Хрущевская Москва: от ампира к рационализму Лекция историка Василия Цветкова об основах домостроения в 1940-60-е годы

Доктор исторических наук Василий Цветков прочитал в воскресенье, 1 февраля, в Историческом музее лекцию о том, как менялся образ столицы 1940-60-х годах. Хрущевская оттепель в архитектуре сначала выросла из сталинского «классицизма», а затем возвратилась к идеям двадцатых годов, ранее осужденным как троцкистские и чуждые советскому гражданину.

Говоря об образе хрущевской Москвы, нельзя обойти вниманием поздний сталинский период. Вопреки мнению некоторых исторических публицистов о том, что Хрущев «ломал все, что сделал Сталин», четко разделить оттепель и сталинизм нельзя. Даже если говорить об идеологии, Хрущев, через год после XX съезда КПСС, на котором был осужден культ личности Сталина, выступил с речью, частично реабилитирующей своего предшественника.

Хрущев продолжил дело Сталина

В московской жизни, градостроительстве и архитектуре революция тоже не произошла. Необходимость расселения коммунальных квартир и переход к формуле «одна квартира на одну семью», которую приписывают хрущевскому периоду в СССР, была заложена еще в сталинский Генплан 1935 года.

При этом именно в эпоху Хрущева был осуществлен переход к индустриальным методам строительства, что можно считать настоящей революцией, но не в социальном и не политическом плане, а в технологическом. Начиная с середины сороковых годов объем вводимого в строй жилья тоже неуклонно нарастал, поэтому нельзя говорить, будто новый генсек взялся за неразрешимую проблему — она уже решалась, но промышленные методы позволили сильно увеличить и ускорить сдачу квадратных метров.

Для того чтобы понять, как развивалась Москва при Хрущеве, стоит начать с обзора того, как формировался послевоенный облик города. В то время сталинский классицизм был возведен в абсолют, стал аксиоматичным. «Нужно строить так, и никак иначе», — высказал Цветков негласный лозунг советской архитектуры середины 1940-х — начала 1950-х. Возможно, именно такая жесткая позиция, не терпящая обсуждений, и стала причиной отказа Хрущева от этого стиля.

Она возникла не на пустом месте. Прежде всего, в ее установлении сыграла большую роль победа в Великой Отечественной войне. «Может ли рационализм, конструктивизм как-то охарактеризовать ее? — задался вопросом Цветков. — Возможно, но классицизм подходит для этой цели лучше».

Функциональный, рационалистский стиль — это стиль перемен, революции, отказа от прошлого, его переосмысления, а не Победы. Он был типичен для 1920-х годов, когда шел процесс радикального пересмотра всего и вся. С конца 1930-х, наоборот, отстаивался принцип преемственности с прошлым (конечно, без эксплуататоров и царей).

Тогда считалось, что народность нужно искать где-то в глубине веков, в XIV-XVII веках. Во многих учебниках объяснялось, что в эти века происходило противостояние народного стремления к выражению свободы мысли, к красоте, и власти с церковью, подавлявших это стремление.

«Логика обращения к традиции была такая: нам уже ничего не мешает, и то, о чем (условно) мечтали русские архитекторы XVI-XVIII столетий, должно найти отражение в современности, в новой градостроительной перспективе», — отметил Цветков. Считалось, что такой подход представляет собой осмысление прошлого через будущее, через путь к социализму, лучшему миру, лучшему обществу. Классика должна была служить не элите, не дворянам, а народу, и не надо ее чураться (конструктивисты же считали, что классицизм в принципе отжил свой век).

Сталинские высотки против американских

Московские сталинские высотки сооружались как противопоставление небоскребам Запада, хотя если взять стилистику американских небоскребов начала XX века, то в ней тоже прослеживаются элементы классики. Знаменитого советского художника Дейнеку потрясало, что он видит классический портик на высоте пятидесятого этажа — зачем это нужно, этот элемент же должен быть внизу? Он расценивал такое оформление как ненужное излишество. Так что важно понимать, что и западным архитекторам этот подход был не чужд.

Наш послевоенный стиль, с одной стороны, стремился подчеркнуть связь времен, а с другой стороны — противопоставить советские высотки «каменному лесу» зарубежных небоскребов, которые «торчат везде и всюду». Многие архитекторы отмечали, что они лишены визуального восприятия и уникальности. Московская архитектура не должна была повторять эту модель.

В послевоенные годы был популярен термин «обтекаемость» — тут имелась в виду обтекаемость строения, высотного здания, как зрительная, так и воздушная. Оно должно было быть заметным, при этом воспринимаясь частью комплекса строений.

Строительство высоток является техническим прорывом для СССР. Например, до того времени в советских зданиях практически никогда не устанавливали лифты, тем более поднимающие на большую высоту. Была заимствована у Запада и схема постройки здания с металлическим каркасом, а также высотные краны, поднимающие сами себя по мере строительства этажей. Потом эти технологии использовались при массовом строительстве жилья, и все они были опробованы в сороковые годы.

Каждая высотка должна была стать центром некоего ансамбля. Эти здания становились центрами градостроительных, градообразующих секторов. Изначально предполагалось, что их будут строить по Садовому кольцу, но потом от этой идеи немного отошли. Высотной доминантой в будущем ансамбле высоток был Дом Советов — все восемь запланированных высотных зданий должны были подстраиваться под него.

Одно из них, здание МГУ, имело очень важную роль. Это центр, создающий композицию ансамбля застройки — луча, идущего от Дворца Советов, Комсомольского проспекта, который должен был назваться проспект Дворца Советов. Он ведет на юго-запад и попадает в стиль здания МГУ. Чтобы заполнить пространство между зданием Дворца Советов и МГУ, предполагалось строительство центрального стадиона, Лужников. Его чаша, похожая на Колизей, также выполнена в классическом стиле, она обеспечивает переход от одной высотной вертикали к другой.

Подъезжая к Москве в поезде киевского направления, пассажир должен был видеть высотку МГУ на Воробьевых горах, но сейчас ее перекрывает комплекс небоскрёбов «Москва-сити». От высотного здания должны были лучами расходиться проспекты жилых кварталов юго-западного сектора города.

Все подобные высотки в обязательном порядке венчались шатром или шпилем. Для некоторых из них (например, для здания МИД) в изначальном проекте не был предусмотрен такой компонент, но, говорят, сам Сталин указал на его необходимость. Никакого функционального значения эти архитектурные элементы не имеют, всё дело исключительно в стиле. Это нужно было сделать для того, чтобы подчеркнуть связь новых строений с лучшими образцами зодчества XIX и более ранних столетий.

Интересно, что на верху здания МГУ должна была находиться статуя Ломоносова, призванная создавать некую «перекличку» с Дворцом Советов, который венчала гигантская статуя Ленина. «Но зададимся таким крамольным с точки зрения советской власти вопросом: сопоставим ли гений Ленина с гением Ломоносова? Конечно, нет, Ленину ничего не должно мешать», — резюмировал Цветков. В результате, статую великого российского ученого установили на земле, а здание МГУ увенчал шпиль.

Высотка в Зарядье должна была стать самым крупным строением из восьми запланированных. Предполагалось, что она будет чисто административным, нежилым зданием, которое отдадут Наркомтяжпрому или какому-либо другому ведомству. Высотку так и не построили, но котлован вырыли — здесь была построена гостиница «Россия», а теперь, видимо, будет разбит парк.

Согласно проекту, это здание было полностью лишено лестниц. В вестибюле располагалось несколько лифтовых площадок. Чтобы не создавать перегрузки на подъемниках и не забирать пассажиров на каждом этаже, они работали в сменном режиме. Часть лифтов обслуживала нижнюю половину этажей, часть — верхнюю, проезжая нижнюю. Было запланировано, что голос диктора сообщит пассажирам этаж, на котором остановился подъемник.

Высотка МИД является частью завершенной композиции. Киевский вокзал, рядом с которым она расположена, — это памятник дореволюционного классицизма, символ победы России в войне 1812 года. В такой же стилистике выполнен и Бородинский мост. Гостиница «Украина» и высотка МИД повторяют фасадные характеристики моста и вокзала.

Самым маленьким, самым нарядным и самым дорогостоящим является здание гостиницы «Ленинградская». В ее богатые интерьеры было вложено очень много денег. Не жалели ни мрамора, ни малахита, ни хрусталя, где надо — делали мозаику.

Интерьеры высоток, их внутреннее убранство, также были выдержаны в классическом стиле. Ему соответствовала и мебель, установленная в зданиях — основательная, широкая. Квартиры сдавали в эксплуатацию уже меблированными — эта традиция пошла с «Дома на набережной», где проживала номенклатура.

Станции метрополитена последних лет сталинского ампира выглядят роскошно и красочно. Каждая из них имеет свое уникальное оформление. Скажем, на «Белорусской» присутствуют белорусские мотивы, на «Киевской» — украинские, на «Комсомольской» и «Таганской» прослеживаются мотивы Великой Отечественной войны.

Функционализм вместо красоты

После некоторого переходного периода классицизм все же окончательно уступает место функционализму, выражающемуся, прежде всего, в жилищном строительстве. В 1955 году численность городского населения СССР сравнялась с численностью сельского. Идея о создании «города-сада», где сельская местность плавно перетекала бы в городскую, была задвинута на задний план (но это не значило отказ от озеленения Москвы — его, наоборот, стали внедрять интенсивнее).
Главная проблема того времени заключалась в возведении массового доступного жилья, сочетающегося с окружающей средой, быстрого в постройке. Причем оно должно было обладать минимальными удобствами.

За основу таких домов взяли проект пятиэтажного временного жилья для целинных рабочих. Проект понравился руководству страны тем, что такое строение можно было возвести всего за месяц. Не стоит, однако, думать, что его взяли в разработку в чистом виде, его довели до ума для применения в больших городах.

Первые такие дома были построены в девятом микрорайоне Новых Черемушек, при этом они были еще четырёхэтажные. При всей кажущейся простоте, архитекторы стремились придать своему творению какой-то индивидуальный облик — например, строения облицовывали разноцветной плиткой. Позже начали облицовывать балконы пластиком разных цветов — у каждого дома цвет был свой.

Рядом с пятиэтажками стояли «башни» — одноподъездные блочные дома, обозначающие границу квартала. Дворы таких кварталов обязательно должны были благоустраивать, в отличие от сталинок, где, при внешне роскошных фасадах, во дворе могла быть грязь и разруха. Хрущевское строительство велось не по линиям, а по микрорайонам.

В этом можно увидеть некий возврат к идеям двадцатых годов, осужденных как троцкистские и чуждые советскому гражданину, согласно которым нужно было соблюдать комплексность застройки квартала. Во дворе девятого квартала Новых Черемушек, например, был большой бассейн, малые архитектурные формы, скамеечки и маленькие бассейны-«плескательницы» для детей.

В квартале обязательно должны были быть школа и детский сад. Считалось, что по дороге в эти заведения дети не должны переходить улицу, в целях их безопасности. По периметру возводились дома, нижние этажи которых занимали магазины. При проектировании квартала учитывалась также и шаговая доступность станции метро — к сожалению, от этой практики отошли в 1970-х.

Во время возведения пятиэтажек применялся метод «строчной» застройки, когда все здания на территории имеют одну и ту же ориентацию. В своё время ее осуждали как однообразную, но потом признали очень эффективной. «Строчная» застройка возникает благодаря крану, который строит одно здание за другим. Кроме того, потом строения легче сносить, сразу по нескольку объектов.

При постройке пятиэтажек один кран работал на два параллельно стоящих дома. После завершения работ крановые рельсы снимались, и во дворе устанавливались простейшие детские конструкции, например, известный всем грибок над песочницей. Для взрослых устанавливали столики, на которых они должны были играть в домино или шахматы. Пространство между домами получалось небольшим, но это было не так уж важно из-за низкой застройки — она не так давила на сознание, как современная высотная.

Во дворах также устанавливали дуги для сушки белья — между ними натягивались веревки. Они были необходимы потому, что первые пятиэтажки не оборудовали балконами, и белье было развешивать негде. Двор пятиэтажек был призван сохранять дух общности, коммунальности, типичной для тридцатых годов.

Основной задачей «хрущевок» было решение проблемы с обеспечением каждой семьи отдельной квартирой, и она была решена. В 1949 году в Москве было введено в эксплуатацию 800 тысяч кв. м жилья. Через десять лет, в 1959 году, вводится 1 миллион 800 тысяч кв. м. В 1963-64 годах, на пике хрущёвского строительства, уже было введено 2,5 миллиона кв. м.

Новый дом под новый быт

Для новоселов пятиэтажек печатали специальные проспекты, в которых объяснялось, как жить в новой квартире. Люди, жившие в центре города, привыкали к большим диванам, шкафам, пытались перевозить их на новое место жительства, а потом оказывалось, что мебель просто не проходит в дверь, да и внутри ее было ставить некуда.

Государство активно пропагандировало простой, не обремененный вещами, образ жизни. Ленин говорил, что богатым жильем можно считать то, в котором число комнат больше количества проживающих. Тут это правило не соблюдалось, но пропаганда показывала, что и в малогабаритной квартире можно жить вполне достойно.

Для пятиэтажек были типичны раздвижные двери, которые не проектировались изначально и устанавливались уже после запуска здания в эксплуатацию — они помогали разграничить пространство. Можно было поступить и еще проще — в середине шестидесятых пошла мода на вьетнамские бамбуковые занавески.

Были популярны секретеры с откидной крышкой — когда нужно писать, достаточно её откинуть, а потом, чтобы она не занимала пространство, водрузить на место. «Диссертации писали и в ванной, — отметил Цветков. — Туда ставили стиральную машину, которую использовали в темное время суток в качестве стола, чтобы не мешать спящим родственникам».

Наличие больших шкафов и диванов осуждалось как пережиток мещанства — стол, стулья, табурет и все, больше ничего не нужно. Использовались встроенные шкафы, по максимуму эксплуатировалось вертикальное пространство. В «Вечерней Москве» печатались статьи, в которых говорилось о том, что женщине не нужно несколько шуб, достаточно одного добротного пальто. Шкаф не должен был забиваться лишними вещами.

В шестидесятые годы была популярна технократическая эстетика — построили АЭС, ледокол «Ленин», спутник, а потом и запустили человека в космос. Думать о каких-то украшениях, как в архитектуре, так и в жизни, было просто неуместно. На первый план вышла эстетика простоты и комфорта.