В Большом театре показали балет «Анна Каренина» американского режиссера Джона Ноймайера. Действие происходит в другой России — граф Вронский здесь играет в лакросс, а Левин разъезжает на тракторе в ковбойском костюме. Спектакль стал одновременно самым нерусским и самым русским балетом Большого.
Спектакль начинается с предвыборного митинга. Политик Алексей Каренин, желающий быть избранным на следующий срок, встречается с поддерживающим его народом. Всюду портреты кандидата: на трибуне, в руках у толпы и 60 штук разом — на заднике. Рядом с кандидатом — его жена Анна Каренина и сын Сережа. Действие происходит в Санкт-Петербурге? Ну, так уверяет нас автор либретто и постановщик спектакля, знаменитый хореограф Джон Ноймайер. И там же, в Санкт-Петербурге, граф Вронский тренируется, готовясь к матчу. Он занимается чрезвычайно популярным в этих краях видом спорта — лакроссом.
Вот когда публика вместо придуманных Львом Толстым скачек видит этот самый лакросс — командную игру, изобретенную, как говорит Википедия, американскими индейцами, — и мужской кордебалет с клюшками в руках и когда вместо падения с лошади Вронский оказывается рухнувшим под толпой упавших на него игроков — тогда зрительный зал догадывается, что действие новенького спектакля Большого театра происходит в какой-то другой России и в другом, не толстовском времени.
Фото: Дамир Юсупов / Большой театр
Это вообще-то очень привычный ход для худрука гамбургского балета, американца, что уже полвека живет в Германии. Джон Ноймайер — один из трех хореографов, определивших европейский ХХ век (вместе с Морисом Бежаром и Иржи Килианом). Четыре года назад в московском Музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко вышел его балет «Татьяна» по пушкинскому «Евгению Онегину» — и там среди гостей в усадьбе Лариных заплясали красноармейцы. И дело было не в том, что Ноймайер (филолог по образованию и фанат русской культуры по жизни) не знал, что могло быть и чего быть не могло в пушкинские времена. А в том, что он времена старательно смешивает, таким образом утверждая вечность классических историй. Так в его «Одиссее» измученный герой возвращался не с Троянской, а с Вьетнамской войны; так в балете «Пер Гюнт» честолюбивый норвежский странник делал карьеру в Голливуде. Подробности времени и места не важны — важно то, что происходит внутри людей, и вот здесь Ноймайер неизменно верен духу тех романов, которые выбирает для своих балетов. И история Анны Карениной, которую он рассказывает на сцене Большого театра, изложена в балете по тому же принципу.
Роман Льва Толстого уже не раз вдохновлял балетмейстеров — балеты на этот сюжет ставили и Борис Эйфман, и Алексей Ратманский, и трио Наталья Рыженко — Виктор Смирнов-Голованов — Майя Плисецкая (этот спектакль был, понятное дело, для Плисецкой). Тогда спектакли замыкались на треугольнике Каренин — Анна — Вронский, другие персонажи, если и появлялись на сцене, особо хореографов не интересовали. Ноймайер постарался вернуть толстовский «баланс взглядов» — показать те разные варианты семейной жизни, что считал важными русский классик.
То есть сама Анна Каренина очень важна, конечно же. Роль, доставшаяся на премьере прима-балерине Большого Светлане Захаровой, выстроена изобретательно: строгая геометрия танцев Анны Карениной чуть надламывается в начале балета, и — ее уже не восстановить. То есть вот просто в самой партии запланирована деградация пластики, от гордой повадки гордой дамы до заполошного дуэта с Вронским на полу, дуэта жадного и безоглядного. И в этой деградации — отчетливое сочувствие хореографа к героине и не менее отчетливая его оценка ее действий, очень близкая оценке Толстого. Важна роль Каренина (Семен Чудин точно и четко рисует «человека порядка», для которого вот эта потеря «пластической вертикали» не просто возмутительна, но попросту непонятна), красочно прорисована роль Вронского (доставшаяся Денису Родькину). Вронский (в программке все так же поименованный графом) — прежде всего спортсмен, и нам предъявлен не только матч по лакроссу, но и многочисленные тренировки героя (он даже с Карениной сталкивается на пробежке). Но наибольшими удачами хореографа становятся пары «второстепенных героев».
Фото: Дамир Юсупов / Большой театр
Стива Облонский (Михаил Лобухин) и Долли (Анастасия Сташкевич) — парочка со сложностями в браке. Долли открывает дверь в комнату — и обнаруживает мужа в постели с какой-то девицей. Далее следует сцена совершенно блистательная: пластическая истерика Долли, где язык классического балета перемежается жестами отчаянно-бытовыми (воспитание против женской ярости) и танец пытающегося ее утихомирить мужа в одной штанине, когда вторая болтается у щиколоток. Вот этот Облонский — и виноватый, и начинающий злиться (что ж она так долго буйствует-то), и нелепый — сделан Лобухиным безупречно. И парочка счастливая (хотя, как и у Толстого, не сразу) — Кити (Дарья Хохлова) и Левин (Денис Савин). Когда Левин появляется на сцене в первый раз — в зале слышится отчетливый смех: наш русский помещик носит кожаные штаны, ковбойскую шляпу, клетчатую ковбойскую рубашку и разъезжает по сцене на настоящем тракторе. Появляется он под песенку Кэта Стивенса Moonshadow (вся партитура балета собрана из фрагментов сочинений разных авторов — от «Торжественной увертюры» Чайковского, под которую идет предвыборный митинг Каренина, до музыки, написанной Альфредом Шнитке к фильму «Комиссар» — в момент, когда Анна рожает дочь). То есть — вроде бы ничего общего с толстовским героем, совсем американские радости? Но вот сочетание нелепости пластики героя и его абсолютной надежности, что так важна в диалоге с мечущейся Кити, убедительная трансляция доброты, внимательности, искреннего увлечения простыми земледельческими занятиями — это именно толстовский Левин.
В течение всего спектакля по сцене ездил игрушечный паровозик с вагончиками, в него играл Сережа Каренин (роль которого была вручена взрослому артисту Григорию Иконникову, что немало поразило зрителей — сынок ростом с матушку ведет себя как малыш; у него еще комнатка была под лестницей, и народ нарек его Гарри Поттером). В финале, когда Каренина пропадает в прорези сценического люка, паровозик терпит крушение — и спектакль обрывается резче, чем подробный толстовский роман. Но продолжает оставаться одним из самых точных, внимательных и нежных к русской культуре творений иностранных авторов.