Война хаоса против нормальных людей Жизнь после насилия: что происходит с движением антифа

«Мы спалили, что от метро идет состав в 40 бонов на арматуре и всем остальном. У нас там концерт был — и тоже дофига народу. Но в итоге просто вышли два чувака и всю толпу вдвоем из травматов расстреляли. И все, и не нужно было никакой массовой драки», — будничным голосом описывает одно из последних нападений националистов активист антифа Алексей Гаскаров. «Смешно было», — добавляет бывший «химкинский сиделец» (Гаскарова обвиняли в нападении на администрацию Химок в 2010 году, потом дело закрыли), но на его хмуром лице нет и тени улыбки.

Забавного тут действительно ничего нет: еще несколько лет назад в России шла настоящая, хоть и скрытая от глаз обывателей (и не очень им интересная), гражданская война. Сотни молодых людей, которых СМИ позже для простоты назовут антифашистами, в начале нулевых бросили вызов тысячам российских неонацистов. Сейчас, когда ультраправых бритоголовых радикалов практически не осталось, а главным врагом резко увеличившего свою численность антифа стал Центр «Э», движение, потеряв основной смысл своего существования, развалилось на кусочки. Но каждый из них живее всех живых.

Как все начиналось

От субкультуры до войны

В России девяностых никаких антифашистов не было, зато число неонацистов, которых сразу начали называть «скинхедами», стремительно росло. «В конце девяностых был всплеск «бонизма» (антифа называют русских ультраправых националистов «бонами», ультраправые называют антифа «шавками» — прим. «Ленты.ру»), их реально было дохера, — вспоминает Гаскаров. — Они носили подтяжки, ходили в гриндерах, слушали группу «Коловрат», стали массово присутствовать в школах, и это стало суперзаметно».

В Россию западные веяния, как известно, приходят с опозданием — и с поправкой на местную специфику. Скинхеды, появившиеся на Западе еще в 1960-х, изначально никакого отношения к политике и тем более расизму (и нацизму) не имели. Но со временем появилось несколько направлений, в том числе НС-скинхеды (национал-социалисты) и, например, S.H.A.R.P («скинхеды против расовых предрассудков» или просто «шарпы»). Однако в девяностых каждый российский подросток четко знал, что бритоголовый парень в огромных ботинках Dr.Martens, бейсболке Lonsdale и черной куртке-бомбере — это «скинхед», он избивает «черных» и поддерживает идеи Гитлера.

Ближе к началу нулевых в России расцвело музыкальное течение хардкор. Посетители подпольных концертов не слишком размышляли о социальных и политических проблемах в стране. «Эти ребята просто ходили на панк-рок и хардкор-концерты — и не думали о насилии над мигрантами, никакой социальной подоплеки вообще не было», — убеждает меня антифашист Владимир, который сейчас работает журналистом.

Гаскаров описывает «хардкор-сцену» как людей, объединенных «позитивным взглядом на мир, стремлением что-то изменить, экологией, социальными ценностями». «Это такое движение за все хорошее против всего плохого. В США сначала были хиппи, которые старались что-то изменить, но не смогли. Потом появились панки, которые называли своих родителей «овощами», носили ирокезы, придумали лозунг «No future» и занимались саморазрушением. Как ответ панкам и появился хардкор», — объясняет Гаскаров.

Плейлист антифашиста

В какой-то момент расплодившиеся неонацисты начали появляться и на хардкор-концертах, и особенно на выступлениях ска-панк-групп Distemper и Spitfire (ямайский стиль ска был крайне популярен у скинхедов 1960-х), участники которых высказывались против неонацизма. Именно на ска-концертах начали случаться первые серьезные «замесы». Так, на концерте Spitfire в 1999-м впервые убили «бона» — его «случайно зарезали» якобы пришедшие на концерт кавказцы.

Чтобы защитить свою среду обитания от чужаков, любители хардкор-музыки решили бороться с неонацистами их же методами. «Мы просто хотели вернуть себе субкультуру и быть скинхедами, начали встречаться и организовывать мобы по 20-30 человек по противодействию нацистам. Совершали вылазки на их концерты. Мы были санитарами города», — объясняет активист Дима, который сейчас занимается помощью антифашистам, находящимся в тюрьме. У него светлые волосы и голубой свитер под цвет глаз. Приятель Димы Владимир одет в классический вязаный свитер с елочками. Сейчас мало кто носит бренды Lonsdale или Fred Perry — из-за права считать их частью своей субкультуры не в последнюю очередь и случались раньше драки. Очевидным внешним признаком неонациста остается бренд Thor Steinаr, а Fred Perry — после того как марка поддержала геев — правые носить перестали, смеется Владимир.

Еще один заметный активист антифа Укроп рассказывает, что в «движухе» на заре времен было 20 человек, которым «не нравились ублюдки», поэтому они начали защищать панков: «На концерт собиралось 300 панков, приходили 30 нациков — и давай у них пиво отбирать, лещей им бить. А тут пришли мы и дали им п**ды, те охренели, сказали: "Ничего себе! Нацистов можно бить!" и начали свои ирокезы забривать и к нам присоединяться». Постепенно в «движухе» становилось все больше и больше людей.

Возможно, если бы на хардкор-концерты начали нападать, скажем, либералы, то вместо антифашистов появились бы антилибералы. Впрочем, противостояние правых и левых скинхедов все же было предопределено западным опытом.

В 2003-2004 годах антифашистское движение поставило себе цель не только обороняться, но и противодействовать неонацистам на их территории. Первый этап войны складывался для «антифашистов» (которых никто тогда так не называл, они ими и не были) «суперудачно». Секрет успеха заключался в том, что националисты не понимали, кто и почему на них нападает. «Боны чувствовали на своих концертах стопроцентное доминирование, ничего не боялись, а тут на них кто-то начал прыгать», — рассказывает Гаскаров. По его словам, первые года два националисты думали, что на них какие-то гопники нападают. «Мы часто кричали «Русские, вперед!», чтобы не дать им возможности нас идентифицировать», — добавляет антифашист.

Не понимали, что происходит, и путали «антифа» с обычными гопниками и правоохранительные органы. «Когда менты появлялись на месте побоища, они думали, что это гопники с гопниками чего-то не поделили, — широко улыбается Укроп. — Давали полторы тысячи ментам, они всех отпускали, потому что было непонятно, кто мы».

Тактика насильственных акций достигла своих целей, утверждают антифашисты. Вскоре националисты стали бояться открыто ходить по улицам, «им стало стремно носить кельтские кресты и свои бренды». «Это реально работало. Это был такой урок — дать п**ды, чтобы человек в следующий раз подумал, стоит ли зиговать и бить мигрантов», — говорит Дима.

Однако веселые беззаботные времена быстро прошли. Как только более-менее удалось убрать толпы неонацистов с улиц, появилась новая, более серьезная проблема. «Антифашистское движение за что боролось, на то и напоролось. Они забыли о своих врагах. Весь гнев нацистов, который шел на мигрантов и чернокожих, вылился на антифашистов», — добавляет активист Укроп. На пике, которого движение антифа достигло где-то в 2005-2006 годах, в нем состояло несколько сотен человек (появились мощные ячейки в Кирове, Иваново и других городах), но правых все равно было больше, и они были готовы убивать.

Насилием на насилие

Во второй половине нулевых по России прокатилась волна убийств антифашистов, первое из которых произошло 13 ноября 2005 года в Петербурге. У входа в магазин «Буквоед» несколько бритоголовых молодчиков с криками «Анти-антифа!» напали на гитариста хардкор-группы Sandinista! Тимура Качараву и его приятеля Максима Згибая. Качарава получил шесть ножевых ранений в шею и скончался на месте, его другу удалось выжить. В апреле 2006-го шестеро неонацистов убили 19-летнего Александра Рюхина. «Для антифашистов это был шок, потому что до этого в драках не использовалось оружие», — рассказывает Гаскаров. Дрались тогда в основном на кулаках, позже появились арматуры.

Другая проблема была в том, что после убийств Качаравы и Рюхина о молодых людях, борющихся с нацистами, заговорили СМИ. Появились первые интервью, в движение повалили очень разные люди. «До этого у нас было понимание, что нас немного, но все нормальные, даже Шкобарь (Алексей Олесинов, осужденный за драку в 2008 году в клубе «Культ» на 12 месяцев, сейчас находится под арестом по подозрению в причастности к драке в клубе «Воздух» — прим. «Ленты.ру») — это студент филфака, суперобразованный, а не быдло какое», — говорит Гаскаров. Потом, по признанию одного из самых авторитетных антифа, ветераны движения перестали контролировать ситуацию: «Ты приходил на концерт и не понимал, кто они и что они».

У антифашистов и неонацистов появились скауты, выслеживавшие врагов; были люди, внедренные в чужую тусовку; фотографии и личные данные участников обоих движений выкладывали на специальные сайты. «Но кажется, что там часто попадались одни и те же люди», — усмехается антифашист Дима.

Использование насильственных методов — это самая распространенная претензия к антифашистам со стороны обывателей, в том числе (а может, и особенно) со стороны тех, кто не приемлет германский нацизм и другие тоталитарные идеологии. В движении антифа если когда-то и была на этот счет дискуссия, то весьма поверхностная. Насилие всегда было определяющей идеей. «Если эти люди исповедуют человеконенавистническую идеологию и насилие, то они должны на своей шкуре испытать это», — спокойно и без тени внутренних сомнений говорит активист Дима. Гаскаров поясняет, что неонацисты привыкли к языку насилия, и переубедить их как-то иначе — из-за их идеологии, основанной на демагогии, — невозможно.

«В Исландии или Финляндии, наверное, можно обратиться в суд, но в России никто не верит [что можно решить проблему по-другому]. Что же [те, кто против ответа насилием], никогда по морде не получали, их никогда мент никуда не тащил? Даже какие-то кровожадные эксцессы вроде приморских партизан — и то находят стопроцентную поддержку среди российского населения, но не прессы, конечно», — объясняет эмигрировавший в Европу после нападения на Химкинскую администрацию антифашист Петр Силаев (более известный как Петр Косово).

Совершенно несогласен с предположением о том, что антифашисты уподоблялись неонацистам, и Укроп. «Антифашисты никого не убивали и били только нацистов, а нацисты убивали художников, музыкантов, эмигрантов, студентов. У них было хаотичное, безумное, животное, нелогичное и бессмысленное насилие, в то время как наше насилие было иммунитетом общества», — объясняет он. Насчет тяжелой и неприятной, но все же необходимости применения насилия у него есть своя философия.

После первых убийств (а их было еще немало) антифашисты начали, по выражению Гаскарова, «дико вооружаться». «Маховик ненависти раскручивался, ненависть и насилие привлекают специфический контингент. К нам начали приходить люди исключительно из-за насилия, так как появилась такая легальная тема», — объясняет Гаскаров. К концу нулевых каждый уважающий себя антифашист обзавелся ножом или травматом. «Счастье, что не происходит все время поножовщины, поскольку есть довольно много отморозков, но это российские реалии. И вообще, если сравнить число невинно убиенных людей кандидатами наук и антифашистами, то первые убили больше», — говорит Петр Косово.

Антифашисты утверждают, что никогда не хотели переходить грань и убивать врагов — в отличие от неонацистов, которые этим, напротив, гордились. В Сети можно найти видео, на которых ультраправые ножом протыкают портрет Качаравы, и из него начинает брызгать жидкость, похожая на кровь. Известный сторонник Гитлера, а ныне как бы яростный борец с педофилами Максим Марцинкевич по прозвищу Тесак снимал ролики, в которых инсценировал убийства выходцев из Средней Азии. Этими видео вдохновлялись более молодые и менее расчетливые радикальные националисты. «В антифа большинство были не готовы убивать людей, ведь мы же гуманисты», — резюмирует антифашист Владимир.

Но большинство — это все-таки не все. Если не считать нескольких убийств при самообороне, самое громкое смертельное нападение антифашисты совершили совсем недавно — в ноябре 2012 года. В Рязани в результате небольшой стычки студента Александра Дудина, связанного с националистами, ударили ножом, он скончался в машине скорой помощи.

Антифашисты этой историей не гордятся и от убийц стараются откреститься, в один голос оправдываясь децентрализацией своего движения и его исторически «безлидерным» характером. «У нас есть общая музыка, общие понятия, общие ценности, свой язык, но контролировать всех — это как контролировать всех панков», — удивляется Укроп.

Сейчас антифа представляет собой выводок разрозненных групп молодежи, которые фактически никто не координирует. «Одной из групп, которая причисляет себя к антифашистскому движению, являются обычные хулиганы-алкоголики. Вся их деятельность сводится к посещению концертов, совместному распиванию и нападениям», — писали на одном из антифашистских сайтов по поводу убийства Дудина. «Чуваки в Рязани имели к нам отношение, считали какое-то наше послание, но без лидеров некому сказать, что это не наши методы», — говорит Гаскаров. Сам он, будучи, пожалуй, самым известным антифашистом, упорно отказывается называть себя лидером, но все равно старается вести с товарищами просветительские беседы.

«Гаскаров всегда выступал за то, чтобы публиковать после эксцессов пресс-релизы о том, что мы осуждаем, что необходимо покарать, — с иронией говорит Косово. — Но это получается привет ментам сказать, ведь, осуждая что-то, ты даешь понять, что ты какой-то руководитель группировки — Лимонов или бин Ладен, который может приказать убивать или не убивать, а это совершенно неадекватно».

В игру вступила власть

В 2009 году произошли еще три знаковых для движения антифа убийства. 19 января 2009 года на Пречистенке недалеко от метро «Кропоткинская» были застрелены адвокат Станислав Маркелов и журналистка Анастасия Бабурова. Маркелов неоднократно представлял интересы антифашистов (например, Шкобаря или Егора Томского, второго потерпевшего по делу об убийстве Александра Рюхина), а Бабурова за день до своей смерти вступила в анархистскую организацию «Автономное действие». В ноябре того же года в Москве застрелили одного из самых авторитетных антифашистов Ивана Хуторского по прозвищу Костолом — как нетрудно догадаться, он был известным «боевиком».

Каждый год в день убийства Маркелова и Бабуровой, за которое впоследствии были осуждены националисты Никита Тихонов и Евгения Хасис (сами националисты считают, что Маркелова и Бабурову «убили чеченцы»), антифашисты проводят массовое шествие по центру Москвы. «Мы еще раньше поняли, что необходимо переходить от уличной войны к политическим действиям, и кроме бесконечных драк стали проводить какие-то мероприятия, участвовали в разных демонстрациях», — рассказывает Гаскаров.

В марте 2008-го на Китай-городе больше десятка неонацистов напали на нескольких антифашистов, шедших на концерт в клуб Art Garbage. 21-летний Алексей Крылов скончался на месте, но антифашисты, по словам Гаскарова, не стали устраивать стихийный погром, а провели большую — по меркам того времени — демонстрацию, в ней участвовали 500 человек. Примерно так же они поступили и после убийства Маркелова и Бабуровой. Главная цель была в том, чтобы привлечь всеобщее внимание к убийствам активистов. В 2009 году в День народного единства 4 ноября, когда националисты традиционно проводят «Русский марш», антифашисты участвовали в митинге-концерте «Русские против фашизма».

В январе 2010-го в Москве в первую годовщину убийства Маркелова и Бабуровой более тысячи антифашистов и сочувствующих вышли на митинг, закончившийся несанкционированным маршем и столкновениями с полицией. Митинг тогда охраняли не только милиционеры, но и активисты «России молодой», которую антифа обвиняли в сотрудничестве с националистической организацией «Русский образ» (в ней состояли Тихонов и Хасис). В этот период главным — или как минимум равным националистам — врагом антифашистов стало государство и созданный им Центр по борьбе с экстремизмом (Центр «Э»).

Впрочем, одновременно с накатом на антифа власти, наконец, взялись за радикальных националистов, признают сами антифашисты. В середине нулевых, говорит Гаскаров, было ощущение, что национал-социалистов «никто не трогает». «Казалось, что после «оранжевой революции» на Украине власти так или иначе ставят на этих людей в случае либеральных протестов. Поэтому их старались не трогать, пытались кооптировать в "Наших"», — добавляет Гаскаров и приводит в пример связку «Русского образа» и «России молодой».

С 2009 года власти заговорили о проблеме фашизма в России и начали сажать неонацистов (например, членов банды Рыно-Скачевского). «С 2010 года резко снижается количество убийств, а к концу 2011 года, как я посчитал, сидели около 2000 отморозков», — рассказывает Гаскаров. По мнению Владимира, ФСБ разгромила неонацистское подполье вроде Боевой организации русских националистов (БОРН), Алексея Коршунова или Никиты Тихонова. «Фактически осталась только молодежь, которая на футбол ходит и по пьяни может убить дворника. Но такого, как было четыре года назад, когда банды массово убивали мигрантов, больше нет», — говорит Владимир.

С такой точкой зрения не согласен Укроп, который считает, что «милиция неспособна решить эти проблемы, так [как] она сама по себе карательный фашистский орган, и бороться с неонацистами не в его интересах». Он уверен, что победить заразу смогло само общество, в котором «путем самоорганизации» из гопников выросло целое социальное движение антифа.

Изменились и сами националисты, которые стали стремительно легализовываться и идти в большую политику. Появилось Движение против нелегальной иммиграции (впоследствии запрещенное), разные проекты Константина Крылова и Владимира Тора. «Они поняли, что не надо постоянно зиговать, надо просто говорить про национализм и создавать партию. Они даже стали копировать нашу субкультуру — у них появились свои хардкор-группы, многие стали веганами или даже стрейтэйджерами (отказ от курения, алкоголя и наркотиков — прим. «Ленты.ру»). Мы думали, что еще немного — и они, блин, геев пойдут защищать», — смеется Гаскаров.

Переломным моментом в судьбе антифашистского движения стала акция в подмосковных Химках: около 400 активистов дошли до администрации города, забросали ее фаерами, расписали стены лозунгами и выбили несколько окон. Несмотря на то, что поводом для выступления антифа стало участие националистов в нападениях на экологических активистов в Химкинском лесу, власть восприняла это как прямой выпад против себя. И, возможно, не зря. Дима, вспоминая последовавшую акцию националистов на Манежной площади в декабре 2010 года, говорит, что «если бы у нас было шесть тысяч человек, как у нациков, то мы бы не на Манежной стояли, а Кремль штурмовали».

Так или иначе, Кремль устоял, а Гаскаров и Максим Солопов были тогда арестованы по делу о нападении на химкинскую администрацию (позже их отпустили); несколько подозреваемых в причастности к акции активистов, в том числе Денис Солопов и Петя Косово, покинули страну.

Началась новая эпоха. «Раньше нам тысячу раз предлагали стать частью «антифашистского» движения «Наши», на нас выходили люди из администрации президента, соглашались, что фашизм — это плохо, но просили не заниматься политикой, а только клеить стикеры и проводить концерты. В итоге Центру «Э» вменили заниматься политическими, а никого нет. Есть боны, которых раздавили, и мы — вот они нездоровую активность и развили. После Химок они совсем ох**ли, покатился каток репрессий, и ядро движения развалилось», — признает Гаскаров.

Центр «Э» продолжает наступление на антифашистов и сейчас. Кроме арестованных по Болотному делу движение антифа считает политзаключенными Алексея Олесинова, Алексея Сутугу и Алена Воликова, которых посадили по подозрению в участии в драке в клубе «Воздух». Громкое дело идет (хотя, похоже, разваливается) в Нижнем Новгороде, где Центр «Э» обвиняет антифашистов в создании несуществующей экстремистской организации и подготовке государственного переворота («Лента.ру» неоднократно подробно писала об этом деле).

В очередной раз Центр «Э», по словам Гаскарова, заинтересовался антифашистами в марте 2012 года, когда они стали играть роль в обеспечении безопасности митингов «За честные выборы». 5 марта после выборов президента антифашисты приехали на Пушкинскую за два часа до согласованной акции протеста и застали там 300 человек. «Их, видно, по всяким залам набрали, чтобы делать провокации, но нам удалось большую часть разными способами прогнать», — рассказал Гаскаров.

Антифашизм себя исчерпал

Сами антифашисты на первом этапе себя так не называли, чужеродным этот термин выглядит и сейчас. «Сначала кто-то определял себя как скинхедов, кто-то никак себя не идентифицировал. А этот ярлык, перешедший с Запада, появился уже после убийства Качаравы, и его стали использовать СМИ», — говорит Гаскаров. Да они никогда и не были антифашистами в гуманитарном или цивилизационном смысле этого слова. «Все это отчасти держалось на угаре, тусовках, музыке, одежде и насилии. Оно ничем не было мотивированно, просто такой стиль жизни. Все понимали, что мы просто такая молодежь, которая любит подраться, и отчасти они были безусловно правы», — рассказывает Владимир.

Один из активистов движения по имени Паша, который занимается общежитием «Московского шелка», вообще настойчиво просит его антифашистом в статье не называть. «У нас в основном люди с левыми убеждениями, а антифа — это ярлык, который на нас клеят по всему миру СМИ. Антифашистские убеждения органично выходят из социалистических убеждений. Кто всегда боролся против фашизма до конца? Не националисты или либералы, а только левые», — говорит Паша.

Впрочем, сейчас называть антифашистов антифашистами все равно бессмысленно, потому что противостояние с неонацистами и националистами практически завершилось, и это понимает большинство активистов движения. «Насилие на улицах бессмысленно, таблетки от болезни надо принимать тогда, когда болезнь есть, и таблетка должна соответствовать болезни. А сейчас нет насилия на улицах и нет смысла в наступательном насилии, хотя от идиотов нужно продолжать обороняться», — говорит Укроп. «Есть ощущение, что мы делали-делали дело — и сделали», — добавляет Гаскаров.

«Антифашизм — это часть левого мировоззрения, но это не должно быть главным. Антифашистская борьба уходит на задворки и скоро перестанет существовать. Просто так друг друга уже практически никто не выслеживает», — рассказывает Владимир. «Люди не понимают, чем им дальше заниматься. Раньше они занимались насилием, снимали его на видео, был для многих какой-то смысл жизни, а сейчас они потеряны», — добавляет он.

После Химок стало ясно, что движение ждут перемены. Раньше антифашисты старались «не вписываться» в малопопулярные оппозиционные темы, поскольку считали себя самым массовым движением (все изменилось в декабре 2011 года, после многотысячных оппозиционных митингов) не только на левом фланге. «Мы приезжали и видели, что там 20 активистов в лесу и 200 человек их еще в Химках поддерживают. Так и когда первый гей-парад в Москве пытались провести, туда все мудаки города вписались, и мы решили, что надо прийти и застать всех сразу, а вышло, что нас пришло в десять раз больше, чем людей с радужными флагами. Тогда мы решили, что не должны вписываться в темы, которые волнуют меньше людей, чем нас. Но в Химках, когда подписали националистов, нужно было ехать», — рассказывает Гаскаров.

Так постепенно движение втягивалось в политику и общественную жизнь. «Либо мы занимаемся политикой и социальными вещами, либо продолжаем жить в субкультурном гетто, — перечисляет два пути, которые встали перед движением Владимир. — С того момента и произошел крен в движении». Среди тех, кто приходит в антифа сейчас, в основном люди с левыми убеждениями, которые говорят, что главная проблема — не неонацизм, а отсутствие демократии в стране.

Но в политику и социальные инициативы идут не все. Другую сторону упадка антифашизма показывает Укроп. «Антифашизм выродился в субкультуру. Раньше становились рэперами и металлистами, а сейчас антифашистами и националистами. Многие меняют стороны по несколько раз, как когда-то слушали сначала Onyx, потом «Металлику», а потом снова Onyx, — смеется Укроп и рассказывает показательную, по его мнению, историю. — Одной 16-летней девочке, которая решила стать антифашисткой, боны дали сипов (избили — прим. «Ленты.ру»), но потом один из них, 16-летний пацан, в нее влюбился и написал под ее окнами: "Лена, прости нас. Боны"».

Чем все закончилось

К 2013 году сплоченное антифашистское движение распалось на группы, каждая из которых занимается чем-то своим. Кто-то пошел в политику, кто-то уехал в эмиграцию, кто-то занялся социальной работой, а кто-то продолжает играть хардкор.

Политик

Это сейчас Алексей Гаскаров — солидно выглядящий мужчина, который заседает в Координационном совете оппозиции и ходит на совещания в синем клетчатом костюме и бордовом галстуке. Раньше он был футбольным фанатом, но ему сразу не понравилось, когда «сотня дебилов» по дороге «на выезд» выкидывала из электрички любого человека нерусской внешности.

«Я стал интересоваться политикой, узнавать, что вообще происходит, и еще в школе мне стали близки левые взгляды. На одной первомайской демонстрации среди кучи безумных бабок и сталинистов я случайно увидел чувака, который продавал журнал «Автоном» — молодежный журнал, который писал о политике. Тогда движение было на сто процентов неполитизированное, но так как все музыкальные и культурные веяния шли через левацкие журналы, где писали про европейских антифа, это постепенно перенималось, и так появились R.A.S.H. (Red & Anarchist Skinheads — «Лента.ру») и S.H.A.R.P.», — рассказывает Гаскаров.

Он признает, что до сих пор остается намного более левым, чем большинство его товарищей по движению. При этом сам Гаскаров и его единомышленники не являются «чистыми леваками». «Нам близко чувство социальной ответственности, но не просто отнять и поделить. Но у нас, конечно, есть врожденное понимание, что мы типа левые, так как нам близки ценности свободы, равенства и демократии, мы хотим, чтобы в обществе у всех были равные возможности, и мы за прогрессивную шкалу налогов. Мы не против частной собственности, людям нельзя запрещать бизнесом заниматься», — говорит антифашист. В ходе разговора он все время говорит «мы думаем», «мы считаем», но на уточняющий вопрос признается, что речь идет примерно о трех-пяти его сторонниках.

Классических левых — например, координатора «Левого фронта» Сергея Удальцова — Гаскаров поддерживает не полностью. «Мы сталкивались с ним во времена "Авангарда красной молодежи", приходили к ним на собрание, а там реально трэш — в анпиловском офисе сидят в ряд активисты, на трибуну выходит Удальцов и начинает: "Товарищи". Полный п***ец. Мы, конечно, далеки от всего этого были», — вспоминает Гаскаров. Удальцова он называет «профессиональным акционистом» — и не понимает, в чем состоят его другие «компетенции».

Гаскаров учился в Финансовой академии, где защитил диплом про налог Тобина (налог на финансовые спекуляции), потом делал софт для планирования малого бизнеса, а сейчас занимается консалтингом.

По мнению Гаскарова, при Путине в России «реализуется жесткая неолиберальная модель», правительство выступает за дерегулирование и не вмешивается в происходящее на рынке. Он видит в этом и свои плюсы, которые отмечает не каждый левый. «Все реализуется с максимальным благоприятствованием бизнесу. У нас есть веганский магазин на Чистых прудах, в Жуковском мы кофейню открываем. Все говорят, что прессуют бизнес, но на мелком уровне все очень просто», — говорит Гаскаров.

Осенью 2012 года Гаскаров как самый известный в России антифашист пошел в Координационный совет оппозиции. «Нет такого, что я лидер антифашистского движения, наоборот, меня большая часть людей вообще не воспринимает из-за того, что я в КС сижу и еще что-то такое делаю», — рассказывает Гаскаров. Мотивацию вхождения в КС, где ему приходится сидеть за одним столом с националистами, Гаскаров объясняет так: «Конечно, КС нам чужд, как чуждо любое движение, где есть лидер, но логично, чтобы наш голос там был, ведь для нас суперважны ценности создания конкурентного пространства и какое-то противодействие Кремлю».

Музыкант-анархист

«Как можно отойти от осознания справедливости? Можно ли отойти от того, что ты понимаешь, что такое хорошо или плохо? Можно ли отойти от моральных человеческих качеств? Я считаю, что нельзя», — с возмущением отвечает мне Укроп, которого я неловко спрашиваю о том, находится ли он по-прежнему в «движе».

Укроп сидит передо мной в спортивном костюме и «бандитской» кепке на фудкорте торгового центра (в «Макдоналдс» он идти отказался по идеологическим соображениям) — представить его заседающим в Координационном совете оппозиции невозможно. Да он туда и не стремится, хотя в его голове роится явно больше оригинальных мыслей, чем у большинства членов КС.

Он ненавидит государство, ментов и капитализм. «Если капитализм был движущей силой 200 лет назад, то сейчас это якорь. Государство было хорошей штукой, защищающей людей труда, которые обосновались на земле, от безумных кочевников, которые ничего не хотели делать. Но сейчас государство — это вещь в себе, которая живет своими интересами и ставит их выше интересов общества и личности. Мы можем это видеть из законодательства», — объясняет Укроп.

«Выше, выше черный флаг?» — цитирую ему строчку одной из самых известных анархических песен. Укроп отвечает, что это квинтэссенция его идеи. «Чтобы ее осознать, нужно иметь представление о горизонтальной структуре общества, нужно понимать, что они работают более эффективно, чем иерархические структуры. Один человек может сделать что-то одно, два человека могут родить третьего, а тысяча человек может на миллионы веков след в истории оставить», — говорит Укроп. Лучшим примером такой горизонтальной структуры Укроп считает антифашистское движение. «Я счастлив, что не был лентяем и поучаствовал в этом. А то ведь есть же люди, которые, например, не ходили в 1991 году к Белому дому, а допустим, "Лебединое озеро" смотрели. Я же считал, что нужно помогать слабым, и что я должен других до своего уровня дотягивать, чтобы не жить в обществе баранов, которым нужны мама и папа, чтобы попу подтереть», — декламирует Укроп.

Он и сам недавно стал отцом. Укроп так воспитывает сына, чтобы он, если «сядет в тюрьму, умрет или куда-то пропадет», был «не сволочью, падалью и г*вном, а высокоморальным хорошим чуваком» — и «чтобы все хотели с ним общаться, жить и путешествовать, а быть противными, мерзкими и гадкими не хотели бы».

У Укропа нет постоянной работы, потому что ему не нравится рано вставать и работать пять дней в неделю. Свой род занятий он называет «трудовым фрилансом» — подрабатывает грузчиком, курьером, иногда звукорежиссером. К обычной офисной работе Укроп испытывает явное презрение: «В какой-то момент приходишь к осознанию, что государство тормозит общество, делает человека хуже, заставляет его проживать свою жизнь, например, постоянно ставя печати на бумажках. Вот тебе нужен новый паспорт, а есть же человек, который 365 дней в году выдает паспорта, перебирает бумажки. Никому нельзя такой судьбы дать вообще! К сожалению, у нас есть экономическое рабство, которое заставило их работать в этом ужасе ради получения денег, и это должно исчезнуть», — проповедует Укроп. И он знает, как это сделать.

Во-первых, общество должно стать свободным и начать само решать свои проблемы. «Советский Союз лишил нас общественного иммунитета, паразит в лице государства пробрался так глубоко, что люди сами даже в турпоход пойти не могут, а ищут организатора, чтобы он разработал маршрут и дал список необходимых вещей. Где гарантия, что другие люди будут решать наши проблемы, а не свои? Как ЖКХ мы отдали управляющим компаниям, а они отмывают бабки на свет, на газ, на воду, а мы как жильцы ничего не решаем», — горячится Укроп и тут же добавляет, что еще одна реальная проблема — это «точечное расселение людей, чтобы они не могли объединиться, ведь добираться до друзей минимум полчаса».

Во-вторых, по учению Укропа, нужно поменять принципы функционирования общества. «Люди перестанут воровать, когда воровать будет невыгодно, а невыгодно станет, когда можно будет просто взять», — объясняет анархист. Сделать общество, когда все и всем будет доступно легко. «Мы видим полно бутиков, которые не продают одежду. Они лучше через год сделают скидку, через два еще одну, а потом выбросят или утилизируют одежду, но они никогда не отдадут ее бездомным», — негодует анархист.

Он уверен, что построить дивный новый мир могут несколько программистов и хорошая транспортная компания. «Это будет общество из рук в руки. Школа напишет, что ей нужны парты, а завод по производству парт сразу отправит ей парты. В капитализме же все работает так: мы отдали деньги за парты наверх, там их разграбили, поделили остатки, дали часть школе, там директор пограбил, выставил заказ на тендер, завод произвел парты, отдал компании, она сделала накрутку, отдала шести разным компаниям, все шесть сделали накрутку, подали на тендер — и кто заплатил больше взятку, тот выиграл тендер. Мой друг может легко написать такую программу», — тараторит Укроп и делает большой глоток американо.

В антифашистской тусовке Укроп известен как автор песен, он поет в группе Change The World Without Taking Power. Песни у них весьма боевые — например, «Я иду взрывать приемную ФСБ!» CTWTP выступает с концертами в Москве три-четыре раза в месяц и скоро выпустит уже шестой альбом. Но денег музыканты на этом не зарабатывают принципиально. «В моем райдере, — шутит Укроп, — указано, что мероприятие должно быть не ради коммерческой прибыли, а ради сбора средств сидящим в тюрьме или помощи детдому».

Народник

Социальный аспект в движении антифашистов присутствовал с самого начала. Когда музыкант Тимур Качарава получил смертельный удар ножом, он как раз возвращался с очередной акции Food not bombs. Суть этой кампании в том, чтобы накормить каждого голодного вегетарианской едой. Впрочем, сейчас российские антифа это дело уже забросили.

Паша, который просит его ни в коем случае антифашистом не называть, немного презрительно обзывает Food not bombs «субкультурщиной». «Я оттуда свалил, когда на раздаче еды бездомные начали за нее драться. Тогда я понял, что это неэффективно, и мир так к лучшему не изменить, а только потешишь самолюбие», — рассказывает Паша.

Сейчас Паша и его товарищи носят еду и воду женщинам, живущим в общежитии «Московского шелка» в Большом Саввинском переулке. 19 января 2013 года местный ЧОП, который в интересах собственника пытается выселить жильцов из помещения, закрыл перед группой антифашистов ворота, после чего произошла потасовка. Разозленные антифа избили чоповцев; двоим активистам теперь грозит уголовное наказание.

В конце беседы он попросил меня упоминать его как Паша Черный Передел — и сам засмеялся своей шутке. Он немного полноват, одет в бывалое синее поло, у него рыжеватая борода, в общении он почти сразу располагает к себе своим простодушием. Общежитиями Паша Черный Передел с друзьями начал заниматься не так давно (катализатором новой социальной активности стали Химки). В декабре 2012-го кто-то узнал, что в общежитии на Бауманской избили пенсионерку. На место выдвинулся отряд антифашистов, «чтобы разобраться в ситуации, помочь людям, может, и материально, выразить солидарность с ними в какой-то форме». Выяснилось, что избил женщину человек по фамилии Хромов, которому парни в не самых цензурных выражениях указали на его место.

В той общаге антифашисты узнали и про ситуацию в «Мосшелке», о чем «Лента.ру» недавно подробно писала. Я спрашиваю Пашу, стоило ли драться с чоповцами, если теперь двух его товарищей, весьма вероятно, ждет тюрьма. «Во-первых, что же — нужно, когда на тебя оказывается физическое воздействие, лечь, свернуться калачиком и сказать "П**дите меня, только не обоссыте?" А с другой стороны, если бы не было экшна, то получило ли бы это дело такой резонанс? Правозащитники ходят уже несколько лет к этим еб**ым чиновникам, капиталистам, просят чего-то, пишут жалобы, а толку нет», — объясняет Паша.

Паша Черный Передел и сам уже давно готов отправиться в тюрьму — и даже придумал, чем там будет заниматься. «После смерти Костолома я понял, что эффективно давить на систему можно только выходя за ее рамки, так как в ней даже потребности людей в жилье не обеспечивают», — говорит Паша.

На мои робкие вопросы о нарушении на «Мосшелке» права частной собственности, он смотрит на меня как на дебила и усмехается: «Частная собственность? Ты же понимаешь, что мы все анархисты и социалисты, и для нас она не является авторитетной вещью». Несмотря на мои неоднократные просьбы назвать еще примеры социально ответственной деятельности антифа, Паше с трудом — помимо двух общежитий — удается вспомнить еще только про парк «Лосиный остров». «Парком сейчас управляет чувак, который напрямую связан с Минприроды. Он считает парк своей собственностью и делает там, что захочет. Они незаконно вырубили кусок леса и обустроили свалку. Мы скорешились с группой экологов и пошли на а-ля экскурсию, начали фоткать, тут же вышли братки и случился конфликт», — пересказывает события Паша. Звучит не очень серьезно.

Паша, как и многие члены движения, которое ему больше всего нравится называть народническим, из хорошей семьи. Мама — учитель, и сам он в детстве читал много книжек, а теперь старается образовывать товарищей по движению. За час интервью он успевает засыпать меня различными левацкими теориями.

Он работает в бэк-офисе магазина «Бенеттон», и я не могу не спросить его, каково это для убежденного социалиста. «Я существую в рамках капиталистической системы, и если я скажу "нахрен эту систему" и уйду в лес жить, пройдет несколько лет, и система придет ко мне рубить лес, чтобы его продавать», — говорит он.

Паша Черный Передел идет дальше и сравнивает себя с Энгельсом, который обеспечивал Маркса. «Он вынужден был работать коммерческим директором в фирме своего отца, работу свою он ненавидел. Наверное, я ее также ненавижу, но мы поставлены в определенные условия, в которых должны существовать», — говорит Паша. За неимением нового Маркса он помогает родителям и товарищам по движению, скидывается на адвокатов для сидящих товарищей и на покупку обогревателей в общежитие, где отключили отопление.

В конце беседы я спрашиваю его, кто же он и его товарищи, если не антифашисты. «Мы анархисты, социалисты, народники, хотя названия нового быть не может, пока не сформировалась новая левая идентичность. Нужен синтез современного научного подхода, который Маркс использовал, хотя этика Кропоткина должна быть в этот синтез включена. Какими бы мы ни были материалистами, важность идеального нельзя списывать со счетов, так как человек — это существо мыслящее», — говорит он. «Хочется верить», — отвечаю я, и Паша Черный Передел долго заливисто смеется.

Эмигрант

Вышедшая в 2009 году повесть Петра Косово «Исход» (книга опубликована под псевдонимом DJ Stalingrad) — пожалуй, наиболее авторитетный источник знаний о жизни антифашистов в середине нулевых. По прошествии четырех лет Петр говорит о книге весьма неохотно, называя ее «неактуальной».

Сейчас Косово живет в Испании и, пока он разговаривает со мной по скайпу, за его окном периодически звонят церковные колокола. Он покинул Россию после акции в Химках, так как власти подозревают его в организации беспорядков около здания химкинской администрации. В августе Косово был задержан в Испании по запросу РФ и ордеру Интерпола, несмотря на полученный ранее в Финляндии статус политического беженца.

«Когда меня недавно арестовали, то я понял, что Россия и так ближе ко мне, чем я думал», — смеется Петр. Возвращаться обратно он хочет не слишком, говорит, что «осознает свою космполитичность», что «нет национальных различий, только социальные», и «если поскрести, то все люди во всем мире одинаковые». Его друг и еще один эмигрировавший антифашист Денис Солопов живет в Голландии и, по словам Петра, только недавно выучил голландский, потому что на протяжении двух лет только и делал, что помогал товарищам решать проблемы в Москве и раздавал интервью.

Петр уверен, что разделение антифа на группировки — это неинтересный взгляд на проблему. «Интересно, что в России в девяностых и нулевых существует некий пласт людей из советских интеллигентных семей, не принадлежащих к элите, не живущих на Фрунзенской и не учащихся в 57-й школе, которые не находят себе места в стране третьего мира», — говорит Петр. Такие люди были предназначены, чтобы жить, например, в финской социал-демократии 1970-х, а вынуждены обитать в Пуэрто-Рико.

Язык родителей из советской трудовой интеллигенции, электриков, читавших толстые журналы, не соответствовал девяностым, поэтому молодежь, по мнению Петра, искала новые ценности и выбирала между стандартным поведением — «торговать мобилами, отжимать деньги у младшеклассников, отращивать морду, бухать и смотреть телик». Но у детей интеллигенции с помощью советских мультфильмов был заложен высокий уровень социального и этического сознания. «Уровень "Простоквашино" был выше на сто баллов. И либо ты оставался в нем, либо опускался в общество третьего мира. Большинство поддались искушению и стали очень плохими людьми, недостойными подарков на Новый год, но многие остались нормальными», — уверяет Петр.

Люди, не предавшие «Простоквашино», по терминологии Косово, и есть антифа, хотя на этом названии он, как и его товарищи, уже не настаивает. «Это просто слой людей, которые отказываются жить в третьем мире. Мы выбрали принадлежность к общемировому стандарту, и оказалось, что язык и социальные ценности панка, хардкора и альтернативных сообществ адекватны российской действительности», — говорит Косово. Власти «предавших мультфильмы» и убивающих «черных» людей поддерживают, поскольку это нормальный атрибут страны третьего мира. Но есть в России и свои плюсы, уверен Косово: «Гигантская, неуправляемая, дико коррумпированная махина, где кто угодно может делать что угодно, очень удобна для любого движа».

Петр, нашедший кров в Испании, утверждает, что самые приятные для него новости из России — это когда какие-то жильцы скооперировались, возник какой-то профсоюз. По его мнению, люди, у которых есть социальная совесть, должны строить свою систему вне государства, «чтобы не быть запачканным, ведь нельзя опустить что-то в стакан говна, чтобы оно осталось чистым».

По словам Косово, антифашизм будет существовать всегда, но называться, может, будет и по-другому. Например, новые антифашисты могут стать антидогхантерами. «Половина моих знакомых уже в антидогхантерах», — смеется Косово. Он говорит, что догхантеры «подтверждают его антропологические выкладки, что существуют социальные различия». «Когда смотришь на фотографии догхантеров, то видишь, что это те же самые боны с такими же мордами, шутками и стилистическими оборотами. Похоже, что нас ждет бесконечная война хаоса против нормальных людей», — резюмирует Петр.