«Советская власть — это не власть Советов» Историк Александр Шубин об Октябрьской революции и приходе к власти большевиков

7 ноября 1917 года, 98 лет назад, состоялся II Съезд Советов рабочих и солдатских депутатов, который наравне с самим вооруженным восстанием стал важнейшим событием Октябрьской революции в России. Стала ли победа большевиков следствием закономерного процесса или для страны существовала альтернатива? Почему не было создано объединенное социалистическое правительство? На эти и многие другие вопросы в беседе с «Лентой.ру» ответил историк и общественный деятель левого направления, автор множества публикаций, в том числе вышедшей в 2014 году книги «Великая Российская революция: от Февраля к Октябрю 1917 года», Александр Шубин.

«Лента.ру»: Есть мнение, что, не будь революции, благодаря российскому капитализму начала XX века страна стала бы передовой как в политическом, так и в экономическом плане. Что вы думаете на этот счет?

Александр Шубин: Это, конечно, иллюзия, потому что развитие капитализма в России и вообще формирование индустриального общества приводило к достаточно серьезным противоречиям, накоплению социального горючего материала. Никто в стране тогда не придумал, как с этим материалом обойтись без революции.

Уже случилась революция 1905-1907 годов, но она не привела к изменению социальной системы. Реформы Столыпина ситуацию в деревне не разрядили, а даже еще больше накалили. В городах накал был еще сильнее, потому что столыпинская реформа выбрасывала лишних людей туда все быстрее — община уже не привязывала их к земле. А ведь вчерашние крестьяне в городах — это маргинальные слои, тоже очень пожароопасные.

Поэтому трудно себе представить развитие России без революции или без какого-то очень тяжелого кризиса. Само это развитие шло очень неровно: после реформы 1861 года положение крестьян оставалось крайне тяжелым, в 1891 году произошел тяжелейший голод, и отдельные его вспышки продолжались до 1911 года. Ситуация складывалась очень неблагополучная, что характерно для любого перехода от аграрного общества к индустриальному. Это было чревато революциями во всем мире, а не только в России.

Александр Керенский, председатель Временного правительства в 1917 году, незадолго до Октябрьской революции знал о подготовке переворота. Ему всячески советовали в экстренном режиме решать хоть какие-то вопросы, например о земле.

24 октября, когда уже начался переворот, Предпарламент предложил ему перехватить большевистские лозунги, но Керенский считал, что необходимо действовать прежним курсом — ничего принципиально не менять до Учредительного собрания. Этот отказ Временного правительства от социальных преобразований на протяжении нескольких месяцев был лучшим подарком большевикам.

У социалистов (эсеров и меньшевиков) было две стратегии: общедемократическая (дождаться Учредительного собрания, реформы должны быть поддержаны всей страной) и более радикальная (необходимо решительно действовать уже сейчас с опорой на Советы). За это выступали большевики и левые крылья социалистических партий. Но в случае решительных действий всегда кто-то был бы недоволен, говорили бы, что это незаконно, несправедливо.

Социалисты уже начинали понимать необходимость реформ в социальной сфере, но не могли договориться об их направлении с либералами, и в то же время боялись разорвать партнерство с ними. Уже в сентябре на Демократическом совещании даже центристам социалистических партий стала ясна неизбежность перехода к более решительным преобразованиям, но эсеры и меньшевики не смогли договориться, и Керенский снова взял ответственность на себя. Он сформировал правительство, не пользовавшееся популярностью даже в партиях, члены которых составили кабинет.

Казалось бы, потерпеть до Учредительного собрания надо было совсем немного, около 20 дней. Большевики воспользовались этим уникальным моментом — они поняли, что нужно действовать. Вообще, вся история Временного правительства — это история упущенного времени.

Для проведения социальных реформ России нужна была коалиция левых партий. В сентябре 1917 года, когда разгромили Корнилова (Лавр Корнилов, генерал, верховный главнокомандующий российской армии в 1917 году — прим. «Ленты.ру»), вроде бы возникла возможность союза большевиков и социалистов. Большевиков в этом случае можно было бы связать правительственной дисциплиной, втянуть шедшие за ними массы в общую конструктивную работу. Дальше вставал вопрос, удержались бы они вместе или же все-таки переругались, раскололись и начали стрелять друг в друга. Он остается открытым, но шанс тогда давала только левая коалиция.

В случае ее формирования можно было согласовать какой-то средний вектор между правым большевизмом и левым социализмом, начать что-то делать, и социально-политическая ситуация стала бы разряжаться. Это только начало трудного пути — все проблемы России за короткое время не удалось бы решить. Но социалисты боялись, что если они возьмут на себя такую ответственность, то проиграют выборы в Учредительное собрание, и предпочитали не ссориться с товарищами из правых крыльев собственных партий. В итоге это сделали большевики, которые стали проводить преобразования силами очевидного меньшинства населения, ломавшего через колено большинство.

Еще в начале сентября 1917 года, до знаменитых писем Ленина о восстании, он говорил о существовании уникальной возможности мирного развития революции и замены правительства Керенского однородным социалистическим правительством из меньшевиков и эсеров.

У него есть цитата о возможности формирования в начале сентября правительства большевиков, меньшевиков и эсеров, и именно такое решение могло предотвратить любую гражданскую войну в стране. Но меньшевики не пошли на эти переговоры, и Ленин довольно быстро отказался от этой идеи. Зачем их уговаривать, когда власть просто сама идет в руки, все больше войск и рабочих поддерживают большевиков?

Вы говорите, что Керенского предупреждали о грядущем перевороте. А что он мог сделать? Он ведь вел пропаганду, говорил и говорил, всех замучил своими речами, но его популярность падала. Он не хотел решать аграрный вопрос, на деле бороться за мир без аннексий и контрибуций, за быстрое прекращение войны вничью.

Керенский считал, что его задача — протянуть еще чуть-чуть. Если большевики выступят, то он сможет их разгромить, поскольку у него есть преданные ему военные части. Это стало его глубочайшей ошибкой, поскольку офицеры не могли простить ему Корнилова, а солдаты считали его корниловцем из-за нелюбви к Советам.

А нельзя было разрешить ситуацию с Корниловым как-то менее радикально?

Так ведь именно он был сторонником радикальных мер: развернуть политические репрессии в тылу, «перевешать» смутьянов в Петроградском совете и разогнать все это самоуправление. Корнилов и Керенский, конечно, сначала пытались договориться о том, чтобы сделать какое-то более устойчивое правительство, и надеялись вместе подавить выступление левых бунтующих масс, если оно произойдет в Петрограде. Но такого выступления не произошло (оно и не планировалось), а Корнилов шел дальше, он хотел изменить характер правительства, убрав из него левых деятелей вроде лидера эсеров Чернова.

Керенский не собирался уступать место главы режима по крайней мере до Учредительного собрания, и Корнилов был нужен ему как дубинка, не более. Генерал же считал, что главное — это выиграть войну. У него были наполеоновские амбиции, но ни одной серьезной победы он в своей жизни не одержал. Корнилов надеялся, что власть перейдет к нему де-факто, будет создано новое правительство, а Керенский станет просто украшением на носу корабля.

Председатель Временного правительства понял ситуацию и испугался, осознав, что все может плохо кончиться. Корнилов же на его требования сдать дела ответил прямым неподчинением. Можно спорить о том, был ли заговор Корнилова, но мятеж-то уж точно был. Впрочем, был и заговор: планы репрессий, чистки правительства и столицы от левых. Это, кстати, немедленно привело бы к гражданской войне — даже в случае захвата Петрограда, страна бы поделилась на красных и белых.

Результатом авантюры Корнилова стало резкое смещение маятника влево, и это тоже был подарок большевикам, ослабленным после июльского кризиса. Возникла возможность союза всех левых сил и начала каких-то немедленных, быстрых преобразований. Народ мог быть доволен хотя бы тем, что наконец начали что-то делать, а не просто разговаривать. Но, как я говорил, решимости у социалистов не хватило.

С одной стороны Ленин говорил, что благодаря революции не произошла вторая корниловщина, а, с другой стороны, историк Павел Волобуев утверждал, что не начни большевики активные действия в октябре, революцию совершили бы анархисты, а Ленин просто сыграл на опережение.

Анархисты составляли некоторую конкуренцию большевикам в июне-июле 1917 года — вооруженную июльскую демонстрацию начали именно анархисты, их авторитет как бескомпромиссных борцов в пролетарских массах рос. Большевикам просто пришлось присоединиться, и они были совершенно не готовы к этим событиям. Но у анархистов тогда не было ни теоретиков, ни практиков уровня Бакунина, а Кропоткин стал уже очень старым и реформистски настроенным человеком. Им не хватало вождя. Блейхман — яркий оратор, но он и его товарищи не смогли вынести конструктивную программу действий.

Большевики по своим целям походили на анархистов — если почитать «Государство и революцию» Ленина, то здесь и ликвидация государства, и федерализм. Но в этом труде содержатся и глубочайшие противоречия между обещанием передать управление предприятиями рабочим и идеей экономического централизма, притом управляющий центр здесь мог действовать и против интересов рабочих. Ленин сочетал две эти противоположные идеи, что было не только теоретической слабостью, но и политической силой, дающей пространство для маневра.

Существовала и другая влиятельная партия, склонная к идеям, близким анархизму, — левые эсеры. В 1917-1918 годах они выступали за широкое самоуправление, федерализм, гражданские права, немедленное начало глубоких социальных преобразований. Впрочем, эти гуманные самоуправленческие идеи сочетались у них с той же большевистской склонностью к разгонам и насилию, они даже в ЧК успели поработать. Такие средства убивали цель.

В итоге левые эсеры не смогли противостоять созданию большевистского бюрократического аппарата, который приобрел собственную инерцию, подмял под себя Советы. Оказалось, что Советская власть — это не власть Советов.

Левые эсеры осенью 1917 года тоже выступали за «однородное социалистическое правительство», за широкий многопартийный левый фронт. В случае их более тесного союза с правыми большевиками (Лев Каменев и другие) можно было настоять на этом варианте, и тогда появился бы шанс на широкую демократию и самоуправление, что-то вроде «шведского» (в социальной сфере) и «швейцарского» (в политической сфере) пути для России. Оказавшись же младшими партнерами Ленина, Троцкого и других радикальных большевиков, левые эсеры не смогли сдержать их репрессивную стратегию.

Для того чтобы совершить революцию, Ленин активно привлекал на свою сторону крестьянство, обещая выполнить все его требования. В итоге через пару лет он начал этому самому крестьянству ломать хребет. То есть получается, сначала он пользуется крестьянами, а потом их обманывает?

Когда Ленин приехал в Россию в апреле 1917 года, он был марксистом, радикальным, но классического типа, а для марксиста крестьянство является историческим рудиментом, который нужно «химически» разложить на буржуазию и пролетариат. Это делает капитализм, и этого в России он еще сделать не успел, а нужно было уже совершать пролетарскую революцию. Как быть? В апрельских тезисах Ленин говорит о Советах рабочих и батрацких депутатов, то есть он не собирается опираться на крестьян.

Тут явились левые эсеры, согласные с ленинской идеей Советов как главной основой власти, но, по их мнению, это должны были быть Советы всего народа, то есть и крестьянские тоже. Ленин, будучи талантливым политиком, понял, что здесь можно перехватить лозунги оппонентов. Для него Декрет о земле стал компромиссом, попыткой привлечь на свою сторону левых эсеров и крестьянские массы, шедшие за ними. Это удалось, они поддержали решения II Съезда, а потом вошли в правительство.

Ленин уступил как прагматик и умелый политик. Это не значит, что он обязательно обманул крестьян, это была уступка. Но Ленин не скрывал, что в случае противоречия интересов пролетариата и крестьянства последует наступление на крестьянство (правда, в пропагандистских целях говорилось о наступлении на мелкую буржуазию, имущественные верхи крестьянства).

По его словам, большевики считают требование раздела помещичьих земель неправильным, но раз крестьяне этого требуют, то большевики как демократы и сторонники воли масс пойдут им навстречу. Ленин указывал, что Декрет о земле взят из программы эсеров, которых нужно было прогнать из власти, чтобы их программу выполнить. Как только возникла возможность, большевики провели вместо эсеровской идеи социализации земли (обобществления без передачи государству) национализацию (передачу земли в государственную собственность).

В отношении рабочих обман был более явный — перевыборы Советов затруднили, рабочие один раз проголосовали за большевиков, а потом переголосовывать им не очень-то и давали. Ведь пролетариат — это средство, а цель — общество, работающее по единому плану. Большевики выступали от имени пролетариата, а действовать могли и против него.

Я не склонен, как многие это делают, обвинять Ленина в сознательном, чистом иезуитизме. Для него были вещи более важные и менее важные. Более важные — это модернизация, единый план, власть партии и центра, который продавит свой «единственно правильный» путь, определенный наукой марксизма, а все остальное — неправильное и мелкобуржуазное. Если можно совместить цели и тактические уступки, чтобы сделать переход безболезненным, то Ленин был не против.

Но ради своей стратегии он применял террористические методы и против крестьян, и против рабочих (расстрелы рабочих демонстраций, подавление рабочих выступлений). Хотя, конечно, большевики пытались маневрировать, видя в рабочих хоть какую-то опору, — с удовольствием брали пролетариев в государственный аппарат, где они, говоря словами Бакунина, превращались в «бывших рабочих».

Ленин искренне считал, что выполняет классовый заказ пролетариата, а на самом деле являлся технократом, творцом индустриальной модернизации. Это была «революция менеджеров», если хотите, которые сбросили буржуазию и стали управлять сами, подчиняя своей воле массы.

Ленин считал своей целью коммунизм, но его социалистическая «ракета» была запущена не в этом направлении. Она сбилась со своего первоначального курса, достигла больших высот, но не преодолела притяжения классового общества, что и предопределило ее последующее падение.

Здесь виноват не только Ленин, но и весь марксистский проект, потому что социализм возможен только как общество самоуправления, ведь лишь в самоуправлении, в равноправных отношениях можно преодолеть разделение на господ и тружеников.

Насколько путь, который предлагали эсеры и меньшевики, был реален? Почему он не осуществился?

Эсеры и меньшевики имели очень реальные шансы что-то изменить, если бы они (особенно эсеры) не отказались от своей программы. Историк Виктор Миллер писал, что настоящими наследниками эсеровской программы является не сама партия эсеров, скорее отошедшая от нее к меньшевизму, а левые эсеры, сказавшие, что надо делать социализм, раз уж революция. Шанс был утерян.

Второй шанс эсеры получили в январе 1918 года, после победы на выборах в Учредительное собрание. Здесь им снова не хватило воли к переменам, к отстаиванию своей программы. Когда большевики заперли зал, то возникла идея собраться на заводе, и Чернов утверждал, что он был даже «за», но деморализованные депутаты стали разъезжаться из столицы.

В таких ситуациях формальная демократия бессмысленна, уже понятно, что идет ожесточенная борьба, а в массовом сознании есть авторитетный орган. Были рабочие, готовые предоставить Учредительному собранию цеха, — пожалуйста, собирайтесь, работайте. Это модель конвента, то есть усеченного собрания, но берущего на себя миссию защиты революционной демократии, и опять эсеры не решились.

Третий шанс — это КОМУЧ (Комитет членов Учредительного собрания, первое антибольшевистское всероссийское правительство — прим. «Ленты.ру»). Но и здесь социалисты не стали проводить в жизнь свою социалистическую программу. Можно было уже начинать государственное регулирование экономики, социальные выплаты, то есть запустить хотя бы модель того, что потом назвали шведским социализмом, или самоуправлением на предприятиях. Все равно экономика была в разрухе, можно было экспериментировать, предлагая социальную альтернативу и капитализму, и большевизму. Не решившись на это, эсеры опять упустили свой шанс.

Историческая ответственность социалистов очень велика. Они стояли на оптимальных для того времени позициях демократического социализма. Именно они могли вывести страну из пропасти, в которой она оказалась, или хотя бы отвести от края бездны, и им не хватило воли, политического таланта сделать это. Даже защитить Учредительное собрание не смогли, побоялись и вооруженной демонстрации в его защиту.

Революция не может продолжаться вечно, народ устает, и в итоге большевики сохранили главное — командные высоты в политике и экономике, с которых они потом продолжили свой проект форсированной модернизации. Она вела не к социализму, не к обществу без господствующих классов, она лишь укрепила бюрократический класс. Но для развития в нашей стране индустриального перехода создание урбанизированного общества было необходимо. В этом тоже заключается важное значение прорыва в будущее, совершенного в 1917 году благодаря всем участникам событий Октябрьской революции — и большевикам, и их левым противникам.