Цепная реакция терроризма Что дает нам шанс на спасение
Человеческая реакция на чужую смерть избирательна. В общем случае мы к ней как к абстрактному моменту прекращения жизни вполне равнодушны. Исключение составляют два случая: когда смерть отбирает наших близких и когда у нас вдруг получается спроецировать чью-то чужую смерть на себя.
И если первый из этих случаев ни в каких комментариях не нуждается, то второй я поясню. Именно отсутствие проекции чуждой смерти на нашу повседневную жизнь лишает нас возможности сопереживать, скажем, теракту в Ираке или сжиганию целой деревни где-нибудь в Африке. Просто потому, что Африка или современный Ирак — это настолько иной для нас мир, что мы не можем даже представить себя в подобных условиях. И, кстати, именно поэтому картинное переживание о страшной судьбе жителей Алеппо в западной прессе выглядит так фальшиво. Потому что среднему европейцу совершенно плевать на Алеппо. Но ему не плевать на рождественскую ярмарку в Берлине, потому что он сам только что пришел с рождественской ярмарки. И поэтому он немедленно примеряет врезающийся в толпу грузовик на себя.
Не плевать на теракт в Берлине и нам. Каждый из нас может представить себя в Берлине на рождественской ярмарке. Даже если никогда в жизни туда не попадет и не имеет возможности. Но представить-то можно. А вот представить себя в Алеппо — вряд ли.
А еще каждый из нас совершенно точно может представить себя распивающим жидкость для ванны в Иркутске. Просто потому, что такова наша природа. Природа русского человека. А вот средний европеец никак не может представить себя распивающим такую жидкость в Иркутске. И именно поэтому европейцу на смерть 50 русских от отравления метанолом плевать. А нам — нет.
Причем проявления этого неравнодушия к смерти от «Боярышника» могут быть совершенно различными. Даже абсолютно противоположными. Одни, как некоторые капитализирующие простые эмоции блогеры, будут заламывать руки и театрально восклицать: «Доколе?» Другие будут веско напоминать о социал-дарвинизме. Третьи, не стесняясь, предъявят непосредственную проекцию о том, что именно и в какой обстановке приходилось выпивать им самим. Кто-то даже вспомнит «Слезу комсомолки».
Европеец таких переживаний лишен.
Однако иногда случаются абстрактные для каждого конкретного нас потери, которые заставляют сопереживать вне зависимости от проецирования. Это исключения из исключений. Таким исключением может быть смерть всемирно известного артиста, спортсмена или политика («ушла эпоха»). Им может быть смерть в прямом эфире — и тут уже разница миров нивелируется, потому что вне зависимости от многообразия мира все люди устроены одинаково.
А еще таким исключением может быть невозможное. Убийство посла само по себе относится к событиям, почти невозможным. Посол, наверное, самая безопасная профессия на планете. Врачей, учителей и чиновников на рабочих местах убивают значительно чаще. На президентов покушаются чаще. А убийство посла не в охваченной хаосом Персии, Ливии или Афганистане, а в светской Турции, стране-члене НАТО, на открытии выставки фотографий — это событие, вероятность которого сравнима с вероятностью столкновения Земли с огромным астероидом. Совершенно не похожий на фанатика убийца в костюме. Практически прямой эфир. Не знакомый нам до этого пожилой спокойный дипломат в уютных очках, который мог бы быть отцом, дядей, супругом любого из нас. Всё сразу: проекция, прямой эфир, невозможность. Комплексное эмоциональное воздействие такого события само по себе не переоценишь. А когда оно еще и накладывается на социум, переживающий в этот же день гибель полусотни своих сограждан от сугубо русской причины, общество приходит в состояние некоторой растерянности. Радиостанции переходят на монотемность и 15-минутный режим новостей. Телевидение раз за разом повторяет страшные кадры.
То же самое происходит в Европе, где прямая трансляция с рождественского рынка в Берлине накладывается на новости из Анкары.
И тут еще что-то пишут о стрельбе возле исламского центра в Цюрихе.
Примерно миллиард человек, пусть и по немного различному комплексу причин, переходят в состояние ожидания самого худшего. Как будто самого худшего еще не произошло. Пресса, обслуживающая этот миллиард, сама является его частью, поэтому переходит в такое же состояние. Реагируя уже на все что угодно. А реагировать есть на что — среди миллиарда людей на нервах наверняка найдутся такие же неадекватные, как этот убивший русского посла человек. Только они пойдут не в сторону русского посольства, а наоборот — в сторону исламского центра.
Именно так и работает этот механизм самовозгонки, введения общества в резонанс. Когда-то народовольцы считали, что убийство важного чина дестабилизирует государство. Экспериментировали вплоть до убийства царя — но государство выжило. Исламисты уже дестабилизировали не государство, а общество. Система опять выжила, но пошла на уступки. Когда вы в аэропорту снимаете обувь и вынимаете ремень из штанов — это значит, что террористы частично уже победили.
Теперь же тактика сменилась. Чудовищные массовые убийства в прямом эфире, вроде 11 сентября или Беслана, повергают общество в транс. Но не в хаос. А вот если убивать пусть даже понемногу, но в разных, совершенно неожиданных местах, и постоянно, не давая обществу опомниться, на протяжении времени — это может вызвать в обществе ответную силовую реакцию, на которую последует вторая волна террора, но уже не со стороны профессиональных террористов, а со стороны тех, на кого был направлен ответ.
Наверное, именно это представляли себе Ленин и Троцкий, когда мечтали о мировой революции. Они мечтали, а мы ощущаем этот эксперимент на себе. Цепные террористические атаки на одну страну, как в Бельгии или Франции, вполне могут быть остановлены государством. Теперь эксперимент выходит на международный масштаб. И вопрос только в том, какой именно длины цепочка нападений вызовет ответную цепную реакцию. Пока ее длины не хватает. Но попытки все чаще.
Классический терроризм, теория которого была разработана в России во второй половине XIX века, предполагал непосредственный террор против государства. Терроризм XX века предполагал воздействие на государство посредством террора против общества. Терроризму XXI века демократическое государство как часть общества уже вовсе не нужно. Его цель — уничтожение самого общества.
Точнее — его самоуничтожение на эмоциональной основе.
Ну что же, понимание этого — уже некоторый шанс на спасение.