Официальная московская статистика утверждает, что в городе проживают не менее 13 тысяч бездомных, но точных цифр не знают даже в департаменте социальной защиты. По оценке столичных властей, в городе могут бродяжничать от 20 до 60 тысяч человек. Сколько из них умирают каждую зиму, когда в Москве устанавливаются 20-градусные морозы, сказать нельзя ― власти ведут подсчет только тех, кто умер от обморожения и про кого они доподлинно знают, что эти люди ― бездомные. «Лента.ру» выясняла, кто помогает выживать московским бомжам в зимние холода.
Бродяга московский
По данным последней переписи 2010 года, в Москве проживают семь тысяч бездомных; прошлогодний подсчет столичного департамента социальной защиты дал цифру в 13 тысяч человек. По мнению заместителя руководителя департамента Андрея Бесштанько, «предполагаемое количество бездомных в городе ― от 20 до 60 тысяч». Для того чтобы вычислить точное их число, два месяца назад в департаменте подготовили проект «Закона о бездомных»: людей без прописки и определенного места жительства предлагается официально дифференцировать на «бездомных» и «бродяг». Под первыми подразумеваются люди, добровольно вставшие на учет в центры социальной адаптации: их обеспечат временным медицинским полисом и паспортом бездомного, помогут в восстановлении утраченных документов, подыщут работу и даже, по данным газеты «Коммерсантъ», дадут право голосовать на выборах.
Тех же, кто на учет не встанет и «паспорт бездомного» не получит, будут считать бродягой, то есть «лицом, нарушающим благоприятную санитарно-эпидемиологическую обстановку в городе». На закономерный вопрос, будут ли высылать таких бродяг за 101-й километр, как в советское время, Бесштанько отвечает отрицательно: их поместят в приемники-распределители на неопределенное время, принудительно установят личность и место жительства и, если нужно, принудительно зарегистрируют. Готовя документы, в департаменте опирались на нынешнюю белорусскую практику, предусматривающую наличие «специализированных учреждений для лиц, систематически и злостно отказывающихся от социальной адаптации». Основная цель, уверяют в департаменте, состоит «не в поиске железобетонных конструкций, которые бы всех [бездомных] загнали в угол, а в привлечении общества к самой теме, поскольку система социальной адаптации лиц без определенного места жительства подошла к определенной черте».
Черта выглядит так: на данный момент в Москве функционируют два центра социальной адаптации (ЦСА «Люблино» и ЦСА «Филимонки»), при которых действуют семь филиалов. Количество спальных мест для бездомных ― 1383 койки, в дополнение для тех, кто просится переночевать на одну ночь, в ЦСА «Люблино» с этого года развернуты 223 койко-места, еще 300 коек скоро обещают открыть. Даже если предположить, что последние подсчеты близки к истине и в городе действительно обитают всего 13 тысяч бездомных, то простой арифметический подсчет показывает: одиннадцать с половиной тысяч человек зимой ночуют там же, где и раньше: в подвалах, подъездах и вокзальных залах ожидания.
«Я понимаю, что [количества коек] совсем недостаточно, и мы работаем над увеличением их числа, ― соглашается Бесштанько. ― Но у нас уже появилось стабильное финансирование, более-менее стабильная сеть учреждений, более-менее четкое количество мест для того, чтобы принять бездомных на ночлег, а город ежегодно выделяет на бездомных 120 миллионов рублей. И складывается такая ситуация: чем ниже градус на улице, тем выше процент людей, вставших на учет в центр социальной адаптации и заявивших о желании [вернуться в общество]. А чем выше градус, тем больше людей, которые просто приходят на одну ночь и уходят, не предпринимая в дальнейшем ничего для того, чтобы найти работу и жилье».
Бесштанько охотно откликается на просьбу описать тех, кто живет на московских улицах: «Если крупными чертами нарисовать портрет московского бродяги, получится так: черты лица больше мужские, хотя начинает и что-то женское вырисовываться. Как правило, не из Москвы, но из близлежащих областей. Среднее образование, трудоспособный возраст. Порядка 30 процентов оказались на улице потому, что в действующей семье для них не нашлось места». Умирают бездомные, как правило, зимой.
По официальным данным департамента, зимой 2012-2013 года в Москве погибли 105 человек без определенного места жительства: считали по данным из моргов только тех, кто умер от переохлаждения, и только тех, про кого в департаменте было доподлинно известно, что эти люди ― бездомные. В то, что в столице за зимний сезон год умерли всего сто бездомных, Григорий Свердлин, руководитель благотворительной организации «Ночлежка», не верит: «Цифра, которую называют московские чиновники, занижена на порядок. Реальная цифра должна быть [исходя из] около 6-7 тысяч смертей в год».
«Ночной автобус» (проект благотворительной организации «Ночлежка», 2005 год)
Фото: Александра Деменкова
Двадцать лет «Ночлежка» работает с бездомными Санкт-Петербурга и столько же времени собирает местную статистику смертности: «Мы каждый год запрашиваем данные в учреждениях ЗАГС по количеству смертей среди бездомных и среди неопознанных лиц. Учитываем не только тех, кто умер от переохлаждения, но и тех, кто погиб от ожогов на теплоцентрали или сгорел в подвале». Итоговая статистика: смерть 4,5 тысячи человек ежегодно, из них около тысячи ― в зимний сезон. По его словам, в Москве организаций, которые работали бы как «Ночлежка», нет, поэтому никто и не отправлял запросы в ЗАГСы, чтобы узнать точное число умерших на улице.
«А ведь в обществе до сих пор распространен стереотип, что эти люди сами во всем виноваты. Конечно, легче думать так, чем осознавать, что мир, в котором мы живем, довольно страшный: абсолютно каждый человек однажды может оказаться на улице. Приятно думать, что вот ты, любимый, никогда с родственниками не поругаешься и никто у тебя квартиру не отберет. Да у нас каждый пятый, живущий на улице, становится бездомным из-за проблем с недвижимостью», ― сердится Свердлин.
Патруль
С 2008 года по улицам Москвы ездят машины отделения мобильной помощи бездомным гражданам «Социальный патруль». На данный момент в патруле тридцать машин; в бригадах, помимо водителя, социальный работник и врач. Содержание машин обходится городу в 14,5 миллиона рублей в год; в перспективе департамент соцзащиты хочет передать содержание и обслуживание мобильной службы на аутсорсинг. Уже в марте этого года власти города предполагают провести тендер между компаниями, занимающимися социально ориентированным бизнесом; в пример приводят французские власти, отдавшие обслуживание и адаптацию бездомных на откуп «Красному кресту».
Больше всего патрульные машины напоминают маршрутные такси: несколько рядов кресел с обивкой защитного цвета, у двери ― оранжевый ящик со стандартной укладкой первой медицинской помощи. Принцип работы бригады простой: по графику «отработки мест скоплений бездомных граждан» бригада объезжает около двадцати городских точек, начиная от труб теплотрассы в Капотне и заканчивая Комсомольской площадью, на которую смотрят фасады трех вокзалов ― Ярославского, Ленинградского и Казанского. Там же, у вокзалов, стоят автобусы-накопители, в которых по очереди греются бездомные. Если нужно, «маршрутки» выезжают по вызовам: бездомных везут на обработку в один из санпропускников, дальше ― в центр социальной адаптации.
Бригада, с которой я еду, начинает маршрут от подземного перехода у Савеловского вокзала. Возле киосков с бижутерией на полу сидит компания мужчин с полуторалитровыми бутылками слабоалкогольного напитка «Виноградный день». Рядом тошнит женщину в грязном бордовом пуховике. И мужчин, и женщину обтекает толпа людей, выходящих из станции «Савеловская».
«СПИД, туберкулез, открытая форма, ― говорит в лицо санитару патруля Вячеславу щуплый мужичок в грязной черной куртке. ― Я в обществе не могу находиться, а меня все равно в обществе держат, почему?»
Подбор больного бездомного в переходе у Савеловского вокзала
Ему тридцать один год, из Тверской области, на улице он живет уже семь лет, до этого сидел в колонии ― за угоны и кражу. Сколько раз сидел, не помнит; перерывы между отсидками тоже стерлись из памяти. Идти ему решительно некуда, и жить ― негде: «Убивать я не могу, если бы я мог убить, я бы убил в первую очередь своего брата ― за то, что он меня выгнал из квартиры. Я оказался на улице из-за болезни. Он ща живет в квартире как барин, с девушкой, с ребенком». «А я сегодня проснулся на бульваре Дмитрия Донского, и как туда попал ― не помню», ― добавляет потом. Он плюет себе на ладони, пальцы украшены татуировкой LORD и перстнями: «Все утро кровью харкал». В ответ на просьбу представиться отвечает очень серьезно: «Костян».
Мы выводим его из перехода на улицу, к зданию Савеловского вокзала. Патруль вызывает «скорую помощь», которую мы ждем примерно полчаса. Еще минут пятнадцать врачи обсуждают, стоит ли везти Костяна в туберкулезную больницу. Решают ― везти.
«Ну и возьмут они меня, ну а **** толку? Меня вчерашней ночью уже в больницу возили, утром выгнали», ― безучастно бубнит бездомный.
Следующая точка ― несколько лачуг у теплотрассы на Ижорской улице: крыши из линолеума, стены из фанеры. На трубах разложена мокрая одежда, на костре закопченный чайник. Несколько женщин в майках и закатанных до колен тренировочных штанах моют миски под прикрепленным к фонарному столбу рукомойником. Такие городки строят каждый год, и почти каждый год, в самые морозы, они сгорают. Иногда ― вместе с обитателями.
Из крайней лачуги выходит пожилой мужчина ― Камиль. Приехал шесть лет назад из Удмуртии, работал на стройке, год назад его обокрали на Казанском вокзале ― он собирался ехать на побывку домой. Домой без денег ехать нет смысла: «Не по-мужски как-то», ― объясняет Камиль. «Может, в “Люблино” поедем?» ― предлагает Камилю санитар Вячеслав.
«Да нет, мне тут лучше, я привык. Мыться в соседний санпропускник хожу», ― бурчит он в ответ.
Разговор с жильцом домиков на теплотрассе
В санпропускнике, в пяти минутах езды от теплотрассы ― автоклавы для прокаливания одежды, деревянные столы, заваленные обработанной одеждой. К одной из стен прикручены фены с колпаками, как в советской парикмахерской 1970-х годов. «Вот тут у нас чистенькие мальчики, ― показывает душевые помещения работница пропускника Лариса. ― А вот тут, простите, все в говнище сидят, не успели еще помыться».
Милосердие в автобусе
Мобильная служба помощи бездомным в столице есть не только у городских властей. Автобус православной службы «Милосердие» подбирал бездомных с 2004 года; этой зимой, в связи с увеличением парка «Социального патруля», он ездит только на вызовы. Кроме того ежедневно в автобусе, припаркованном возле храма Успения Пресвятой Богородицы в Успенском переулке, ведет прием социальный работник. Работника зовут Роман Иванов ― он хмур, коротко стрижен, лобаст. На кресла автобуса натянуты чистые майки-«алкоголички», на полках над проходами разложены пачки носков, у выхода из автобуса ― коробки с лапшой «Доширак» и «Роллтон».
У Романа есть компьютер, принтер и камера. Каждый, кто к нему обращается, заполняет анкету. Напротив него сидит Руслан Ахметалиев, уроженец Челябинской области: в ноябре 2012 года он приехал в Москву, «хотел большие деньги заработать». Сначала работал на стройке в частной компании ― говорит, что названия фирмы не помнит, не помнит и фамилии ее руководителя, а только имя ― Григорий Сергеевич.
С большими деньгами ничего у Руслана не вышло: Григорий Сергеевич ему «все деньги обещал, а потом и вовсе улетел куда-то». Руслан «подрабатывал и на что-то надеялся», а потом потерял документы и надежду вместе с ними. Год он прожил в подъезде возле метро «Парк культуры», потом обратился в православную службу «Милосердие». Сегодня его отправляют домой ― по справке об утерянных документах.
Домой едут и Нина Васильевна Ковалева из крымского города Саки и Игорь Степанович Вардубец из Закарпатья: они познакомились недавно на Киевском вокзале, у них на двоих общий диагноз ― туберкулез.
Вардубец приехал в Москву семь лет назад, работал заливщиком бетона. Затем подрался с милиционером, «подрихтовал его слегка, так что тот всех зубов лишился», получил шесть лет по 318-й статье и «уехал» сначала в колонию строгого режима, затем ― в туббольницу. Ковалева работала продавщицей в одной из палаток рядом с Киевским вокзалом, там же жила и там же ― заболела: говорит, на вокзале разрешают спать до часу ночи и с пяти утра, все остальное время приходится стоять на улице.
Новые знакомые говорят, что рады уехать на родину, поскольку в Москве сплошная «душевная прожарка, которую не каждый вынесет».
До прошлого года, помимо храма Успения бездомные ходили в церковь Благовещения Космы и Дамиана в Столешниковом переулке ― напротив, через Тверскую улицу, ― столичная мэрия. Но в марте 2013 года храмовую службу помощи бездомным, функционировавшую пятнадцать лет подряд, ликвидировали по распоряжению городских властей. В письме, направленном руководству храма, службу предписывали закрыть «в связи с благоустройством центральной части Москвы» ― Столешников переулок вошел в проект по созданию сети пешеходных улиц. По словам сотрудников службы, в морозные дни они кормили до полутысячи человек в церковной столовой и двух приделах; там же бездомным выдавали теплые вещи. Взамен старого места власти пообещали выделить новое, но этого так и не случилось. Где сейчас обитают люди, приходившие в храм за едой и одеждой, никто не знает.
Попечением о бездомных занимаются не только православные общины. Дважды в неделю члены движения «Друзья на улице» при католической Общине святого Эгидия ходят кормить бродяг на Курский вокзал. Вместе с координатором движения Натальей Марковой и двумя студентками МГУ, каждую из которых зовут Аня, я иду в субботу на кормление. Ани раздают пельмени, хлеб и наливают чай из термоса в одноразовые стаканчики. Потом раздают теплую одежду, которой на всех в такие морозы не хватает. Между двумя мужчинами начинается драка, кто-то достает нож. Хрупкая голубоглазая Аня отшатывается в сторону. Бездомного с ножом прогоняют с вокзальной площади его же товарищи. Рядом ходит постоянная обитательница вокзала, безумная Таня. Как только посмотришь ей в глаза, она начинает монотонно голосить: «Вы мне ничего не даете, пельменей дайте, брюки дайте, чаю дайте, бутерброды дайте, свитер дайте, почему вы мне ничего не даете!» И так ― несколько раз подряд.
«Я никогда не думала, что буду этим заниматься, ― объясняет мне позже Маркова. ― Я не замечала бездомных, как многие ― ты просто проходишь мимо сотен людей, которые нуждаются». По мнению Марковой, бездомных не нужно жалеть: «Жалость не самое подходящее чувство. Подходящее ― уважение, а также осознание того, что этот человек был изначально беднее тебя. У меня, допустим, было безоблачное детство, мне всего хватало, я в тепле спала. А вот приезжает человек из бедного региона просто заработать, так его отовсюду пинают: наши богатые [люди] переезжают за рубеж и ничего, никто не возмущается. А когда из регионов едут в Москву, то это всех сразу бесит. А ведь в регионе человек ничего не может найти, но он рыпается, хочет помочь семье. И ведь нужно над ним поиздеваться, попинать, нужно подождать, пока он обморозит себе конечности, станет инвалидом, скатится окончательно, после чего мы его отправим восвояси со справкой бомжа».
Кормежка у Павелецкого
Раздача бесплатных обедов на Павелецком вокзале фондом «Справедливая помощь» Елизаветы Глинки
Приют
По словам Бориса Третьяка, директора центра социальной адаптации «Люблино» ― одного из двух подобных учреждений в Москве, каждое утро он начинает со слов: «Здравствуйте, граждане тунеядцы и алкоголики». Трехэтажное здание центра из красного кирпича, за которое он отвечает, расположено на Иловайской улице: пятьсот коек постоянно заполнены. При условии, что бездомный соглашается пройти программу ресоциализации, иногородних в приюте держат полгода, бывших москвичей ― год. С каждым клиентом подписывают контракт, предусматривающий неукоснительное соблюдение местных правил: подъем в семь утра, алкоголь на территорию не проносить. Говорят, помогают найти работу, а за нарушение контракта немедленно выгоняют. По центру меня водит заместитель директора Людмила Никулина. Объясняет, что в центре помогают с оформлением документов, обеспечивают «маечками-трусиками»; кормят постояльцев два раза в день, завтраком и обедом.
Ужин полагается тем, кто участвует в художественной самодеятельности, ― в приюте, например, скоро начнутся репетиции рок-группы, ― а также тем, кто принимает участие в уборке территории. «Человек должен понимать, что государство не будет платить за него постоянно. Хочешь ужин ― ищи работу», ― поясняет Никулина.
Ночлежка, 2005-2006 годы
Фото: Александра Деменкова
Елена Васильевна Никонова (фамилия изменена) и ее дочь Наташа, инвалид второй группы, пятнадцать лет назад были прописаны в самом центре Москвы, в Малом Златоустинском переулке. Ответственным квартиросъемщиком числился дядя Наташи, он же и предложил разменять квартиру в центре на две отдельные, на окраине.
Название риэлторской фирмы, занимавшейся разменом, Елена Васильевна называть не хочет ― боится. Говорит только, что им дали квартиру, в которой уже были прописаны несколько крепких парней, которые Елену Васильевну избили. Несколько лет она жила в Подмосковье у родственников, затем осела в Люблино. Она обращалась ко многим юристам, но шансов на успех у нее практически нет ― в «Люблине» не помнят ни одного случая, когда квартиру, один раз отобранную, безропотно вернули бы владельцу.
Обманутые с недвижимостью в центр соцадаптации попадают практически все: например, в центре охотно рассказывают, что долгое время в приюте жил лишившийся квартиры поэт Борис Баркас, автор стихов к песням Аллы Пугачевой и Александра Градского и, по совместительству, автор образа Каркуши из передачи «Спокойной ночи, малыши!». Местные вспоминают его как «тихого, вежливого человека», которому в 2007-м «Алла Борисовна все-таки купила однокомнатную квартиру, а он туда переехать не успел ― умер от инфаркта, поскольку счастья сердце не выдержало».
Среди работников московских социальных центров есть бывшие бездомные, пришедшие в приют тем же путем, что и их подопечные. Так, администратор Галина Новикова когда-то работала заведующей отделом научно-технической литературы в издательстве «Мир», а в 90-е вместе с мужем решила заняться бизнесом и взяла в аренду автомат для приготовления воздушной кукурузы. Когда бизнес не пошел и Новикова решила вернуть автомат обратно, с нее стали требовать 17 тысяч долларов ― по тем временам гигантские деньги. «Запугали страшно, обещали всех пристрелить, а у меня внучка ― девятимесячная», ― вспоминает Новикова. Семья приняла решение продать квартиру в Бибиреве; Новикова с детьми пошла в центр социальной адаптации ― сначала жить, потом работать. По ее собственному ощущению, она попала в число тех десяти процентов бездомных, которым удается вернуться к нормальной жизни.
Ампутация
Большая часть обитателей центра в Люблине ― инвалиды-колясочники с ампутированными пальцами и ногами, которые ждут отправки в дома инвалидов. Причина ампутации общая ― самый большой страх любого бездомного: обморожение.
В одной из комнат живет бывшая продавщица одного из центральных рынков, сорокалетняя Лена. Десять лет назад она жила в коммунальной квартире на Остоженке; комнату, объясняет она, у нее обманом выкупили черные риэлторы. Предложили в обмен отдельную квартиру, документы оказались поддельными. Дальше ― стандартный маршрут бродяги: работа на автобазе, запой, переезд в Питер, первое обморожение, после которого Лене ампутировали верхние фаланги пальцев рук, возвращение в Москву, работа на рынке, повторное обморожение, после которого Лена практически лишилась ступней. «Да все сейчас налаживается потихонечку», ― отвечает она мне и смотрит на обрубки ног в полосатых носках.
Закон об обязательном медицинском страховании дает право на медполис лицам без определенного места жительства и занятий, а статья 41 Конституции говорит: «Каждый имеет право на охрану здоровья и медицинскую помощь», ― но бездомных в российские больницы берут, мягко говоря, неохотно. Сколько бездомных умирают за зиму от гангрены и повторной ампутации, никто специально не считает.
По мнению медицинского журналиста Александра Батурина, в конце 2000-х работавшего травматологом в саратовских и московских больницах, бездомным отказывают в госпитализации по одной причине: они могут заразить других хирургических больных. «У них устойчивая флора, множественные инфекции: стрептококк, стафилококк, синегнойная палочка ― они гноятся. Когда я еще работал в Саратове, в нашей больнице действовало правило: если [поступают] бомжи ― класть в коридор, чтобы никого не заражали. После очередной проверки СЭС запретили класть даже и в коридор. При этом их жалко: я помню, как ко мне в хирургию поступила бомжиха со сломанной пяткой, сказала, что беженка из Чечни, из Толстой-Юрта. Несмотря на распоряжение СЭС, я положил ее в коридоре. Ей пришлось делать скелетное вытяжение, сверлить пятку, вставлять спицу, вешать на груз, но нога, несмотря на все антисептики и антибиотики, начала гноиться. В итоге, мы ей закатали ногу в гипс и отправили в гнойную хирургию, поскольку операцию делать было невозможно».
Бездомные в Кингисеппе, Ленинградская область, 2007 год
Фото: Александра Деменкова
Батурин уверен: для бездомных нужно строить отдельную большую больницу в каждом крупном российском регионе. Дойдет ли до этого дело, пока непонятно. На данный момент в Москве количество больниц, куда готовы по первому требованию принять бездомных, сокращается: например, несколько месяцев назад был закрыт инфекционный корпус ГКБ №4, куда свозили больных с трех вокзалов ― Ленинградского, Ярославского и Казанского. Перед закрытием корпуса врачи больницы ходили на пикеты в Новопушкинский сквер ― безрезультатно.
Сорокалетнего Андрея Комарова, московского бездомного с десятилетним стажем и повторной ампутацией, взяли в больницу не сразу: когда у него уже развилась гангрена, «скорая помощь» возила его из больницы в больницу. Спустя сутки его взяли в отделение гнойной хирургии ГКБ №53, в Кожухове. Комаров, когда-то служивший пограничником на российско-таджикской границе и воевавший во вторую кампанию в Чечне, сейчас лежит на больничной койке без обеих ног ― ампутированы по колени.
Свою историю он рассказывает сдержанно: родился в Ульяновске, родственники умерли, в Москву переехал в начале 2000-х, когда его дом в областной столице сожгли при непонятных обстоятельствах. По профессии станочник широкого профиля, Комаров в Москве несколько лет работал на стройках: проводил электрику, ставил итальянскую сантехнику. Позже стал разнорабочим на строительном рынке под Москвой, свои обязанности описывает просто: «Принеси, подай, иди на фиг, не мешай». Жил там же, на рынке ― то в общежитии, то в бытовке. В 2013 году, когда рынок сгорел, стал убирать улицы в районе Теплый Стан: «Познакомился с двумя дворниками из Молдавии, они говорят: “Давай, говорят, Андрюха, к нам. Будешь нам помогать, мусорокамеры чистить, мы тебе 300 рублей в день платить будем”. Для жилья мне дали заброшенную машину, там переднего стекла не было, я его клеенкой заложил, принес подушку, матрас, два одеяла». Грелся алкоголем: «Употреблял не водку, потому что она остужает организм, а вино, которое в супермаркетах в коробках продается». Там же, в машине, отморозил пальцы: «В первый раз снял носок, посмотрел ― они еще красные. А второй раз ― уже черные». Первую ампутацию Андрею провели в ГКБ №56; через неделю выписали на улицу, даже не сняв швы. Дальше ― жизнь в палатке возле храма на Теплом Стане, ночевки на картоне под «Газелью», повторная ампутация в 53-й больнице.
Андрей поднимает больничную простынь, показывает остатки ног: культи желтоватого цвета, обмотанные чистыми бинтами. Рядом с ним на стуле сидит социальный работник православной службы «Милосердие» Светлана Харитонова. Когда-то давно ее отец, житель Ивановской области, ушел из дома и не вернулся. Его искали собственными силами восемь месяцев и нашли ― избитого и мертвого. Документов при нем не было, поэтому с родственниками милиция не связывалась. Думали, обычный бездомный на улице лежит.