«Один без одного ни шагу» Книга историка Йохена Хельбекка «Сталинградская битва: свидетельства участников и очевидцев»

О Сталинградской битве написано множество литературы, что неудивительно в свете эпохальности этого события. Книга историка Йохена Хельбекка «Сталинградская битва: свидетельства участников и очевидцев» интересна тем, что она составлена на основе материалов Комиссии по истории Великой Отечественной войны — группе советских историков, которые начали во время и сразу после окончания Сталинградской битвы записывать воспоминания очевидцев. Это прежде всего обращение к первоисточнику — к голосам тех, кто собственно и был в сталинградском пекле.

С разрешения издательства «Новое литературное обозрение» «Лента.ру» публикует отрывок из книги историка Йохена Хельбекка «Сталинградская битва: свидетельства участников и очевидцев» — стенограмму беседы с командиром роты ПТР 8-го гвардейского воздушно-десантного полка, старшим лейтенантом Александром Шапсовичем Авербухом.

Стенограмма беседы, проведенной с командиром роты ПТР 8-го гвардейского воздушно-десантного полка, старшим лейтенантом тов. Авербухом Александром Шапсовичем (представлен к ордену Красного Знамени).

Беседу проводит Герой Советского Союза Герасимов И.П. 17 декабря 1942 года. Стенографирует Шамшина.

Родился в 1920 году в Молдавской ССР гор. Дубоссары113, впоследствии переехал в город Одессу, где протекала вся моя жизнь. По приезде в Одессу ушел из дома в 11 лет, с родителями не жил. Познакомился с беспризорниками, начал с ними дружбу вести. Первое время стал атаманом этой шайки. Мне было лет 14-15. Сам воровать перестал, все награбленное мне приносили, а я распоряжался им. Разъезжал по всему Советскому Союзу. Нет такого города в Советском Союзе, чтобы я не побывал.

После этого окончил десятилетку, вечернюю школу <для> взрослых, зачеты сдал, будучи вором. В Одессе больше проживать мне нельзя было. Я переехал в город Тирасполь, где сдал зачеты за 10 классов и решил стать человеком. Целое лето готовлюсь, но продолжаю заниматься пьянкой, ресторанами, девушками. Потом в 1938 году поступаю в индустриальный институт. Конкурс был большой, восемь человек на место. Я сдал одним из первых. Со второго курса института я решил покончить с этой жизнью, решил стать человеком и добровольно ухожу в армию. Всех моих друзей пересажали, остался я один. Потом новые нашлись друзья, я опять вернулся к ресторанам.

Я мать очень любил, отца не любил. Любил братишку младшего. Они на меня воздействовали. Больше того, я полюбил одну девушку из мединститута. Она меня тоже любила, но поставила условие, чтобы я покончил с прежней жизнью. В Одессе меня начали называть Сашка Блот. После этого я решил бросить прежнюю жизнь и стал заниматься. В институте занимался отлично, перестал воровать, но прежние друзья помогали. Бывало, пойдешь, увидишь — друзья гуляют вовсю, а ты связан. Но я любил эту девушку и решил с ними покончить.

В 1938 году пошел добровольно в армию. Я просился в танковую часть, но туда не попал по своему возрасту и был зачислен в 128-й местный стрелковый полк. Прослужил кадровую службу рядовым год, окончил полковую школу. Потом был командиром отделения. После этого, по приказу наркома, люди со средним и незаконченным высшим образованием направлялись в военные училища. Я думал поступить в авиационное училище. Подал заявление, все было утверждено. В это время мне было поручено сопровождать команду в 1-е Киевское артиллерийское училище. Там мне понравилось, и я решил остаться. Окончил это училище и остался работать в нем командиром взвода. В составе курсантского полка выезжаю на фронт 22 июня [1941 года] в 9 часов вечера.

Стояли мы в Ржищево в лагерях. По салюту — три пушечных выстрела — мы двинулись на фронт. Большой подъем духа был перед выездом на фронт. 26-го числа нас впервые обстреляли самолеты противника. Там был большой лес, свернули с дороги, укрылись. Были небольшие жертвы, человек 10 раненых в полку. Поражений больших не было. Особенно большие поражения я получил в селе Жуляны, когда противник подошел вплотную. Я тогда был командиром 1-го огневого взвода. Переживал я очень много, но трусости не было. Я боялся, как бы не струсить перед подчиненными. Как раз этот бой закончился у нас удачно, противник был разбит.

Немцы были назойливы тогда. Моя батарея расстреливала их в упор, картечью стреляли по немцам. Я был ранен. После боя получил звание лейтенанта, когда из-под Киева выехал в Красноярск. В боях мы были три месяца. Наш полк был заменен другими частями. <…> С августа [1942 года] — командир роты ПТР полка, в составе которой и поехал на фронт.

Свою батарею я готовил, когда был в тылу. Я их закалял, ночные занятия были, марши совершались ночные, ходили на сто километров по пересеченной местности, болоту, воде и т.д. Инспекторская проверка была проведена. На боевых стрельбах батарея стреляла на «отлично».

То, что бригада была переименована в гвардейский полк, для меня было большой радостью, во-первых, потому, что полк, не будучи… получил звание гвардейского, а во вторых, мы ехали в Сталинград, где у меня жили мать с сестрой.

5 августа 1942 года выехали на фронт. Рота была сформирована из трех взводов. Первым взводом командовал младший лейтенант Каноненко, вторым — Мясников, третьим — Копейкин, ранен в ногу. Заместитель командира роты — младший лейтенант Новошицкий, политрук роты — Герасимов. С этим составом выехали на фронт. По пути были организованы занятия; беседы проводил Герасимов, боевой подготовкой занимался я, мой заместитель.

10-го высадились в Сталинграде. После высадки эшелонов рота совершала марш в Гавриловку, где окопались, заняли оборону. Первый бой начался 21 августа. Я взял газеты у политрука Герасимова и поехал по подразделениям раздать их и побеседовать. Не доезжая 2-го батальона, были подбиты две наши машины из пулемета, шоферы ранены. У них были перебиты руки. Я сделал им перевязку. Решили проскочить к батальонам, но шофер уцепился в меня, не пустил.

Недалеко от этих машин размещалась десантная группа, которая рассыпалась от бомбежки. Среди них были раненые. Я их собрал и старшим назначил младшего лейтенанта Соснина, которому приказал, что за каждого человека он отвечает, когда прекратится бомбежка, чтобы он пришел на командный пункт полка и доложил.

Газеты, конечно, мне не удалось отвезти. Разыгрался сильный бой.

Приехал обратно на командный пункт полка. Мне приказали выдвинуться вперед, разведать, где находятся танки, и уничтожить их. Я выдвинулся с одним отделением Аратюняна, старшего лейтенанта. В это же время разгорелся танковый бой, было четыре наших танка, восемь немецких. Два наших танка подожгли, экипаж не мог выйти. Я с двумя бойцами, Леоновым и Матюхой, подполз к танкам, вытянул оттуда младшего лейтенанта и двух сержантов. Ко второй машине нам не удалось подойти, потому что она была около немцев. Кроме того, нам удалось вытащить еще одного обгоревшего танкиста. К следующему танку подползали Бондарь и Карпенко и вытащили его. Его направили в Грачи в санчасть, а тех — на командный пункт 101-го полка. Потом мы открыли огонь из противотанковых ружей и танки отошли. После этого был приказ нам отойти, и мы отошли.

8 сентября мне было приказано совместно с батальоном капитана Лизунова занять оборону с задачей удерживать данный участок. Мы ночью обошли все, посмотрели. Людей у нас было очень мало. У меня в роте насчитывалось шесть ружей и 22 человека. Я принял к себе в роту из 20-й истребительной бригады [так!].

Осмотрели огневые позиции, все честь честью. В боевое охранение послали младшего лейтенанта Каштанова со взводом. Лизунов остался на левом фланге, я пошел направо со взводом. Мы сговорились, в случае нападения, действовать до последнего, один без одного ни шагу, либо погибнем, либо выполним боевое задание. Бойцам я кратко объяснил задачу, что, несмотря на численность противника, нужно удерживать оборону. Ночью мы всех бойцов накормили и легли отдыхать.

В 4 часа утра первым открыл огонь миномет системы «ванюша», шестиствольный немецкий. В этом районе началась атака противника. Сплошная лавина танков была, и за ними следовала пехота. Взвод ПТР был расположен в окопах, но эти окопы не были целиком приспособлены для ведения огня по танкам противника, ибо мы ожидали танки противника справа, а они нас слева обошли на бугорок, и мы не могли стрелять. Пришлось окопы бросить и на открытой местности вести огонь по танкам. Подбили 8 танков. Их сразу же буксировали. Эти танки подбили красноармейцы Николаев, Березников и Никитин. Никитин считался писарем-каптенармусом, но он лег за оружие.

Бились до последнего. По окончании боеприпасов гранатами истребляли танки. Люди таяли, как говорят. С батальоном у нас порвалась связь. Я перешел на командный пункт Лизунова. У меня осталось одно ружье и 8 патронов. Я приказал их беречь.

Приполз на командный пункт. Дорогой мне раздробили коробку маузера. Доложил Лизунову обстановку. Связь у нас порвалась со всеми ротами и штабом полка. Связиста как пошлешь, так он погибает. Но раз поклялись держаться до последнего, значит, держаться до последнего. В блиндаже остался я, капитан Лизунов и связь его [так!], больше никого у нас не было. Связи у нас не было ни с кем. Пехота немцев прошла через нас, и мы остались у них в тылу. Они обнаружили наш блиндаж. У меня был маузер и сумка патронов, ППШ. У Лизунова был ППШ и три противотанковых гранаты без взрывателя. Решили выходить по одному. Я буду прикрывать его. Он отойдет метров на 200, потом я отойду. Нас трое осталось.

Я бросил противотанковые гранаты. Они не взрываются. В это время капитан Лизунов пробежал метров 150 и был ранен в левое бедро. Он кричит мне: «Не выходи, потому что сплошной огонь. Еще ногу прострелило». Я бросился к нему, тут же сделал перевязку и с такой силой, что бинт все время рвался. Я старался быстрее завязать, потому что немцы уже идут. Наконец перевязку мы сделали, но кровь не останавливалась. Я взвалил его на себя и прополз метров 50. Там как раз зенитная точка стояла. Сделал упор, чтобы броском его бросить, и в этот момент был ранен в правое бедро. Бинт был израсходован на капитана Лизунова, и сам остался без перевязки. Немножко пришел в себя и, помогая капитану, стал продвигаться вперед. Часа два мы двигались. Капитан Лизунов уже не показывал признаков жизни, но говорил шепотом, чтобы я его бросил и спасал себе жизнь. Я его, конечно, не оставил.

Приползли мы в Верхнюю Ельшанку, в район радиостанции. Я приподнялся для ориентировки и был вторично ранен в левую половину груди и в левую руку автоматчиками. Тут я свалился без сознания. Сколько пролежал, не помню. Очнулся потому, что сильно замерз. Уже ночь была, часа четыре утра. Начало рассветать уже. Кругом слышу разговор немецкий. Лизунова около меня не оказалось. Решил подползти к дому. Это было уже 9-е число. Вижу, в доме немцы. Решил застрелиться, потому что больше сил не хватало, а живым в плен не хотел сдаваться, считал, что положение безвыходное. Нажал на спусковой крючок, но маузер забило песком, не стреляет. Правая рука у меня была еще здорова. При помощи правой руки выполз и попал на командный пункт дивизии каким-то чудом. Дело было уже к обеду. Тут встретил полковника Юбина и военюриста Труппе. Подполковника Герасимова мне не удалось найти. Спрашиваю генерал-майора. Мне сказали, что он убит. Я думал, что издеваются надо мной, смеются. Но потом, действительно, убедился. Доложил на КП дивизии обстановку.

Перевязки я тут не сумел получить. Автоматчики уже вплотную подходили к КП дивизии. Я просил только, чтобы мне дали оружие или захватили с собой. Автомата мне не дали. Немец напирал, и штаб дивизии отошел дальше. Пришлось самому выползать. На вторые сутки кое-как я дополз до Сталинграда, метров 300 осталось, и тут впервые в жизни заплакал: Сталинград близко, а не доползу. Прополз еще метров 150, и меня подобрал старик один, с дочкой, и привез к себе домой в Сталинград. Дочка сделала мне перевязку, молоком напоила. Ее звали Зоя. Затем переправили через Волгу. Я на прощание поцеловал его, дочку. Он плакал надо мной, как над сыном. После этого я попал в госпиталь.