«Он не мог угнаться за Сталиным и пить столько водки» Как Черчилль встречался с главными людьми XX века и чем он им запомнился?

Он встречался с величайшими людьми планеты: от голливудских звезд, таких как Чарли Чаплин, писателей, таких как Герберт Уэллс и П. Г. Вудхауз, ученых, таких как Альберт Эйнштейн, до политических деятелей, таких как Махатма Ганди, Иосиф Сталин, королева Елизавета II. Все это об одном из самых известных политиков ХХ века — сэре Уинстоне Черчилле. Известный журналист Синклер Маккей показывает сэра Черчилля глазами тех людей, с кем великий британский политик встречался на протяжении девяти десятков лет своей жизни. «Лента.ру» с разрешения издательства МИФ публикует отрывок из книги «Знакомьтесь, Черчилль. 90 встреч с человеком, скрытым легендой».

Гений в Чартвелл-хаусе

Альберт Эйнштейн, июль 1933 года [42]

Когда гитлеровские нацисты в результате политических манипуляций пришли к власти, а затем в 1933 году ее узурпировали, немецкие граждане еврейского происхождения встали перед ужасающим выбором: эмигрировать в поисках безопасности без особой гарантии обрести ее или же остаться в гитлеровской Германии с надеждой на то, что антиеврейская риторика всего лишь форма популизма. Альберт Эйнштейн сделал этот выбор максимально быстро: когда нацисты захватили власть, физик находился в Америке и сразу понял, что возвращаться домой категорически нельзя. Тем временем в Британии Черчилль и Фредерик Линдеманн занимались организацией вывоза ученых-евреев из других стран в Оксфорд и Кембридж. Эйнштейн, чрезвычайно заинтересованный этой инициативой, нанес визит в Кент…

«Невероятно мудр», — такой вердикт вынес Альберт Эйнштейн Уинстону Черчиллю, а не наоборот, как можно было бы подумать. Есть чудесная фотография, черно-белая, но будто сияющая от яркого летнего солнца Кента. На ней двое мужчин стоят бок о бок в типичном английском саду (в Чартвеллхаусе). Справа — Альберт Эйнштейн, с копной седых волос, бросающей вызов его собственным законам относительности, в мятом белом костюме, рубашке и галстуке, с непринужденной улыбкой и приподнятыми бровями. Рядом с ним — Черчилль в ранней версии своего «костюма-сирены»: комбинезон на молнии с карманами из грубой ткани в сочетании с белой рубашкой. Его лицо в тени, которую отбрасывают огромные поля его шляпы (еще один экземпляр из коллекции его странных головных уборов; на этот раз что-то вроде гигантской федоры, которую больше ни на ком кроме него не видели). Но если присмотреться повнимательнее, можно увидеть сквозь эту тень намек на улыбку на его лице.

Как было бы замечательно, если бы эти двое имели шанс обсудить разные космологические загадки: пространственновременные кривые, качества энтропии, тепловую смерть Вселенной. Однако тот визит Эйнштейна в Чартвелл был полностью посвящен насущной теме: помощи немецким евреям.

К сожалению, никто из присутствовавших не задокументировал историческую встречу, запечатленную на фотографии. Хотя, скорее всего, сказано было не так уж и много: Черчилль не владел немецким, а английский Эйнштейна можно было охарактеризовать как бесконечно малую точку сингулярности, так что они общались через переводчика. В каком-то смысле это не имело особого значения: их встреча была, скорее, символом дружбы и симпатии. Это явно был успех на всех уровнях. Позже Эйнштейн написал об этом своей жене, охарактеризовав Черчилля так:

Действительно, на момент съемки уже были найдены места в крупных британских университетах для почти двадцати еврейских ученых.

<...>

Бульдог и медведь

Иосиф Сталин, август 1942 года

Утром 22 июня 1941 года ленинградцы, как и жители ряда других городов и деревень СССР, не поверили своим ушам, услышав из репродукторов известие о начале немецкого вторжения. Вскоре прозвучали далекие ужасные раскаты, которые, увы, окажутся отнюдь не громовыми. Пакт Молотова — Риббентропа был нарушен. Гитлер напал на Советский Союз. Операция называлась «План “Барбаросса”». В далекой Англии Черчилль — ненависть которого к большевизму за последние несколько лет немного смягчилась из соображений прагматизма — выступил по радио.

«Дело каждого русского, который сражается за свой дом и очаг, — это дело всех свободных людей и народов во всех частях земного шара», — заявил он.

Великобритания и СССР были союзниками. В условиях убийственного наступления нацистов (только блокада Ленинграда привела к гибели более миллиона людей) Иосиф Сталин хотел, чтобы Британия — а затем и США — открыли против гитлеровской коалиции второй фронт.

«Иногда они оба были очень резки, — писал дипломат сэр Арчибальд Кларк Керр о первых встречах Черчилля и Сталина, — как будто каждый постоянно искал возможность грубостью нанести ущерб другому. Я думаю, оба в этом преуспевали и вмятины были глубоки».

В среду, 12 августа 1942 года, Черчилль вылетел из Тегерана в Москву, самолет бороздил небо над бескрайними колхозными полями. Для Черчилля это по-прежнему было «угрюмое, зловещее» коммунистическое государство. Но речь шла о дипломатии, и ему предстояла нелегкая задача: сообщить Сталину, что союзники пока не готовы высадиться во Франции. Взамен он собирался попытаться «продать» советскому лидеру операцию «Факел», предполагавшую высадку союзников в Северной Африке: считалось, что войска в Средиземноморье ослабят ось Германии с Италией. На первом же ужине Черчилль вытащил лист бумаги, нарисовал на нем крокодила и показал рисунок Сталину. Так он пытался объяснить без переводчиков стратегию союзников: сначала нападать, целясь в мягкий живот монстра, и только потом атаковать со стороны его твердой зубастой пасти.

Черчилль и его окружение остановились на государственной даче No 7, которая, предположительно, прослушивалась советскими спецслужбами. Все важные разговоры велись на улице либо возле включенного крана. На первый взгляд встреча лидеров прошла хорошо. Но на следующий день Сталин был в ярости: он заявил, что, отказавшись открыть второй фронт в Европе, Черчилль и британцы проявили трусость. По словам полковника Яна Джейкоба, который присутствовал на той очередной встрече, далее последовал обмен очень неприятными фразами, Черчилль угодил в эпицентр дипломатического кошмара. Можно только себе представить, какое напряжение ощущали тогда переводчики.

Сталин заявил:

Черчилль ответил, что завидует силе воли советских людей и «надеется, очень скоро мы покажем своими делами, что демократии не вялы и не трусливы и они тоже готовы проливать свою кровь». Кроме того он заметил, что «наличие океанов и необходимость ходить по ним на кораблях — это факторы, в которых вряд ли можно нас [Британию] укорить».

Дальше — больше. Черчилль упрекнул Сталина за то, что «в его позиции не звучит товарищеских нот», и отметил, насколько хорошо он знает, через что проходят советские граждане: «мы сами воевали в одиночку целый год... Он проделал долгий путь в надежде получить руку товарищества, ему будут верить, как другу... и ему горько, поскольку русские не верят, что британцы делают ради общего дела все возможное».

Сталин на это ответил, что «дело не в недоверии, а лишь в расхождении во взглядах». По его мнению, «если бы вы попытались сражаться так, как русские, то обнаружили бы, что получается не так уж плохо. Красная армия, да, на самом деле, и Королевские ВВС, уже показали, что немцев можно победить. Британская пехота могла бы сделать то же самое, если бы действовала одновременно».

Обвинение в трусости было поистине возмутительным, и Черчилль сказал, что извиняет «это замечание только ввиду храбрости советских войск». Позже он охарактеризовал ту встречу как крайне неприятную, написав, что Сталин «наговорил очень много обидных слов: я недвусмысленно отверг все его утверждения, но без колкостей. Полагаю, он не привык к тому, чтобы ему постоянно противоречили, но он совсем не рассердился и даже оживился... Глаза его оставались полуприкрытыми; выдавая через паузы очередные порции оскорблений, он упорно избегал встречаться со мной взглядом...».

Кроме таких встреч на высшем уровне, Черчиллю еще приходилось участвовать в смотрах войск Красной армии и посещать банкеты.

Представители принимающей стороны были явно обескуражены тем, что премьер-министр явился на банкет в Кремль в «костюме сирены», хотя все остальные присутствующие (кроме Сталина) были в официальных деловых костюмах.

Возможно, это нарушение протокола со стороны Черчилля было таким же просчитанным, как и гнев Сталина накануне. Сталин спросил, не может ли британский премьер задержаться в Москве дольше. Черчилль ответил, что средствами дипломатии он уже сделал максимум, на который был способен. Далее последовал интересный момент: когда Черчилль направился к двери, Сталин обогнал его, чтобы задержать. Ему удалось убедить Черчилля. Тот остался еще на сутки.

Сталин, как и Черчилль, был полуночником. Эта более приватная встреча, свидетелем которой стал дипломат сэр Арчибальд Кларк Керр, по его признанию, поражала внешней приветливостью сторон:

«Наблюдать за взаимодействием собеседников было чрезвычайно интересно. Столкновение, откат и снова столкновение, а затем медленное, но безошибочное сближение по мере того, как каждый лучше понимал масштаб другого, в итоге они прониклись друг к другу симпатией. Для меня, человека, который отчасти несет ответственность за ту встречу, это означало несколько весьма тревожных моментов. Но в конце ее я был вполне удовлетворен и считаю, что все прошло на редкость мудро. Теперь, когда они лучше узнали друг друга, каждый из них сможет правильно оценивать сообщения — а они очень часты, — которыми они обмениваются...

Оба были на редкость беспокойны и непоседливы. Сталин то и дело вставал и шагал через большую комнату к письменному столу, на котором искал сигареты. Найдя, он рвал их на куски и набивал табаком свою нелепую изогнутую трубку. А премьер-министр, когда приходил его черед “отстреливаться”, вставал и прогуливался, отряхнув брюки, которые явно прилипали к ногам за время сидения... И было в этой дурацкой фигуре, щипающей себя за зад, что-то, наводившее на мысль об огромной силе при полном безразличии к рангам... Премьер-министр пребывал в отличном настроении, он чувствовал, что у него все получилось».

Он нашел хороший компромисс. Когда к ним уже на рассвете присоединился дипломат лорд Кадоган, они все еще сидели за столом. Сталин, по своему обыкновению, принялся настаивать, чтобы Кадоган, как опоздавший, выпил целый стакан того же, что пил он. По словам Кадогана, это было «дикостью». Дипломат заметил, что Черчилль, который уже жаловался на небольшую головную боль, благоразумно ограничивался сравнительно безобидным шипучим кавказским красным вином.

«Все, — добавил Кадоган, — казалось веселым, как свадебный колокольчик».