Опосредованно», некоторое время назад выпустил новую книгу — «Оккульттрегер». И хотя среди ее героев немало мифических персонажей, ангелы, демоны, гомункулы и оккульттрегеры не тратят силы на борьбу друг с другом. Все они сообща поддерживают мировую гармонию и противостоят «мути», превращая ее в творческую энергию. В рамках книжного фестиваля «Белый июнь», который каждое лето проходит в Архангельске, обозреватель «Ленты.ру» Наталья Кочеткова побеседовала с Алексеем Сальниковым.

«Лента.ру»: Один мой друг, когда прочел «Петровых в гриппе», сказал, что автор, наверное, маньяк и убивает людей.

Алексей Сальников: (Смеется) Да нет, не убиваю. Я переводчику этого романа на китайский язык написал, что в «Петровых» много личного, в том числе о моих семейных отношениях. С той лишь разницей, что моя жена не убивает людей, или я о ней чего-то не знаю (смеется). Нет, я не маньяк. Хотя понимаю, откуда взялась эта мысль. У меня в юности была идея, что Крапивин Владислав Петрович — маньяк, который отлично себя сдерживал всю свою жизнь.

Это еще почему?

Ну, у него отношение к героям очень жестокое. Столько жестокостей и подробного их описания в книгах — мне это не нравилось тогда. А сейчас спокойно отношусь.

Вас уже принято сравнивать с Пелевиным, Сорокиным, Маркесом. Насколько вы сами согласны с этим?

Если людям так удобнее меня понимать, то почему бы и нет. Я воспринимаю это скорее как лекала или фасон одежды. Если они помогают читателю ориентироваться, то я ничего не имею против. А если речь идет о мере таланта, то я вообще не понимаю, как можно сравнивать разных людей.

Возможно, потому что вы все в той или иной степени подсвечиваете реальность мифологией?

Я так делаю, да. И если меня сравнивать с Сенчиным или Пелевиным, то я, разумеется, больше похож на Пелевина. А вот если с Идиатуллиным сравнивать, то уже непонятно, что люди имеют в виду. Правда, с ним меня еще пока не сравнивали. Хотя мы оба любим попробовать себя в разных вещах.

К вопросу о разных вещах. От роману к роману, от «Отдела» к «Оккульттрегеру», ваш стиль становится легче, даже как будто беллетризованнее.

Мне кажется, это случайность. На мой взгляд «Опосредованно» сложнее устроен в языковом плане, чем «Петровы». Я стал больше ставить точек в предложениях. Думаю: наверное, не надо предложение в абзац, разбавлю его тремя-четырьмя точками (смеется).

Зачем вы заигрываете с современным сленгом? Всякие «нюдесы», «мемесы», «я умею в сглаз». Он же быстро забудется.

Да нет, мне кажется, что это как раз про изменчивость языка. Мои героини ведь обсуждают, что язык меняется. Но сами они, конечно, так не говорят, они же из другого поколения. Действие романа происходит в 2019 году, и, если вспомнить, какой тогда был язык, то становится понятно, что сейчас, к 2022 году, он уже опять изменился и появились новые слова.

На что вы обратили внимание?

Например, раньше человека называли «душным», а сейчас его называют «токсиком».

Вроде, в промежутке еще был «душнила», нет?

Ну вот, а сейчас «токсик». А слово «душный» уходит. Потом еще появился «базовый человек» — это человек, чья жизненная позиция строится на некоторых аксиомах, что нужно ходить на работу, рожать детей и прочее, а не маяться всякой фигней. Я думаю, что это выражение тоже скоро исчезнет. Ну что же теперь поделать — Достоевского тоже приходится читать со сносками, без которых не все понятно. Вспомнить хоть этот загадочный капор из материала, который сейчас уже никто не знает, как выглядел.

Кто отвечает за пополнение вашего актуального словарного запаса?

Блогеры. Быстро стареющие. Я смотрю питерских блогеров, Кузьму, Юлика и Антона Власова. Власова больше всех люблю, потому что он обаятельный молодой человек. Правда, они уже успели повзрослеть, двое — жениться, и у одного из них уже ребенок родился. И он уже даже лысеет. Сейчас они, правда, кажутся стариками, потому что появились более молодые и выглядящие отмороженными ребята. И они будут отвечать за ностальгию лет через 10.

Судя по вашим интервью, вы довольно долго были разнорабочим и писали в стол. Пока наконец не стали знаменитым писателем. Выглядит, как идеальное целеполагание.

Не совсем так. В моей картине мира выстраивание карьеры писателя — это хранение каких-то своих черновиков в надежде, что кто-то когда-то будет их разбирать. А в моем случае было просто упрямство и все. Ну и интерес к тому, чтобы что-нибудь наконец дописать. С «Отделом» это получилось. Стало интересно дописать следующую вещь. Потому что эта эволюция, которая происходит, когда ты заканчиваешь что-то большое, это очень интересно и это трудно прекратить. И дело даже не в том, будут тебя читать или нет. Дело в том, как очередной текст тебя поменяет.

И как вас менял каждый ваш большой текст?

Это трудно объяснить. Могу только сказать, что если сесть после этого писать этот же роман заново, то получится совершенно другое произведение, потому что его писал уже совсем другой человек. Взрослому человеку сложно приобрести новый опыт. Как бы это банально ни звучало, но написание романа ощущается как опыт еще одной прожитой жизни. Переживание жизни персонажей, когда они обретают самостоятельность, а потом исчезают, как будто сами понимают, что их история закончилась.

Вы сказали, что взрослому человеку трудно приобрести новый опыт. Но, насколько я знаю, у вас за последнее время возникли довольно серьезные проблемы со здоровьем. Это не прибавило вам нового жизненного опыта и не изменило ваш взгляд на мир?

Нет. Это скорее изменило мой образ жизни. Может, кого-то это меняет, но не меня. Меня скорее удивило количество приключений, которые в течение полугода падали на мою голову. Думал: дожить бы до конца года, встретить Новый год — и слава Богу.

Вы или лукавите, или лишены страха смерти.

Я понимаю, что это безусловный страх: смерти все боятся. Но я как-то смирился с этой мыслью. Ну что теперь поделать — такое со всеми происходит. По сути единственное, что нас временами отделяет от добровольной смерти — это инстинкт самосохранения. Потому что иногда так неохота что-то делать — ну, скажем, в гости идти, послал бы все на фиг — и все.

Да ладно! Это несопоставимые вещи!

Да я еще в начальной школе бы с собой покончил от первого огромного домашнего задания или очередного похода в музыкальную школу. Но инстинкт самосохранения помешал. Смерть — довольно удобный способ бытия. У него есть только один недостаток — распад личности. Жизнь ведь хлопотная. Все время что-то нужно: попить, покурить, одеться, раздеться. Можно устать. Но инстинкт самосохранения сдерживает.

Не только он, на мой взгляд. У разных людей разные сдерживающие факторы. Кому-то важно вырастить детей и похоронить родителей, иначе он будет чувствовать себя предателем. Кому-то мешают религиозные убеждения. Вам что мешает?

Я не готов отключить весь мир. Я люблю родных и близких, кошек и соседей. Жену и сына люблю. Мы ведь живем свою жизнь главным образом у себя в голове. Окружающая реальность проецируется к нам в мозг. Ну и вообще любопытно, что там дальше (смеется). В общем, нет у меня желания суициднуться.

На мой взгляд, «Оккульттрегер» — роман без четких оппозиций. Нет оппозиции жизни и смерти, потому что герои умеют воскресать. Нет оппозиции добра и зла, потому что и ангелы, и демоны, и посредники — все работают на некоторую общую мировую гармонию, одна команда с разными обязанностями. Вам не хотелось как-то все же заострить?

Господи, да куда ж больше экшена! Для меня его там и так слишком много. Даже пришлось себя местами немного придушивать в этом отношении. Ну, и умереть оккульттрегеры все же могут. Причем так, что никто из друзей о них даже и не вспомнит. Разве это не страшнее обычной смерти?

Не знаю. Я же не оккульттрегер.

А вы поставьте себя на их место.

Мне показалось, что главная оппозиция книги — принимаешь ты правила игры или выходишь из нее досрочно, между долгом и нежеланием его исполнять, условно говоря. Или все же нет?

Я бы назвал это предательством самого дорогого в себе, после чего ты перестаешь быть собой. Это не оппозиция желания и нежелания работать, это оппозиция человека, который может отказаться от своих взглядов, и человека, который не может, потому что он так устроен.

Когда я читала роман «Оккульттрегер», у меня возникло ощущение, что вам очень понравился мир, который вы придумали. Но для чего вы это сделали — осталось не до конца ясно даже вам самому.

Поскольку роман жанровый, то логично ожидать спасения мира или чего-то вроде того. А у меня героиня не спасает мир, а просто поддерживает его, как все остальные люди так или иначе поддерживают существующий порядок. Но мне хотелось обозначить человеческую роль — что все мы делаем каждый свое небольшое дело. Можно каждого из нас изъять из реальности. Но если мы в массе своей исчезнем, мир исчезнет вместе с нами. Моя героиня не творит подвиги, она просто делает свою работу. И это важно.

У меня сейчас уже другой текст в голове.

Какой?

Хочется развить роман из семейного скандала.

Вашего или ваших персонажей?

Персонажей, конечно. Из моего было бы скучно. Мы с женой обычно об одном и том же спорим, по одному и тому же сценарию и одними и теми же словами, с одними и теми же действиями. Мы даже уже давно не ссоримся, потому что всем это просто надоело. А мой уход в подъезд покурить можно было уже просто по часам отмерять (смеется). Даже претензии с течением жизни почему-то не копятся, а остаются одними и теми же. Как так получается? Непонятно!

Обобщая и высокопарно изъясняясь, можно сказать, что все ваши романы в той или иной степени о роли творчества в мире. При этом ваше публичное амплуа — своего парня, такого теплого, приземленного. Как в вас это уживается?

Я удивляюсь тому, как литература пишет себя сама. Она выхватывает отдельных людей и заставляет их тратить свое время, сидеть и писать много текста, не обещая ничего взамен. И каждый делает это по-разному. И как язык развивается сам по себе — тоже удивляюсь. Сколько вы ни отменяйте средний род у слова «кофе», все равно рано или поздно станет среднего рода. Язык сам решит, как ему нужно. И рано или поздно образуются новые правила написания, произношения и всей языковой системы. Мы пытаемся контролировать язык, но на самом деле нас подхватывает его течение.

Я не чувствую себя человеком, который что-то придумал, сел и написал. Что-то в моей голове, надрессированное языком и чтением, внешними наблюдениями и подслушиванием чужой речи, сложилось. Так что мне кажется, что язык и литература живут отдельной жизнью, и мы не очень-то на них влияем.

Та же самая идея приходит другому человеку в мире, и текст появится в любом случае. Человек в данном случае — всего лишь инструмент. Я не чувствую себя самостоятельным творцом, я чувствую себя частью большого процесса.

Ваши отношения с творчеством выглядят весьма гармоничными. Но при этом вы не раз говорили, что все в любом случае закончится плохо: или писателя забудут, или он умрет. Так как у вас с гармонией? Вас волнует, что будет с вашими текстами через сто лет?

(Смеется) Нет! Какой смысл об этом волноваться? Я гораздо больше боюсь за свою нетворческую составляющую — чтобы на старости лет какую-нибудь фигню не сотворить, за которую будет стыдно. Всякие же вещи происходят. Дебильный развод, который с мужчинами в возрасте случается. Или еще какая дурь. Не дай бог! Вот такую дичь я боюсь сотворить. Больше меня ничего не волнует.

А какие у вас отношения со временем? Вы чувствуете себя современником сегодняшнего мира или уже не вполне? Я просто в одном из ваших интервью обратила внимание, как вы с грустью вспоминаете Кевина Спейси.

(Смеется) Культура отмены — это люди, по-моему, с жиру бесятся. При массе гораздо более насущных нерешенных дел — бедности, голоде — решили бороться бог знает с чем. Сейчас это время жирования и дуркования на дешевых ресурсах подходит к концу. Весь этот сюжет выглядел крайне странно, особенно по прошествии такого количества лет. И сразу как на партсобрании: до свидания.

Идеальным для меня, наверное, было начало 2000-х. Сын был младшим школьником, мы с женой были молодыми. Оттуда все эти скандалы — жена ревновала. Нельзя сказать, чтобы ревность была беспочвенная, но иногда переходящая всякие границы (смеется). Конечно, было же по 20 лет. А ведь жили не очень хорошо, если вспомнить. Вообще не понимаю, как мы выживали. По полгода зарплату не получали. И как мы при этом жили, в чем ходили, что ели, как за квартиру платили — не могу вспомнить. А кажется, что это счастливое время.

Я не то чтобы плачу от ностальгии по этому времени. Я в «Оккульттрегере» где-то даже упомянул это время, хотел передать, как я его ощущал. Так же, кстати, и с ностальгирующими по Советскому Союзу. Я всегда задумывался, как ужинали люди, которые работали с 8 до 5. Как можно было, отстояв в нескольких очередях, вернувшись поздно домой, еще что-то готовить. Ну хорошо, у кого были дети, можно было их со списком днем в магазин отправить. А как одинокие жили? Не представляю. А ностальгия тем не менее по советскому времени присутствует.

Когда ждать вашу новую книгу?

Если честно — не знаю.