«Под руинами перестройки рухнула наша страна» Бывший народный депутат Сергей Шахрай о том, как компартия выступила могильщиком СССР

Тридцать лет назад, в марте 1985 года, к власти в СССР пришел Михаил Горбачев. Спустя месяц после назначения на пост генерального секретаря он озвучил «апрельские тезисы», от которых принято вести начало перестройки. О своем взгляде на эти и последовавшие за ними события «Ленте.ру» рассказал народный депутат РСФСР в 1990-1992 годах и бывший вице-премьер правительства России Сергей Шахрай.

«Реформировать надо было не Советы, а КПСС»

«Лента.ру»: Кем вы были в 1985 году, когда началась перестройка, и как вы к ней тогда отнеслись?

Шахрай: В 1985 году я был кандидатом юридических наук и самым молодым ассистентом кафедры государственного права и советского строительства юридического факультета МГУ. В 1987 году мне удалось убедить руководство факультета и университета создать уникальную лабораторию правовой информатики и кибернетики, которую я и возглавил. Как и многие в нашей стране, перестройку я встретил с огромным энтузиазмом. Именно 1987 год стал переломным для людей моего возраста и образования, это было время перемен, надежд и ожиданий.

А чего именно вы тогда ожидали?

Свободы, интересной и насыщенной жизни, кадрового лифта, перспектив для своих детей. Хотелось быть полезным обществу. Это было очень интересное время.

Что вас не устраивало в тогдашнем состоянии советского общества?

Раздвоение сознания, раздвоение жизни, раздвоение власти. Все это, как ржавчина, разъедало как общество, так и государство. По Конституции вся власть принадлежала Советам, а фактически ее осуществляла КПСС. И все это видели, все это знали. Я считаю, что это раздвоение стало одной из самых больших трагедий в нашей истории XX века. В партии периодически появлялись умные люди, которые пытались устранить такую шизофрению, совместив политическую практику с юридическими нормами.

Сейчас это может прозвучать странным, но одним из проявлений этого стало появление в Конституции СССР шестой статьи о том, что компартия является «руководящей и направляющей силой советского общества». Это было хотя бы честно — да, есть у нас Советы, но их деятельность направляется и контролируется партийными структурами. Как это на практике реализовывалось — это уже другой вопрос, ответ на который появился очень скоро. Уже в 1989-1990 годах в Москве проходили массовые митинги в Лужниках (численностью до 150 тысяч человек) и на Манежной площади (численностью до 200 тысяч человек) под лозунгами «Вся власть Советам». Люди требовали вернуть власть тем органам, которые по Конституции ее и должны осуществлять. Этим они стремились устранить трагическое противоречие всей нашей политической системы и отодвинуть от власти партноменклатуру.

Как вы считаете, была ли в то время возможна мирная и постепенная трансформация советского режима?

Безусловно, такая возможность была. Но только при ясном понимании одного важного условия — реальным и единственным институтом власти в стране была КПСС. Поэтому трансформировать надо было не Советы, которые были декоративной оболочкой, не общественные организации, выполняющие роль приводных ремней и винтиков, а саму партию.

И такая попытка была предпринята, когда внутри КПСС создали «Демократическую платформу». Если бы руководство компартии согласилось на внутрипартийный диалог и на существование внутрисистемной оппозиции, все могло бы пойти иначе. Но, к сожалению, борьба за внутреннюю трансформацию партии вскоре была проиграна. Горбачев в свойственной ему манере не стал сражаться с собственным аппаратом, который оказался сильнее его, а предпочел создавать альтернативные институты власти. Именно тогда появились пост президента СССР, президентский совет, другие квазигосударственные структуры. И таким образом прежнее раздвоение власти не только не было преодолено, а, наоборот, лишь усугубилось.

Поэтому с провалом «Демократической платформы» внутри партии был утерян последний шанс постепенного реформирования системы. А последние гвозди в крышку гроба КПСС забили крайне реакционная компартия РСФСР во главе с Иваном Полозковым и, конечно же, августовский путч 1991 года.

Каким же образом?

24 августа 1991 года после возвращения из Фороса Горбачев сложил с себя полномочия генсека и предложил всем честным коммунистам выйти из партии. Затем последовала серия документов о судьбе имущества КПСС, о прекращении ее деятельности в армии, силовых ведомствах и на предприятиях. Понятно, что это была эмоциональная реакция Михаила Сергеевича на произошедшее. Но другого механизма власти тогда просто не было. Горбачеву нужно было, воспользовавшись ситуацией, вымести из руководящих органов КПСС сторонников путчистов и реформировать страну вместе с партией, а не выпрыгивать из нее.

То есть компартия была системообразующим каркасом всей политической конструкции, и как только она рухнула, то погребла под своими обломками и страну тоже?

Абсолютно точно. Компартия — это и была власть.

Сейчас ваше отношение к перестройке поменялось?

Что тут скажешь. Я отношусь к ней, как к неиспользованному шансу. Я очень жалею о том, что перестройка не удалась, потому что под ее руинами рухнула наша страна.

«Политическую систему страны изменила электронная система голосования в парламенте»

Как вы попали в политику? Это случайным образом получилось или же было осознанным шагом с вашей стороны?

И так, и так. Будучи ассистентом юрфака, я читал лекции по линии общества «Знание», которые позволяли мне содержать семью. Лекции были по юридической тематике, по новому законодательству и его совершенствованию. Перестройка была в самом разгаре, и людям все это было очень интересно. Так я стал узнаваемым человеком в Москве и Подмосковье. Когда началась подготовка к выборам делегатов на Съезд народных депутатов РСФСР, меня как лектора несколько трудовых коллективов в Калининграде (нынешнем подмосковном Королеве) выдвинули в числе кандидатов. У меня был очень интересный избирательный округ, который включал в себя Калининград, Мытищи, Долгопрудный, Видное, Балашиху — все города вокруг Москвы!

Почти все подмосковные наукограды.

Да, я тоже поначалу думал, что округ был сформирован по наукоградам. Но его особенностью было не только это. Среди моих соперников были два космонавта, Алевтина Федулова и командующий ПВО страны генерал-полковник Литвинов. Тогда я заметил, что границы округа в целом совпадали с системой противовоздушной обороны вокруг Москвы. Видимо, генерал Литвинов и должен был стать депутатом, но так получилось, что выиграл я.

Но широкую известность вы получили, когда незадолго до открытия Съезда народных депутатов РСФСР опубликовали в газете «Известия» статью, получившую большой общественный резонанс.

Это было в апреле 1990 года. Я написал, как, на мой взгляд, должна быть организована работа парламента России, особенно учитывая ее многонациональный характер. Эту статью заметили в штабе Бориса Николаевича Ельцина, куда меня вскоре пригласили на разговор. Там были Гавриил Попов, Юрий Афанасьев и другие видные деятели тогдашней его команды. Наверное, эта публикация способствовала тому, что я попал в обойму, став не только делегатом Съезда, но и членом Верховного Совета РСФСР, а потом в нем и председателем комитета по законодательству.

Это было, конечно, важным, но не единственным обстоятельством. Я тогда постоянно продвигал идею, что право должно стать той областью гуманитарного знания, которая подлежит алгоритмированию и автоматизации. Поскольку я был руководителем лаборатории правовой информатики и кибернетики в МГУ, еще в 1989 году Анатолий Лукьянов пригласил меня в аппарат Верховного Совета СССР, где я вместе с ленинградскими программистами создавал для Съезда народных депутатов СССР и союзного парламента первую в стране систему электронного голосования.

В работе Съезда участвовали 2250 делегатов, времена единогласного одобрения остались в прошлом, а считать голоса вручную, по головам, было очень неудобно. Я написал юридическую часть алгоритма. Потом аналогичную систему мы делали для Съезда народных депутатов РСФСР и Верховного Совета РСФСР. И я убежден, что внедрение электронной системы голосования изменило политическую систему страны.

В чем были эти изменения?

Перед российским Съездом народных депутатов была отменена ранее действующая квота о том, что две трети состава любого Совета должны быть представлены членами КПСС, а треть — беспартийными. Называлось это «блоком коммунистов и беспартийных». И партийная верхушка боялась, что среди делегатов будет мало коммунистов. Но тогдашний лидер коммунистов РСФСР Воротников, докладывая на Политбюро о результатах прошедших выборов, оптимистично заверял: «Наши опасения не оправдались. 86 процентов делегатов Съезда — это члены партии». Он и его товарищи решили, что таким образом народ оказал КПСС поддержку.

Но вопрос был в другом. При тогдашних общественных настроениях сам факт наличия партбилета у человека не означал железобетонного состояния его души и мозгов. Большинство коммунистов тоже жаждали перемен. И когда мы создали систему, которая позволяла отслеживать практически в режиме реального времени, кто как голосует, это повлияло на настроение многих депутатов. Учитывая, что поименные списки с результатами голосования уже на следующий день публиковались во всех газетах, многие депутаты-коммунисты делали свой выбор не так, как партия прикажет, а как того требовали их избиратели. Вот так применение новых технологий в процессе парламентского голосования неожиданным образом радикально изменило всю политическую ситуацию в стране.

Я полагаю, что скоро нас ждет нечто подобное. Думаю, в ближайшие два-четыре года нынешнюю политическую систему в России сильно изменит интернет.

И как же?

Интернет способен превратить огромную Россию в маленькую Швейцарию. Интернет-голосования, онлайн-опросы и обсуждения любого законопроекта смогут без особых финансовых затрат выявить мнения граждан по любому вопросу. У интернета в этом смысле очень большой потенциал.

«КПСС и всю страну добила российская компартия»

Когда вы познакомились с Ельциным?

В 1990 году на первом Съезде народных депутатов России. До того, как его избрали председателем Верховного Совета РСФСР, я не был с ним знаком лично. Нас познакомили прямо на парадной лестнице Большого Кремлевского дворца, где проходили заседания. Мы коротко поговорили, потом встретились еще раз, перед тем как он меня выдвинул на пост председателя комитета по законодательству.

Как вообще определялся состав этого комитета?

Я сам его формировал. Отлично помню, как ко мне записываться в комитет в босоножках пришел Борис Немцов, который сказал, что хочет писать закон о земле. Мы с ним тогда познакомились и подружились. У нас в комитете было много интересных людей: журналистов, военных, а также физиков и математиков, которые тогда очень любили писать законы. Вообще, при всем уважении к другим профильным комитетам, решающую роль в любом парламенте играют только два — бюджетный и законодательный.

Вы тогда состояли сразу в нескольких фракциях: «Левый центр», «Смена», «Коммунисты России» и «Коммунисты за демократию». В то время это допускалось.

Да. Сначала я был в «Левом центре». Сергей Степашин познакомил меня с историком, генералом Волкогоновым. Эта фракция в тогдашней политической жизни сыграла определенную роль. В «Смену» я попал по возрасту, мне тогда было 32 года. Это была такая «молодежно-комсомольская» группа депутатов, абсолютно непартийная. Что касается «Коммунистов»… Это была попытка создать центристскую фракцию из разумных членов партии. Вскоре выделился явный лидер — Александр Руцкой. Фракция, правда, существовала недолго.

Она создавалась в качестве противовеса полозковской компартии РСФСР?

Конечно. После того как КП РСФСР отказался возглавить Егор Строев, она очень быстро выродилась в агрессивно-реакционную организацию во главе с Иваном Полозковым и Геннадием Зюгановым. Российская компартия в результате стала той политической силой, которая добила КПСС, а вместе с ней и всю страну.

То есть к моменту подписания Беловежских соглашений СССР уже был обречен?

Я скажу образно. В каждой семье время от времени случается трагедия, когда умирает кто-то из близких и приезжает врач. Пока он не выпишет справку о смерти, человека нельзя похоронить, нельзя вступить в наследство и оформить другие юридические формальности. 8 декабря 1991 года три президента выступили в качестве этого коллективного врача. Они никого не убивали, а выписали справку трупу под названием Советский Союз. 1 декабря 1991 года на Украине состоялся референдум, на котором 90,2 процента населения проголосовали за независимость. Интересный факт: 5 декабря 1991 года Украина денонсировала Союзный договор 1922 года. До этого после августовского путча все союзные республики объявили о своей независимости и вышли из состава СССР, воспользовавшись статьей 73 союзной Конституции.

Развилкой, после которой процесс распада государства принял необратимый характер, стал именно август 1991 года. До авантюры с ГКЧП была возможность сохранить в составе обновленного Союза хотя бы семь республик. После провала путча та же Украина уже 24 августа постановлением своего Верховного Совета провозгласила независимость, а декабрьский референдум это решение лишь подтвердил. Поэтому в Беловежской пуще вопрос стоял не о том, распускать Союз или нет, а о том, что делать дальше в условиях фактического отсутствия государства.

Другой момент. У нас такая страна, что каждый очередной лидер пытался под себя составить новую Конституцию. Горбачев не был исключением. Я помню, что 14 декабря 1990 года проект нового Основного Закона СССР представлял академик Кудрявцев. И это было логично, поскольку менялась страна, а вместе с ней и система власти. Но история пошла иным путем. Вместо новой Конституции появилась тема нового Союзного договора.

Почему?

Это детективная история. Заключения нового Союзного договора требовали прибалтийские республики, первой об этом объявила Эстония 16 ноября 1989 года. Их лидеры заявляли, что только на основе Союзного договора они станут вести диалог с Москвой. Видимо, в команде Горбачева решили этот процесс возглавить. Но эта идея оказалась троянским конем. Нельзя во время тяжелейшего экономического кризиса менять в доме фундамент, то есть создавать новое государство как бы из ничего.

Союзный договор в 1922 году был парафирован, но не был до конца подписан. И когда он стал составной частью Конституции СССР 1924 года, то был включен туда как простой текст, а не как полноценный договор. Вместо 26 статей, которые были парафированы 30 декабря 1922 года, на голосование сессии ЦИК СССР 8 июля 1923 года было вынесено уже 72 статьи будущего Основного Закона. А в следующей Конституции, принятой в 1936 году, никаких отсылок на Союзный договор вообще не было. То есть можно было считать, что он выполнил свою историческую миссию собирания нового государства. Зачем же было в 1990 году разрабатывать новый договор, если о старом уже все забыли?

«Чем меньше у Горбачева оставалось власти, тем круче он менял конституционные нормы»

Почему же тогда в тексте Беловежских соглашений, которые вы готовили, именно на него и ссылались?

Потому что джинн уже был выпущен из бутылки. К этому времени о Союзном договоре и о его новом тексте говорили все: центральная власть, оппозиция, республики. Поэтому и мы в процессе разработки Беловежских соглашений вынуждены были на него тоже опираться.

Зачем затея с новым Союзным договором нужна была Горбачеву?

Чем меньше у Михаила Сергеевича оставалось власти, тем круче он менял конституционные нормы. Не справившись с партией изнутри, он стал создавать всякие примочки вокруг нее. Некоторые люди в его окружении не нашли ничего лучшего, как для создания противовеса союзным республикам вести политику заигрывания с автономиями в их составе.

Они попытались реализовать план «автономизации»: возникла идея, чтобы вместо 15 республик новый Союзный договор подписывали 35 субъектов. Фактически речь шла о том, чтобы все автономные республики сделать союзными. 10 и 26 апреля 1990 года Верховный Совет СССР принял два соответствующих закона. Логика этой комбинации состояла в том, что в обмен на повышение своего статуса автономии поддержат центральную власть.

По старому принципу «разделяй и властвуй»?

Совершенно верно. И когда 19 августа случился путч, уже утром 20 августа в приемной Янаева собрались главы всех наших автономий. Таким образом они отрабатывали повышение своего статуса в обмен на политическую лояльность.

У ситуации вокруг Чечни после августа 1991 те же корни?

Конечно. После появления в Грозном Дудаева союзное руководство совершенно откровенно стало с ним заигрывать. От Горбачева к нему ездили народный депутат СССР Денисов и помощник Горбачева Краснов. Они предлагали Чечне статус союзной республики, если она выйдет из состава РСФСР.

Что же послужило спусковым крючком к событиям, которые непосредственно погубили Советский Союз?

В апреле 1991 года на Пленуме ЦК КПСС было предложено провести в сентябре внеочередной XXIX съезд КПСС. На нем консервативная партийная верхушка намеревалась сместить Горбачева и заменить его Лукьяновым. Горбачев запаниковал и кинулся договариваться с лидерами четырех крупнейших союзных республик: России, Казахстана, Украины и Белоруссии. Стремясь заручиться их поддержкой, Михаил Сергеевич обещал, что новый Союз будет строиться на конфедеративных началах. Начался так называемый Ново-Огаревский процесс.

Эти переговоры записал председатель КГБ Крючков. Он и другие реакционеры в союзном руководстве, которые впоследствии составили костяк ГКЧП, поняли, что в новой конфигурации власти им места нет. 20 августа в Москве планировалось подписание нового Союзного договора, а путчисты 19 августа сыграли на опережение. Вся эта политическая гонка в итоге и разрушила страну.

То есть после августа 1991 года события стали развиваться стремительно и лавинообразно?

Все эти события нельзя рассматривать по отдельности, только в комплексе. Экономический провал в гонке вооружений (в СССР у каждого рубля 88 копеек шло на производство оружия), смена политической реформы из конституционной в договорную, план «автономизации», попытки перестроить политический фундамент государства во время кризиса, уход Горбачева из партии вместо ее трансформации, безответственная авантюра с ГКЧП — все это в итоге и привело к такому печальному финалу. Приложили руку и ведущие лидеры общественного мнения: на I Съезде народных депутатов СССР писатель Валентин Распутин призвал Россию к выходу из СССР. Еще более жестко об этом писал Александр Солженицын. Общественное мнение было подготовлено к распаду СССР.