К майским праздникам коммунисты установили в Липецке бюст Сталина. В ночь на 8 мая некая женщина облила этот монумент розовой краской и попыталась разбить генералиссимусу голову молотком. Оттирая наутро после происшествия с вождя розовую краску, представители КПРФ заявили, что нападение на памятник было актом вандализма и кощунством.
Кощунством, однако, было скорее разрешение на установку этого монумента. Ведь его могут увидеть люди, чьи родственники пострадали от сталинских репрессий — как насчет защиты их чувств от поругания? Памятник в этом плане хуже, чем книга или фильм. Книгу можно не читать, фильм — не смотреть, но ходить по улицам с закрытыми глазами невозможно.
Липецким отделением «Мемориала» составлен список жертв политических репрессий, в котором более 18 тысяч имен. В том числе имя епископа Липецкого Уара, канонизированного Церковью — он был арестован НКВД и убит уголовниками в лагере в конце тридцатых. Памятника погибшим в лагерях так и не поставлено, хотя в начале девяностых в городе был заложен камень на месте планируемого монумента. Зато бюст Сталина — вот он, стоит в двадцати минутах ходьбы от Николаевского храма, использовавшегося в тридцатых и сороковых годах для содержания заключенных.
Как и в других регионах, среди репрессированных в Липецке и Липецкой области людей было немало коммунистов. Члены партии, особенно занимавшие высокие посты, были одной из главных целей, по которым бил Большой террор тридцатых годов.
Поэтому каждый раз, когда я встречаю коммунистов, поклоняющихся Сталину, мне хочется изумленно спросить их примерно с такой же интонацией, с какой Хоботов в «Покровских воротах» спрашивал Савву: «Ты объясни, зачем тебе-то это нужно? Тебе-то что за радость?»
Ведь коммунистов во времена сталинского правления уничтожали даже с большим усердием, чем беспартийный народ. Правительственный Дом на набережной в Москве, где жили в те годы высокие чины, весь увешан табличками с датами смерти — 1937-й, 1938-й. В списках расстрелянных в тридцатые годы — через одного члены коммунистической партии.
Евгения Гинзбург в книге «Крутой маршрут» вспоминает коммунистку, погибшую в 1935 году. «Питковская работала в школьном отделе обкома. <...> Самоотверженная натура, она отягощала свою щепетильную совесть постоянным чувством вины перед партией. Вина эта заключалась в том, что муж Питковской — Донцов — примыкал в 1927 году к оппозиции. Питковская нежно любила мужа, но сурово и прямолинейно осуждала его за прошлое. <..> К осени 1935 года стали арестовывать всех, кто был в свое время связан с оппозицией. Тогда почти никто не понимал, что акции подобного рода проводятся по строгому плану, абсолютно вне всякой связи с фактическим поведением отдельных лиц, принадлежащих к данной категории, запланированной к изъятию. Меньше всех могла это понять Питковская<...>».
Когда мужа арестовали, она не дала ему попрощаться с ребенком. «Она загородила кроватку: "У моего сына нет отца". Потом бросилась пожимать оперативникам руки и клясться им, что сын будет воспитан в преданности партии». После ареста супруга с работы Питковскую уволили, из партии исключили, ребенка выставили из детсада, знакомые перестали здороваться.
И тогда, «послав Сталину письмо, полное выражений любви и преданности, Питковская выпила стакан уксусной эссенции. В предсмертной записке никого не винила, расценивала все как недоразумение, умоляла считать ее коммунисткой. За гробом ее шел пятилетний Вовка, обкомовская уборщица, которую покойница часто выручала деньгами, и два-три "отчаянных" из бывших товарищей».
Ладно, у погибшей восемьдесят лет назад Питковской не могло быть наших нынешних знаний. Она искренне считала, что товарищ Сталин ничего не знает о «недоразумениях».
Однако сегодня коммунистам доступен весь пласт информации, связанный со сталинскими временами. Можно прочитать мемуары тех лет или лагерные рассказы Варлама Шаламова, можно ознакомиться со списками жертв репрессий (эти списки неполны в силу недоступности многих архивов, но в них все равно несколько миллионов имен и номеров дел). Допустим, что жертвы среди обычного населения коммунистов не беспокоят. Но почему они не уважают память погибших товарищей по партии?
Когда в городе гаснут праздники,
Когда грешники спят и праведники,
Государственные запасники
Покидают тихонько памятники.
Пусть до времени покалечены,
Но и в прахе хранят обличие.
Им бы, гипсовым, человечины —
Они вновь обретут величие!
(Александр Галич)
Так вот, о величии... Никакого величия в персоне Сталина нет. Как и нет ничего постыдного в том, чтобы признать факт репрессий, почтить жертв и двигаться дальше. Для этого не нужно быть в оппозиции к власти или государству. Сталин умер более шестидесяти лет назад, это старая история. Выбор простой и несложный, его только надо проговорить вслух.
Или мы признаем факт политических репрессий по вине Сталина, и тогда памятники надо ставить жертвам, как это сделано в Камбодже, где есть тюрьма-музей Туол Сленг с фотографиями и именами погибших и «Поля смерти» (о них есть фильм с таким же названием): память об ужасе, который не должен повториться.
Или разрешаем ставить памятники Сталину и этим одновременно одобряем ссылки, расстрелы, «шарашки» и прочее людоедство. Никаких «да, но…». (Да, расстреливал, но построил Беломоро-Балтийский канал. Да, ссылал, но какой был балет!) Любое такое «да, но…» — это одобрение репрессий и людоедства, это нужно осознавать.