Память, говори! Чем занимается «Мемориал» — организация, которую тщательно проверяет Генпрокуратура

Уже больше двух недель Генеральная прокуратура России проверяет некоммерческие организации. К самой масштабной за последние годы проверке подключены Министерство юстиции, Федеральная налоговая служба, МЧС и Роспотребнадзор. Многие организации представили наборы затребованных документов весом в несколько десятков килограммов. Внятного объяснения проверкам до сих пор нет: Генпрокуратура сообщает, что действует согласно своему плану, Минюст утверждает, что прокуроры работают в рамках его полномочий. Общественность уверена, что дан ход закону «Об НКО-иностранных агентах», вступившему в силу еще в ноябре 2012-го. К 26 марта проверками были охвачены в общей сложности 88 НКО в 24 регионах России, среди которых оказались не только российские организации, но и иностранные. Некоторые организации отказались общаться с прокурорами, считая их действия незаконными. К другим проверяющие ходят, как на работу: общество «Мемориал» за последнюю неделю проверили трижды — и в четверг, 28 марта, обещают прийти снова. «Лента.ру» выяснила, чем сейчас занимается и кем финансируется одна из старейших и самых известных некоммерческих организаций России.

Международное общество «Мемориал» занимает часть первого этажа дома на Каретном ряду в центре Москвы. Тяжелые входные двери со звонком: причин не держать двери нараспашку у правозащитников достаточно, особенно в последнее время. В ноябре 2012 года, сразу после вступления в силу закона «Об НКО-иностранных агентах», на стене другого офиса организации появились надписи «Иностранный агент!» и «USA» с нарисованным рядом сердечком. Эти надписи тогда сравнивали с теми, что оставляли на дверях еврейских домов в фашистской Германии. Однако в «Мемориале» авторов граффити называют «хунвейбинами» и говорят, что хотели бы не только сохранить надписи, но и взять их в рамочку. Правда, все равно придется закрасить: согласно колористическому паспорту, выданному мемориальцам специальной комиссией, никаких надписей на стенах быть не должно. А «Мемориал» — чрезвычайно законопослушная организация, обращает внимание сопредседатель московского филиала Ирина Островская: «Мы [ничего не делаем] без согласования, без официальной бумаги, которую можно приложить и сказать: вот — мы соблюли все условия, заплатили все налоги, получили все разрешения». Репутация — единственное, что есть у «Мемориала», и сотрудники ею очень дорожат, говорит Островская. Она отмечает: «Та ситуация, которая вокруг нас сейчас разворачивается, [с внеочередными проверками]... нужна для того, чтобы бросить на нашу репутацию даже не то что тень, а кусок... гм-м-м...»

На Каретный ряд «Мемориал» переехал около года назад. Помещение — собственность организации, и, скорее всего, этот факт тоже будет использован против нее, полагает Островская. Раньше здесь был какой-то скучный НИИ с многочисленными кабинетами по обе стороны от узкого темного коридора. Теперь — светлое воздушное пространство, стилизованное под вокзал и вагоны. Дизайнер Петр Пастернак — автор интерьеров московских клубов «Пропаганда», «Китайский летчик Джао Да» и внук Бориса Пастернака — переделал интерьер бесплатно. По словам Островской, «многие симпатичные люди» в отношениях с «Мемориалом» выступают волонтерами или ограничиваются чисто символическим гонораром, понимая, что денег, которых они стоят, у правозащитников все равно нет.

Собственное помещение «Мемориалу» необходимо, объясняет Островская: «Мы занимаемся нашей темой — историей сталинских репрессий, и нас нельзя переориентировать на другую тему. Если бы мы были государственным музеем, нам бы могли сказать: хватит заниматься всякими глупостями, всякими сталинскими репрессиями, давайте показывать, как режут лобзиком по дереву, или макраме, или еще что-нибудь позитивное. Но это наша тема, мы на этом стоим, это наш мандат, это внесено в устав, что мы занимаемся российской историей в ее тяжелые моменты».

Откуда взялся «Мемориал»

Нынешнее общество «Мемориал» начиналось в 1987 году как историко-просветительская секция одного из неформальных клубов «Демократическая перестройка». Такие клубы появились по всему Советскому Союзу в конце 1980-х, когда гражданская активность перестала считаться уголовным преступлением. В январе 1989-го «Мемориал» был учрежден официально — и сразу получил статус всесоюзной организации, а после распада СССР — международной. Сейчас 10 из 47 организаций, составляющих общество, работают за границей. Первым председателем общества был академик-диссидент Андрей Сахаров. Он и еще 14 общественных деятелей «перестройки» были избраны в состав общественного комитета «Мемориала» фактически улицей — активисты еще даже официально не существовавшей организации опросили прохожих и 15 победителям предложили стать лицами движения. Отказался только писатель Александр Солженицын — он тогда находился в эмиграции и не смог бы, как он считал, полноценно работать. При этом «Мемориал» уже тогда был настолько хорошо известен публике, что никаких проблем с уличным голосованием у активистов не возникло.

К началу 1990-х годов к специализации «Мемориала» добавилась правозащита. Невозможно было продолжать собирать анкеты жертв только сталинских репрессий, когда в тюрьмах оставались политзаключенные, объясняет глава правозащитного центра «Мемориал» Олег Орлов. «Мы стали составлять и эти списки», — говорит он. Единственным периодом современной России, когда не было политических заключенных, Орлов считает 1990-е годы — период президентства Бориса Ельцина. Впрочем, сам же оговаривается, что тогда власти начали преследовать верующих, отказавшихся служить в армии. Это продолжалось до вступления в силу закона «Об альтернативной гражданской службе» в 2002 году.

За 26 лет своего существования «Мемориал» вырос во внушительную правозащитную структуру, включающую множество филиалов в регионах и за пределами России и реализующую неимоверное количество проектов (всего в структуре «Мемориала» 62 организации; 50 в России, семь на Украине, по одной в Германии, Италии, Франции, Латвии и Казахстане, плюс ячейка в Белоруссии). Направлений работы теперь у общества четыре: помимо истории и правозащиты, это еще просветительство и благотворительность. «Многосерийные» проверки прокуроров во многом объясняются именно разветвленностью структуры: то проверяют головной международный «Мемориал», который включает в себя все «мемориальские» организации, то московский и российский, то одноименный правозащитный центр — после переезда в новое помещение все они оказались под одной крышей.

Отдельно от других продолжает работать член правления «Мемориала» Светлана Ганнушкина. Ее комитет «Гражданское содействие» по-прежнему располагается в съемном помещении за хлипкой пластиковой дверью на Олимпийском проспекте. Комитет появился даже раньше Федеральной миграционной службы в 1990 году. Правозащитники принимали русских, бежавших из Чечни и бывших советских республик, затем беженцев из «горячих точек» в ближнем зарубежье. Беженцы находили здесь еду, медицинскую и юридическую помощь. В случае совсем уж крайней необходимости в «Гражданском содействии» могли кого-нибудь ненадолго приютить. В последнее время прямо в офисе комитета жили больше десяти египетских христиан-коптов. Другого места, чтобы ждать отправки в лагерь для беженцев, у них просто не было. На Ганнушкину в итоге пожаловались соседи.

С середины нулевых правозащитники решили помогать и трудовым мигрантам. Ганнушкина нещадно критикует российские законы, превратившие трудовых мигрантов в бесправных рабов, на которых наживаются абсолютно все, а институт убежища в России просто не работает. Из-за этой критики правозащитников власти и не любят: «Потому что мы громко об этом говорим», — утверждает Ганнушкина.

С конца 1980-х «Мемориал» прописался на Кавказе; там его представители находятся и сейчас, несмотря на открытый конфликт организации с главой Чечни Рамзаном Кадыровым. В рамках множества правозащитных проектов мемориальцы следят за соблюдением прав человека в зонах конфликтов, помогают беженцам и вынужденным переселенцам, представляют этих людей в национальных судах и Европейском суде по правам человека. Орлов, по его собственным словам, ожидал, что закон «Об иностранных агентах» послужит поводом для создания проблем организации именно из-за ее деятельности на Северном Кавказе. Когда в сентябре власти закрывали российское представительство Агентства США по международному развитию (USAID), от которого «Мемориал» получал финансирование для работы на Кавказе, российский МИД был недоволен «активностью агентства в российских регионах, особенно на Северном Кавказе». «Тогда мы поняли, что проблемы будут», — говорит Орлов.

Глава правозащитного центра «Мемориал» Орлов руководит и тем самым северокавказским проектом «Горячие точки». Он отрицает, что «Мемориал» когда-либо работал против власти, и утверждает, что организация, напротив, всегда готова к диалогу, но «на равных». В последние годы у «Мемориала» установились хорошие отношения с властями Дагестана и Ингушетии, правозащитники заседали в общественных советах и участвовали в программах по возвращению людей «из леса». Главу Дагестана Магомедсалама Магомедова, правда, уже отправили в отставку, а и.о. главы республики Рамазан Абдулатипов никакого интереса к сотрудничеству с правозащитниками пока не проявил. По всей вероятности, отставка ждет и действующего главу Ингушетии Юнус-Бека Евкурова, как не раз прогнозировали политические эксперты. По словам Орлова, правозащитники на Кавказе стараются доказать людям, что свои права можно защищать в местных судах. «В некотором смысле мы противостоим пропаганде боевиков», — отмечает правозащитник. Он приводит примеры: «Мемориал» добился приговора полицейским, которые выколачивали признание в краже из деревенского парня в Дагестане; при участии организации оправдали новообращенного мусульманина, безосновательно обвиненного в ряде тяжких и особо тяжких преступлений. С другой стороны, «Мемориал» же привез недавно в Москву дагестанских полицейских, рассказавших о развале правоохранительной системы в республике. «Так что мы бьемся не против полиции, а за нее», — отмечает Орлов.

Как и другие правозащитные организации, «Мемориал» помогает новым политзаключенным, в числе которых так называемые «узники Болотной» (арестованные и обвиненные фигуранты дела, возбужденного после разгона митинга 6 мая 2012 года). Специальный проект для помощи преследуемым гражданским активистам появился в «Мемориале» задолго до «болотного дела» — в конце 2010 года. Руководит им юрист и политик Сергей Давидис. На сайте «Мемориала» говорится, что проект был запущен, когда стало понятно, что «любая независимая от государства общественная активность может стать поводом для репрессий». Активисты могут попросить у «Мемориала» адвоката, а при наличии оснований юристы организации направят дело в Европейский суд по правам человека. По словам старшего юриста «Мемориала» Фурката Тишаева, в ЕСПЧ уже находятся несколько дел в связи с административными наказаниями по итогам митинга 6 мая.

На чьи деньги живет «Мемориал»

Закон «Об НКО-иностранных агентах» вынуждает российские НКО, защищающие политические права граждан, отказаться от иностранного финансирования. В противном случае организациям грозят включение в специальный реестр «иностранных агентов», учащенные проверки уставной и финансово-хозяйственной деятельности и обязанность соответствующим образом маркировать все свои публикации. «Мемориал» и ряд других НКО бойкотируют этот закон, считая его унизительным и неконституционным. От иностранного финансирования, по словам Орлова, организация не отказалась и не собирается.

Российские власти правозащитную деятельность «Мемориала» не финансировали никогда. «При Ельцине даже механизмов финансирования [правозащитных организаций] не существовало», — напоминает Орлов. Да и просить денег у властей в то время, когда на Горбатом мосту в Москве стучали касками шахтеры, казалось просто неприличным, добавляет правозащитник.

По словам Орлова, «Мемориал» (как наверняка все организации в то время) начинался как сообщество энтузиастов, для которых общественная деятельность шла в дополнение к основной работе. Сам Орлов — биолог, работал в Академии наук СССР; Александр Черкасов (еще один известный правозащитник из «Мемориала») — из Курчатовского института. В историческом секторе «Мемориала» на общественных началах работало много историков.

На полный рабочий день в «Мемориал» Орлов впервые пришел в 1993 году — после того как увидел по телевизору, как в его кабинет в аппарате Верховного совета влетел один из снарядов, которыми расстреливали Белый дом (Орлов работал в первом парламенте новой России ведущим специалистом комитета по правам человека). «А там весь мой архив! Тогда я решил, что больше напрямую я на госслужбе работать никогда не буду», — вспоминает правозащитник. На госслужбу в Верховный совет Орлова в 1991 году призвал бывший политзаключенный и диссидент Сергей Ковалев. Он сказал, что настал период, когда общественники могут повлиять на российскую историю. Как и полагал Ковалев, этот период оказался довольно коротким. Однако мемориальцы успели поучаствовать в разработке нескольких важных бумаг — в частности, закона «О реабилитации жертв политических репрессий».

Первым иностранным спонсором «Мемориала» стал «Фонд Джорджа Сороса», вспоминает Орлов. Единственной российской организацией, помогавшей правозащитникам (не только «Мемориалу»), была «Открытая Россия» Михаила Ходорковского. Однако Ходорковский уже почти десять лет находится в заключении, правозащитное сообщество считает его политзаключенным, а его опыт общественной деятельности наверняка сыграл не последнюю роль в том, чтобы новых желающих спонсировать подобные проекты в России больше не появилось.

Президентских грантов, учрежденных при Владимире Путине, правозащитный «Мемориал» никогда не просил. Орлов отмечает странность в распределении этих грантов: ему, например, известен случай, когда конкурс на получение гранта выиграла одна организация, а сам грант был выдан другой — лояльной властям.

Как перевернуть пирамиду истории

Единственным направлением «Мемориала», получавшим деньги из российского бюджета, было историческое, говорит Орлов. Чуть меньше чем за 30 лет мемориальцы собрали внушительный архив почти из 100 тысяч личных дел людей, ставших жертвами сталинских репрессий. Общее количество таких жертв, с учетом раскулаченных и переселенных народов, описывается гораздо большей цифрой — 10-12 миллионов человек. Однако мемориальцы не пытаются конкурировать с государственными архивами. Их цель — вернуть честные имена людям, которые, даже пережив лагеря, вынуждены были ходить сгорбившись и молчать о том, что с ними случилось. «Это наша мемориальская идея: мы взяли пирамиду истории — и перевернули. И у нас вверху не решения партии, не президент, не царь, не бог и никто. А у нас один конкретный человек. Он один является единицей истории. А вокруг него — мы бросили этот камешек в воду — и разошлись круги: семья, дети, родители, братья, сестры. Коллеги по работе, одноклассники, однокурсники», — говорит Островская.

Она показывает групповую фотографию, часть лиц на которой намертво замазаны зеленым и лиловым. Это фото — свидетельство трех волн репрессий, говорит Островская: в первую волну забрали тех, кто замазан зеленым, во вторую — тех, кто покрыт лиловым, а в третью — уже того самого, который замазывал, — кудрявого человека в углу снимка.

Все документы поступают в «Мемориал» от родственников репрессированных: по закону «О реабилитации» знакомиться с личными делами в государственных архивах посторонние люди, включая историков, не могут.

По словам Островской, репрессии в России как начались после Октябрьской революции 1917 года, так и не прекращались, просто в 1937 году они достигли своего пика. Сигналом к «Большому террору» 1937 года послужило убийство Кирова в 1934-м. В течение нескольких лет власти нарабатывали нормативную базу, создавали внесудебные органы — «двойки» и «тройки», а затем вся эта машина заработала в режиме конвейера. Никаких адвокатов или обжалований — приговоры выносились заочно и приводились в исполнение немедленно. При этом никакой видимой последовательности в действиях властей не было: на места просто спускались лимиты для расстрелов и арестов, которые выполнялись так, как считали нужным исполнители. В зоне риска оказались абсолютно все — от маршалов (трое из пяти расстреляны перед Второй мировой войной) до мастера по изготовлению конфет «Петушок на палочке». Историк показывает одну из книг с именами жертв репрессий, изданную «Мемориалом». На случайно открытой странице нет никаких имен потенциальных противников Сталина — крестьяне, рабочие, инженеры. Были групповые дела, позволявшие наилучшим образом отличиться, говорит Островская: к примеру, однажды забрали персонал лучшей в Москве китайской прачечной, в другой раз расследовали «дело московских гардеробщиков».

Люди, оказавшиеся в заключении, понятия не имели, что с ними произошло и что будет дальше. Их прогоняли через многодневные допросы, не давая ни еды, ни сна; в помутненном сознании они что-то подписывали, их сажали в вагоны и куда-то везли. По пути они писали записки с просьбами «не пожалеть одной-двух копеек и переслать эту записку» по их домашнему адресу. «Желаю вам никогда не иметь нужды в такой просьбе», — заканчивается одна из таких записок, которую показывает Островская. Эти записки выбрасывали через щели в дощатых полах вагонов, перевозивших репрессированных. Теперь такой пол реконструирован в зале «Мемориала». Часть записок все же попадала адресатам. Невзирая на опасность, их пересылали люди, жившие возле железнодорожных станций.

Во времена сталинских репрессий в СССР, разумеется, не было правозащитников. Однако сопротивление репрессиям существовало, говорит Островская. Люди писали куда только можно, включая Сталина, пытались спасти арестованных, объяснить, что произошла ошибка, напомнить, что «мы строим самое лучшее, самое справедливое государство». Все они были искренне преданы коммунистической идее, включая репрессированных, отмечает Островская.

Музей «Мемориала», который возглавляет Светлана Фадеева, сейчас готовит выставку «Отцы и дети», центральным героем которой станет основатель первой советской метеослужбы Алексей Вангенгейм. Его арестовали по обвинению в шпионаже в 1934 году, в 1937 году заочно еще раз судили и расстреляли. Время до расстрела он провел в лагере на Соловках. Несмотря на это обстоятельство, Вангенгейм пытался участвовать в воспитании и образовании своей маленькой, на момент ареста — четырехлетней, дочери Элеоноры. После 12-часового рабочего дня (он был уборщиком) Вангенгейм рисовал для дочери карточки с загадками, собирал для нее гербарий из соловецких маргариток и тополей, объяснял, как устроены растения и Вселенная — и ни разу не упомянул о том, что происходит с ним самим. Где этот невероятный человек брал цветные карандаши, кальку для гербария, клей и другие инструменты — неизвестно. Но все, что он делал, до сих пор сохранило живые краски. Даже лагерная маргаритка.

Жена билась за Вангенгейма как лев, говорит Островская. Все надеялись, что он отбудет свой десятилетний срок, полученный по первому приговору, и выйдет. Своей вины Вангенгейм так и не признал. После его расстрела родным сообщили, что он переведен в дальние лагеря, где переписка запрещена. В 1956-м выдали семье свидетельство о смерти, в котором в качестве причины был указан перитонит. Государство так тогда врало всем, рассказывают историки: в 1930-е для родственников использовали формулировку «десять лет без права переписки», а позже тем, кто не переставал ждать, выдавали свидетельства с ложными диагнозами. При Хрущеве вместо откровенного вранья в графе «причины смерти» ставили прочерк. Только в 1990-е стали выдавать бумаги с указанием настоящей причины. В результате у некоторых людей набралось по три свидетельства о смерти — все разные, с несовпадающими датами. Это касалось не только простых людей, даже в советских энциклопедиях даты смерти лживые, говорит Островская.

На вопросы о смысле репрессий историки отвечать не хотят. Но в конце концов Островская сдается и объясняет, что в основе любых репрессий лежит борьба за власть и ее удержание. Ян Рачинский, руководитель проекта «Мемориала» по созданию единой электронной книги памяти жертв политических репрессий (издание 2007 года включает свыше 2,6 миллиона персоналий), полагает, что с помощью репрессий власти уничтожали социальные связи между людьми, то, что сейчас называют гражданским обществом. Для проведения репрессий оказалось нужно немного: взять под контроль всю прессу и ликвидировать оппозиционные партии. А результатом репрессий стало возникновение «простого советского человека» — «не думающего и копающегося в огородике», резюмирует Фадеева.

В то, что повторение репрессий возможно сейчас, историки не верят. «Грустные параллели напрашиваются», — признает Рачинский, но отмечает, что для репрессий нет социальной базы: банально не из кого формировать «двойки» и «тройки». Правильнее, по его мнению, проводить параллель с последними годами правления царя Николая II.

Островская искренне огорчена постоянным «возвращением Сталина»: «30 лет назад, когда только начинал работать "Мемориал", мы даже помыслить не могли, что такие разговоры будут возможны! Уж, казалось бы, все с этим Сталиным ясно и понятно. Нет, он все выскакивает и выскакивает, как черт из табакерки!» — говорит она. По ее искреннему убеждению, за сторонниками Сталина нет ни одного стоящего аргумента: итогом его политики стал развал деревни, а индустриализацию и другие страны провели успешно, только никому больше не понадобилось для этого угробить такое количество своего собственного народа.