Вот представьте: вам сообщают, что на дне озера в Нижегородской области обнаружены следы поселения предположительно XIII века. Впечатляет? А если так: найден невидимый град Китеж? Как увлекательнее: «В римском амфитеатре в Честере нашли святилище христианских мучеников» — или «Обнаружен Круглый стол короля Артура»? «В Иерусалиме раскопан фрагмент укреплений конца II тысячелетия до нашей эры» — или «Вот стены, построенные Соломоном»? «Остатки трапезы, найденные в древнескандинавском комплексе в Лейре, датируются VI веком» — или «Это тот самый чертог, где Беовульф сражался с Гренделем»?
Подобные натяжки, если не слишком ими увлекаться, вполне невинны и даже приносят известную пользу: ведь и археолога куда больше воодушевляет раскапывать Круглый стол короля Артура, чем заурядное раннехристианское святилище.
Как раз к такой натяжке прибегают датские археологи из Роскилльского музея во главе с Томом Кристенсеном, когда рассказывают о раскопках в Лейре. Это местность на острове Зеландия, километрах в 30 к западу от Копенгагена, по соседству с древней датской столицей Роскилле. За почти тридцать лет работ археологи обнаружили здесь остатки трех чертогов, которые сменяли друг друга на одном и том же месте приблизительно с 500 по 1000 год. Многие скандинавские саги, а также «Деяния данов» Саксона Грамматика (XII век) указывают, что в Лейре находилась резиденция королей Дании из династии Скьёльдунгов.
В первой части англосаксонской эпической поэмы «Беовульф» описана схватка героя с чудовищем Гренделем — она происходит в Хеороте, чертоге датского короля Хродгара из династии Скильдингов (древнеанглийский вариант родового имени Скьёльдунгов), расположенном на острове Зеландия. Можно ли считать натяжкой, что Кристенсен отождествляет раскопанные им чертоги с Хеоротом? Можно, конечно. Мешает ли кому-то эта натяжка? Да нет, совершенно не мешает. Наоборот, помогает вдохнуть жизнь в исследуемую труху, глиняные черепки и кости.
Легенда о Беовульфе родилась в Темные века европейской истории. Это одна из самых захватывающих историй на свете: герой побеждает чудовище — но лишь для того, чтобы вызвать из небытия чудовище еще более страшное — чтобы и его победить. Поэма «Беовульф» — один из самых ранних известных нам образцов английского языка. В ней под христианской оболочкой сохранилось жутковатое и прекрасное варварское миросозерцание.
Начинается «Беовульф» с родословия короля Хродгара, которое ведется от Скильда. Дальше следует рассказ о строительстве по приказу Хродгара великолепного чертога, названного Хеорот, что значит «олень» (символ королевской власти; чертог украшен оленьими рогами). Шум пира в Хеороте будит Гренделя — чудовище, живущее неподалеку на болоте. Он нападает на чертог и сжирает тридцать человек конунговых дружинников. Никто не может справиться с Гренделем — он, помимо огромной силы, заговорен от любого оружия. На выручку Хродгару является из-за моря Беовульф из племени гаутов. У него перед Хродгаром должок: в свое время конунг заплатил выкуп за его отца, обвиненного в убийстве, и спас его от кровной мести. Отличный шанс отплатить. Притворившись спящим, Беовульф поджидает чудовище в Хеороте и сражается с ним голыми руками. В поистине эпической битве герой отрывает Гренделю руку, тот бежит в свое болотное логово и там издыхает. Конец первого акта.
Беовульф
Кадр из фильма «Беовульф»
Король Дании Хродгар из рода Скьёльдунгов (потомков Скьёльда, он же Скильд, сына Одина) известен по многим источникам. Как и все датские короли до Горма Старого (середина Х века), он не признан ни полностью вымышленным персонажем, ни конкретной исторической личностью — это скорее собирательный образ, сплетенный из обрывочных достоверных сведений, домыслов и легенд. То же можно сказать о многих других персонажах «Беовульфа». К главному герою это не относится — он в других источниках не упоминается. Тем не менее, сопоставление данных разных источников позволяет ориентировочно датировать правление Хродгара концом V — началом VI века. По всей видимости, легенда о Беовульфе сложилась примерно в это время. Тогда многие германские племена — англы, саксы, юты, фризы, гёты (они же гауты — Беовульф был их племенным героем) — переселялись из Дании в Британию, и легенду они привезли с собой. Письменно ее зафиксировали по меньшей мере двумя столетиями позднее.
Что же касается чертогов, раскопанных в Лейре, в том числе того, который отождествляют с Хеоротом, то надо прежде всего заметить, что название «чертог» для этих строений, пожалуй, слишком лестно. Это, собственно говоря, традиционные скандинавские «длинные дома» — деревянные, по 50 метров в длину, узкие, без внутренних перегородок. Их основное назначение — пиршественные залы. Очередное открытие группы Кристенсена, которым археолог похвастался в сентябрьском номере научно-популярного журнала BBC History Magazine, — остатки поистине громадных пиров, которые тут закатывали полторы тысячи лет назад: кости нескольких сотен животных и птиц, осколки стеклянной и глиняной посуды, привезенной из Англии и с Рейна, несколько десятков изделий из золота, серебра и бронзы, а также крыло орлана, чьи перья, видимо, пошли на оперение стрел. Как показало исследование костей, гости Хеорота лакомились молочными поросятами, говядиной, бараниной, козлятиной, олениной, гусями, курами и рыбой.
Пирушка в Хеороте, которая в «Беовульфе» тревожит Гренделя и запускает всю историю, — это не просто попойка. Это дружинный пир — важнейшая институция варварского общества. На пиру конунг (князь) держит совет с дружиной, раздает награды и взыскания, строит планы. Германские и славянские сказания и былины, скандинавские саги очень часто начинаются именно с дружинного пира: тут воины, хвастаясь силой и удалью, объявляют о намерении совершить тот или иной подвиг, который составляет основное содержание сказания. Сами сказания исполняют тоже на дружинном пиру певцы-сказители вроде полулегендарного древнерусского Бояна и анонимного автора «Беовульфа».
Одна из самых распространенных характеристик конунга в «Беовульфе» и во многих других древнегерманских сказаниях — «даритель колец». Награбленное в походе золото переплавляли в кольца (точнее, в браслеты), которые конунг раздаривал дружинникам. Символическая ценность этих колец превышала материальную: считалось, что они содержат в себе частицу конунговой удачи, позволившей ему вернуться с богатой добычей. Их носили как талисманы. Привет Джону Роналду Руэлу Толкину.
Дружина — вообще особая часть варварского общества. Она обособлена от племени, не пашет землю, не занимается ремеслами — она либо воюет, либо пирует. Весной дружина грузится на ладьи, отправляется в поход и живет разбоем все лето. Домой она возвращается, когда заканчивается сбор урожая и наступают холода. Всю зиму крестьяне кормят конунга и его дружину, а тот вершит суд и участвует в религиозных обрядах. Прибыв в земли той или иной общины, конунг с дружиной останавливается либо у какого-нибудь особенно зажиточного и влиятельного местного жителя, либо в специальной «гостинице». Для дружинных пиров строили гигантские дома, называемые mjöðsalʀ или mjöðhöllu, что дословно переводится как «бражный зал» или «бражный дом» (в скандинавских словах слышится «мёд» — это та самая медовая брага, которая «по усам текла, а в рот не попала»). Вот и Хеорот, чертог Хродгара, где он пирует со своей дружиной, — как раз такой «бражный дом».
Объев одну общину, конунг с дружиной перемещается к следующей — и так кружит всю зиму. Эта процедура в Скандинавии называлась «вейцла», что значит «кружение». Почти полный аналог вейцлы в Древней Руси — полюдье, описываемое и в «Повести временных лет», и во многих византийских, арабских и персидских источниках IX-X веков: князь с дружиной объезжает подконтрольную территорию, верша суд и собирая дань. Когда местные жители «накрывают поляну» приехавшему князю — это важнейшая составная часть дани и единственный способ прокормить дружину, не будучи в походе. Собственно говоря, это такой упорядоченный рэкет: князь крышует население, а население его кормит. А «гридница высокая», в которой пирует с дружиной былинный Владимир Красно Солнышко, — это все тот же «бражный дом».
Годовой цикл жизни дружины, таким образом, распадается на сезон военных походов, сопряженный с опасностями, тяготами и лишениями, а также с грабежом, и сезон пиров. Пир ассоциируется с миром, покоем, благополучием, достатком и вознаграждением за подвиги. «Бражный дом», в котором происходит пир, становится метафорой правильно устроенной жизни, цивилизованного мира людей. Храбрецы отправляются за границы этого мира в мир хаоса, где роятся чудовища и таятся сокровища, совершают там подвиги и возвращаются со славой и добычей.
Выходит, разорение Хеорота Гренделем — метафора вторжения в мир людей разрушительной силы извне, из хаоса. А Беовульф, сражающийся с Гренделем, — заступник людей и защитник устоев мира. Когда же Грендель побежден, из пучины озера является, чтобы мстить за сына, его мать — чудовище еще более страшное. Чтобы справиться с нею, Беовульфу приходится покинуть мир людей — битва происходит в логове матери Гренделя на дне озера.
Согласитесь, археологические находки в Лейре делаются гораздо интереснее, если думать о них не как о невзрачных деревянных «бражных домах», где пили, ели, громко разговаривали и спали вповалку несколько сотен немытых и небритых здоровенных мужиков, а как о величественных чертогах мудрых правителей славного народа.
История Хеорота после победы над Гренделем и его матерью тоже изложена в «Беовульфе». Устояв в битвах с чудовищами из внешнего мира, он погиб из-за вражды между людьми — сгорел во время набега на Данию дружины хадобардов во главе с королем Ингельдом. Это была распря из-за кровной мести — обычное дело в древней Скандинавии. Король хадобардов Фрода убил короля данов Хальфдана. В отместку сын Хальфдана Хродгар убил Фроду. Потом он попытался помириться с сыном Фроды Ингельдом, женив его на своей дочери. Но на свадебном пиру один из старых воинов Ингельда увидел на ком-то из данов хадобардские доспехи, взятые некогда в качестве боевого трофея. Не вполне угасшая вражда разгорелась с новой силой: последовал набег хадобардов, который даны во главе с Хродгаром отбили, но уберечь Хеорот не смогли.
И эта история тоже делается гораздо трогательнее, если думать о Хеороте не как об огромной неопрятной жральне, а как о символе мира людей. Тем более что и спустя полторы тысячи лет мир людей по-прежнему вряд ли заслуживает другого символа.