Брайан Крэнстон хотел быть полицейским, но прославился как актер в сериале «Во все тяжкие». Он рассказал «Ленте.ру» о своей последней роли в «Годзилле», об актерской профессии и охоте на ведьм, а также поучает молодежь.
Какой из 29 фильмов о Годзилле вам нравится больше остальных?
Пожалуй, самый первый из всех, версия Исиро Хонды 1954 года. Его я посмотрел, когда был совсем ребенком. Я сразу стал большим фанатом и насобирал целую коллекцию маленьких фигурок Годзиллы. Я помню, как часто утаскивал мамины кружки и чашки во двор, наполнял грязью и песком и использовал как формочки. Я строил целый город, и тогда мой Годзилла приходил и все растаптывал к чертовой матери.
Правда ли, что главной причиной, по которой вы согласились на роль, был сценарий? Что вас так привлекло в этой истории?
Я поначалу думал, что это будет просто кино про монстра, большое и громкое мочилово. Оказалось, ничего подобного. Меня особенно впечатлило, что это был сценарий драмы, построенный на взаимоотношениях персонажей разных поколений и написанный очень умно и качественно. Драки огромных монстров легко совмещались на этих страницах с диалогами о судьбах человечества и действиями по спасению родных и близких. Это очень необычный подход.
В послевоенной Японии Годзилла был метафорой ядерной угрозы. Что, по-вашему, он олицетворяет в наш век?
Годзилла каждый раз появляется, когда надо восстановить равновесие в природе, и фильм поднимает вопрос «как долго мы можем эксплуатировать природу, пока она не станет эксплуатировать нас в ответ». Годзилла в каждую эпоху олицетворял самые актуальные и опасные явления — будь то резкое развитие атомных технологий, тирания или империализм. И вот сейчас, когда жители Земли начинают потихоньку задумываться, какой урон они приносят планете, тема «Годзилла, как сила природы» кажется наиболее злободневной. Конечно, природу убивает промышленность, и в том числе атомная. Использование ядерной энергетики — дешевый и легкий подход, но это не значит, что он лучший. Еще свежи в памяти проблемы с Фукусимой и недавней утечкой ядерных отходов в США. Глупо и безрассудно думать, что все это безопасно.
Вам важно, чтобы фильм приняли тепло на родине Годзиллы, в Японии?
Очень важно. Конечно, всегда есть шанс, что если ты снимаешь ремейк иностранного фильма, то на родине оригинала к нему будут заведомо относиться предвзято. Но мне кажется, нам не о чем беспокоиться: наш режиссер Гарет Эдвардс очень бережно обошелся с японским «Годзиллой», у нас есть Кен Ватанабе, к тому же действие в первой половине фильма происходит недалеко от Токио. Ну, что им еще надо-то?
Кадр из фильма «Годзилла», 2014 год
Вы стали звездой благодаря феноменальной популярности сериала «Во все тяжкие». Как вы относитесь к этой работе сейчас?
Первый шок прошел, но для меня все это по-прежнему удивительно и неожиданно. Когда мне исполнилось 22, я поставил перед собой цель стать актером. И то, что я этой цели добился, я до сих пор считаю своим главным достижением в жизни. После 25 лет у меня не было необходимости искать дополнительные заработки. Я мог жить скромно, получать по минимуму, но при этом с гордостью считать себя полноценным профессиональным актером. И сейчас я веду курсы актерского мастерства и постоянно говорю своим ученикам: если работать и думать о результате, о гонораре, о награде — вас ждет провал. В этом мире вообще очень мало людей, которые реально могут зарабатывать на искусстве. Поэтому не стоит особо ни на что надеяться: надо быть скромным и благодарным судьбе за все шансы. А все, что выходит за рамки ваших амбиций — это бонусы. «Ого, меня номинировали на награду?! Офигеть!» или «Ого, мне дали роль в блокбастере, какая удача!» — пусть подобные вещи каждый раз будут сюрпризом, чтобы у вас никогда не появлялось ощущение, будто вам от жизни что-то причитается.
Теперь, когда вы пробрались в большой Голливуд, значит ли все это, что с телевидением покончено?
После того как я сыграл Уолтера Уайта в сериале «Во все тяжкие», я установил сам себе запрет — никакого больше телевидения, по крайней мере в ближайшие года три. Я теоретически готов сняться в мини-сериале, где было бы всего несколько эпизодов и интересная история. Но я не стану больше подписываться на работу в 6-7 сезонов. Я отыграл семь сезонов в Malcolm in the Middle и шесть — в Breaking Bad. Пора уже угомониться и заняться чем-нибудь другим. Например, сыграть в театре — я как раз сейчас занят в Нью-Йорке в постановке пьесы All the Way, играю президента Линдона Джонсона.
Гарет Эдвардс признавался, что он пригласил вас на роль в «Годзилле» только из-за «Малкольма».
Я уж не знаю, чем он руководствовался и какие качества он увидел в моем придурковатом Хэле из «Малкольма», который был размазней, подкаблучником и боялся всего на свете. Но, думаю, Гарет просто поддался ностальгии. Он ведь рос, глядя на меня в этом сериале, и вот теперь решил вспомнить детство. К сожалению, я уже не так свеж, как тогда. (Смеется.)
За что вас так ценят?
Ну прямо уж «ценят»... Скажете тоже! Вообще, мне очень повезло в том отношении, что у меня очень «хамелеонистое» лицо. Я могу выглядеть совершенно по-разному, и для актера это большая удача. Когда я играю Линдона Джонсона на Бродвее, люди, которые знали президента лично, утверждают, что сходство феноменальное. Мне нравится возможность все время быть разным, и я стараюсь примерять на себя как можно больше непохожих друг на друга персонажей. Следующая роль, которую я буду играть, — голливудский сценарист Долтон Трамбо. Он оказался в черном списке в середине 50-х, когда сенатор Маккарти вовсю проводил охоту на ведьм, вычищая «коммунистическую заразу», и голливудские студии ему в этом всяческие помогали. Трамбо просидел в тюрьме почти год за свои убеждения, а когда вышел, не мог найти работу. Никто не хотел с ним связываться, поэтому ему приходилось писать сценарии под псевдонимом, среди которых «Римские каникулы», «Исход», «Спартак» и многие другие достойные фильмы. Так вот, говорят, я на Трамбо очень похож, особенно в гриме.
Вы достигли успеха в довольно зрелом возрасте. Какие у этого преимущества и недостатки?
Есть такая китайская пословица, которая переводится на английский как «Желаю тебе обрести славу и богатство в юности». Это должно было звучать как проклятие. История знала немало примеров: музыканты и спортсмены зачастую добиваются феноменальных успехов за короткий срок. Деньги и слава — это, конечно, хорошо, но у этих детей нет достаточного жизненного опыта, чтобы понимать, что со всем этим делать. Поэтому мы нередко видим, как юные звезды быстро перегорают. Иметь все и потерять все — куда трагичнее, чем никогда ничего не иметь. У меня же все было очень медленно и поступательно: в 40 лет был «Малкольм», в 50 — «Во все тяжкие». И только теперь, когда мне уже под 60, я дослужился до ролей в блокбастерах. В такой ситуации надо быть полным идиотом — хочется верить, что я все-таки не он, — чтобы не осознавать, что все это дары судьбы и их надо беречь, холить и лелеять. Более того, я прекрасно осознаю, что это все временно. И когда это закончится, когда мое время придет, я протяну кому-нибудь эстафетную палочку и с чувством выполненного долга уйду на покой.
Вы когда-то говорили, что если бы не подались в актеры, стали бы полицейским.
Скорее всего, ведь именно на этом пути я был в 16 лет. Я состоял в клубе бойскаутов, которые были почти как школа олимпийского резерва для полицейского отделения. Это была чистая прагматика для меня. Но в глубине души мне это не нравилось. Желание стать полицейским шло не из сердца, а из головы. И подавляющее большинство людей в мире таким прагматичным подходом и пользуются. И пойти наперекор этому и заявить «я хочу поискать то, чем я люблю заниматься» — смело и рискованно. Я читаю лекции в киношколе и учу молодых актеров тому, что главное в нашем деле — талант, терпение и настойчивость, но еще главнее — удача. Без нее ни у кого ни за что не получится успешной карьеры. Конечно, никогда не знаешь, когда придет удача и придет ли вообще, но если вам нравится то, чем вы занимаетесь, — так и продолжайте. Но если вы работаете в ожидании зарплаты, то вы явно занимаетесь не своим делом.