«Работать с ними нам еще долго» Сотни волонтеров-психологов оставили все и поехали в зону СВО. Как они помогают бойцам?

С началом спецоперации на Украине тысячи российских медиков пожелали стать волонтерами. Врачи, фельдшеры, медсестры, хирурги и травматологи, эпидемиологи и терапевты, протезисты и социальные медработники безвозмездно помогают тем, кто в этом нуждается, выезжая в зону СВО и принимая пострадавших в российских лечебных и реабилитационных учреждениях. Одно из наиболее часто встречающихся нарушений здоровья у участников СВО — посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР). С ним работают психиатры и психологи. О своем опыте работы с пациентами с ПТСР «Ленте.ру» рассказала медицинский психолог Марина Сураева.

Марина Васильевна Сураева родилась в Астане. Отец — мордвин, мать русская. В 1990-х, когда «русские вдруг стали там оккупантами», вынуждена была покинуть Казахстан и переехать в Россию. Живет и работает в Юрьеве-Польском, небольшом районном центре Владимирской области. Окончила медицинский колледж, получила специальность фельдшера, затем окончила Московский психолого-социальный институт, прошла переподготовку по медицинской психологии в институте Бехтерева в Санкт-Петербурге. Стаж работы в области клинической психологии — 15 лет, имеет высшую квалификационную категорию. С началом спецоперации решила, что не может оставаться в стороне от происходящих событий. Отправила заявку на работу в качестве медика-волонтера в зоне СВО, куда выезжала уже трижды. Работала в Мариуполе, Донецке и Луганске.

«Лента.ру»: Почему вы решили стать волонтером?

Марина Сураева: Почему я туда поехала? Вы знаете, вот банальное чувство патриотизма.

Заявку я подавала как психолог, но поскольку у меня есть и медицинское образование, готова была работать в любом необходимом качестве.

Почему у одних эта потребность появляется, а у других — нет? У вас были какие-то личные причины?

Нет, ничего личного у меня нет. У меня дети — девочки, и никто из родственников не воюет. Так что, не из-за страха. Мои родители всегда любили Россию и нас так воспитывали. Они очень тяжело переживали развал Союза. Мы жили в Казахстане, и там далеко не все прекрасно и тогда было, и теперь. А я человек советской школы, для меня это была одна большая страна. И да — мне не все равно.

Когда вы начали заниматься посттравматическим стрессом? Это было еще до СВО или уже после начала спецоперации?

ПТСР — не равно понятию война. Это общий диагноз, который означает, что какие-то очень сильные жизненные потрясения повлияли на психику человека. Для этого могут быть самые разные причины. Например, смерть близкого человека, какая-то катастрофа, насилие, даже тяжелый развод… Со всем этим мне приходилось работать. Но сейчас мы выделяем так называемый боевой стресс, или травматическое расстройство в результате боевых действий. Если говорить чисто о боевых моментах, то раньше я с этим не сталкивалась. Участники других войн ко мне не обращались.

Вы уже несколько раз ездили в зону СВО. С какими проявлениями посттравматического стресса вам приходилось сталкиваться?

Я работала с разным контингентом. В первый раз это были обычные гражданские жители города Мариуполя. Понятно, что причиной их состояния была обрушившаяся на них война. Преобладали тревога, подавленность, различные страхи. В Луганске я работала в госпитале с ранеными. Признаки ПТСР были у всех. В основном в виде нарушений сна, кошмарных сновидений, флешбэков, разного рода фобий. Люди боялись выйти во двор, находиться на верхнем этаже. У некоторых наблюдались вспышки гнева.

Понятие флешбэк прочно вошло в обиход, часто используется в массовой культуре, но далеко не все понимают, что оно на самом деле означает. Тем более, русского синонима этому слову подобрать так и не удалось. Расскажите об этом расстройстве подробнее.

Флешбэк — это когда человек возвращается в состояние той реальности, в которой у него произошел травматический стресс.

В результате у человека появляется ощущение, что он снова находится в состоянии, в котором получил психическую травму. Возникает паника.

Чтобы было понятнее, приведите конкретный пример.

Пришел ко мне боец. Происходило это, как они говорят, «на территории большой земли». То есть не близко к фронту и не в ситуации опасности. И он мне говорит, что всю жизнь был достаточно смелым человеком. Знаете, есть такие мальчишки, которые могут ввязаться в любую драку, защитить кого-то, защитить себя. А сейчас он боится. Я спрашиваю: чего ты боишься конкретно? Он начинает перечислять. Например, птицы. Умом он понимает, что летит птица, но срабатывает ощущение, что это — квадракоптер в небе. Пугают уличные звуки — он все время ждет прилетов. И вместе с тем он старается спать днем, потому что ночью его пугает тишина. В полной тишине он постоянно ждет опасности. И так плохо, и так… Вот вам, пожалуйста, описание конкретного случая.

Как лечить последствия травматического стресса, как помочь этим людям?

Это очень длительный процесс, и он не такой простой, как нам бы хотелось. Если раньше на лечение ПТСР по стандарту отводилось 90 дней, то сейчас — 325. Сюда входит и реабилитация, и курортное лечение, если такое необходимо. Диагноз ПТСР ставит психиатр, и он же решает, какая именно помощь необходима конкретному человеку. В одних случаях лучше помогает фармакологическое лечение, если, например, необходимо помочь человеку справиться с бессонницей, в других — нужна помощь психолога, а если появляется склонность к алкогольной или наркотической зависимости, то подключается еще и нарколог.

Как работает психиатр — понятно. Есть симптомы психического расстройства и есть фармакологические препараты, на них воздействующие. А в чем состоит работа психолога?

Психологическая составляющая заключается в переработке травмы. Человек с сильной нервной системой, прошедший через боевую психотравму, тоже находится в стрессе, но он сможет из него выйти с минимальной помощью. А у других людей, к сожалению, развиваются острые состояния. Опасность перестает быть опасной, но страх и напряжение человека не отпускают. И в этом случае мы работаем над тем, чтобы переработать этот опыт, не попытаться его забыть или вытеснить из памяти, а ослабить его негативное воздействие.

Считается, что чем быстрее это произойдет, тем легче бойцу будет пережить военный опыт, не загоняя его глубоко внутрь, где он станет медленно его разрушать. Американцы, исследовавшие «поствьетнамский синдром», настаивали на том, чтобы первая встреча с психологом проходила сразу же после боя, потому что экстренная помощь тем, кто только что вернулся с передовой, позволяет «поймать» ПТСР в самом начале.

Затем можно уже приступать к более глубокой и детальной работе. Нужно помочь человеку привести в порядок его нервную систему. Способы могут быть разные. Мы применяем различные телесные техники, релаксационные. Выбор зависит от симптоматики и того, в какой парадигме работает специалист. Тут много чего можно применить. Моя задача — помочь им увидеть свет в конце тоннеля.

Раньше выделяли острое посттравматическое стрессовое расстройство и хроническое. Сейчас вы говорите, что лечение продлили на 325 дней. Но, как я понимаю, хроническое ПТСР — может длиться гораздо дольше.

Конечно. Острое — это тогда, когда вы близко к событию. Но бывают случаи, когда ПТСР начинает проявляться через несколько месяцев или даже лет после события.

Получается, что человека с боевым ПТСР необходимо лечить годами?

Понимаете, это вопрос индивидуальный. Диагноз ставит психиатр, а не психолог. И на основе многих-многих факторов. Возможно, какие-то люди будут наблюдаться более длительный срок. ПТРС — это достаточно широкий диагноз. Туда может входить много-много чего. Есть бойцы, которые обращаются не с ПТСР, а с фобическими либо с тревожными расстройствами, с проблемами адаптации. Хотя теперь все это тоже называют ПТСР.

Я понимаю, что статистики пока нет и вряд ли она будет открыта, но, на ваш взгляд, какой процент людей, непосредственно участвовавших в боевых действиях, получит в результате посттравматическое стрессовое расстройство?

Статистика есть, но не по этой войне. По данным предыдущих военных компаний, и не только наших, это примерно до 44 процентов военнослужащих или тех, кто попал в зону боевых действий. В нашей ситуации, как мне кажется, процент может быть даже выше из-за того, что интенсивность боевых действий очень высока.

Конечно, ПТСР получат не все, но отдельные признаки будут у очень многих, это да. Так что я примерно ориентируйтесь на цифру в 50 процентов.

Большая часть из них, безусловно, выздоровеет, но у какого-то количества людей ПТСР может иметь более длительное течение и сопровождаться сопутствующими осложнениями.

От чего это будет зависеть?

Многое будет зависеть от уровня развития данного бойца, если человек понимает, что проблемы, вызванные ПТСР, мешают ему нормально жить, он будет сам стремиться к выздоровлению, и тогда все получится быстрее. Тут очень важна поддержка семьи.

А если сработает любимая русская привычка все проблемы заливать алкоголем, то к одной беде добавится еще и другая. Вначале человек будет пить, чтобы избавится от тяжелого состояния, а потом это перейдет в химическую зависимость.

Как сегодня организована помощь тем, кто возвращается со спецоперации с ПТСР?

Я работаю в здравоохранении, и мы работаем по определенным регламентам. Любая психологическая и психиатрическая помощь, если человек не опасен для окружающих, добровольна. Если у вас фобия, но вы не хотите идти к врачу, кто вас может заставить? Когда человек обращается за помощью, мы ее оказываем. Но я прекрасно понимаю, что в нашей культуре обращаться к психологам и психиатрам — это не то что не принято, это стигматизированные профессии.

В своей культуре, как мы воспитываем мальчиков — не ныть, плакать нельзя, ты должен уметь со всем справляться самостоятельно.

Либо другая любимая русская терапия — мы все проблемы запиваем. И тогда помощь становится еще более сложной, добраться до пациента еще труднее. В лечении очень важен уровень осознанности. Если человек не хочет участвовать в этом процессе — заставить его невозможно.

И как с этой бедой справиться?

Большую роль играет информирование. Через интернет, через различные группы, которые ведут специалисты. Те же журналисты, которые освещают эти вопросы. И тогда у людей сложится понимание, что ПТСР — это не что-то, что само собой пройдет, как насморк…

И еще учтите, человек, нуждающийся в помощи, может сам этого не осознавать. В состоянии стресса восприятие искажено, или, как мы говорим, нарушена критичность. Он не критичен к своему состоянию, не понимает, что с ним происходит. Они же не все такие интеллектуальные, окончившие по несколько вузов, разбирающиеся в психологии. Это обычные люди с разным уровнем подготовки, разными характерами.

В этом случае помощь может оказать семья. Я очень часто пишу: не ждите обращения именно от бойца. Что вот он придет и скажет: у меня тут флешбэк… Может да, а может, нет. Значит, члены семьи должны обратиться к специалисту, спросить, чем и как бойцу помочь, каким-то образом мотивировать его прийти все-таки на прием лично.

С чем еще, кроме ПТСР, вам приходится сталкиваться в работе психолога?

Невзирая на то что война — это страшное дело, очень многие хотят поехать туда снова. И это тоже факт. Понятно, что причины у всех разные, но даже те, кто искренне стремился вернуться домой и начать жить обычной мирной жизнью, устроиться на работу и так далее, вскоре решают вернуться на войну. Или хотя бы работать инструктором в лагерях подготовки. И таких больше половины.

Это известный факт. Ремарк хорошо описал его в романе «На западном фронте без перемен», и у ветеранов Вьетнама была такая история. Я так понимаю, что это проблема обратной адаптации…

Вот вы спросили про примеры. У меня есть один боец. Прежде чем его нашли, он две недели пролежал в окопе с 200-м. У него было ранение ног. Интенсивность боев не давала возможности что-то предпринять, и состояние у него было такое, что он не мог ничем себе помочь. Говорит, что уже думал о самоубийстве.

Его нашли, эвакуировали, отправили в госпиталь, там я его и встретила.

И вот, после всего, что он пережил, после госпиталя он вернулся на фронт. Пошел второй раз воевать. И выжил. Позвонил мне 9 мая и говорит: «Марина Васильевна, я обещал выжить — я выжил!»

После демобилизации ему было тяжело вернуться к жизни в городе, где люди ходят развлекаться, смеются, пьют кофе, ездят на хороших машинах. То есть идет самая обычная наша жизнь, к которой он уже не мог привыкнуть. В результате он уехал жить в деревню и там занялся трудотерапией: помогал баню строить, дрова колол… Ему потребовалось время, чтобы адаптироваться к обычной мирной жизни.

Когда все это закончится, мы получим множество людей, которые обладают уникальным опытом. Для многих из них — это самый серьезный опыт в их жизни. Они специалисты, но в обычной жизни их опыт использовать сложно. Сейчас они могут вернуться на войну, но потом, когда война закончится, они должны будут вернуться в мирную жизнь и им нужно будет к ней заново адаптироваться.

Я с вами согласна, это будет очень тяжелое время для нас, специалистов. Хирурги будут уже не востребованы. Эти раны быстро заживут, в отличие от ран душевных. Уже сейчас я веду в группе чат специалистов, и наша задача подготовиться к этой встрече. Многие психологи сейчас хотят работать в этом направлении, и они понимают, что эту проблему мы получим не на 325 дней и не на год.

Наивно думать, что все вернувшиеся с войны дружной толпой пройдут психотерапию и все остальные адаптационные и реабилитационные мероприятия. Часть бойцов никуда не пойдет, часть — будет искать другие способы реализации своего опыта. Это может быть и криминал, и уход в себя. Или как в фильме «Москва слезам не верит» — «я уже давно не хоккеист, но все живу этими победами».