Натуралист и ведущий документального сериала о дикой природе «Планета Земля» на Би-би-си сэр Дэвид Аттенборо на заре своей карьеры путешествовал по миру в поисках редких животных для коллекции Лондонского зоопарка и снимал экспедицию для нового шоу Би-би-си «Зооквест». В книге «Путешествия натуралиста: Приключения с дикими животными» он собрал истории своих первых путешествий по Гайане, Индонезии и Парагваю. С разрешения издательства «Азбука» «Лента.ру» публикует фрагмент книги.
Деревня изобиловала домашними животными. Главной опекуншей домашних животных слыла пожилая женщина, которую все любовно называли «Мама». Ее хижина напоминала маленький зверинец. По крышам прыгали ярко-зеленые попугаи-амазоны, над головой висели плетеные клетки, в которых порхали и щебетали голубые танагры, пара взъерошенных ара рылась клювами в пепле очага. Довершала мрачноватый интерьер опутанная вокруг талии веревкой мартышка-капуцин.
Мы сидели на ступеньках хижины и беседовали с Мамой, как вдруг у нас за спиной, откуда-то из-под кустов, раздался
пронзительный, похожий на хохот визг, какого я не слышал никогда прежде. Высокая трава раздвинулась, из нее степенно, тяжелой поступью вышли два огромных свинообразных существа. Привычного рыла у них не было, а морда, словно стесанная с торца, в профиль напоминала прямоугольник. Если бы не легкомысленное хихиканье, они выглядели бы очень вальяжно.
Это были капибары, самые крупные грызуны в мире. Я протянул руку к одному из них, чтобы его потрепать, но он дернул головой и явно нацелился на мой палец.
«Не кусается, — успокоила меня Мама. — Сосать хочет».
Осмелев, я осторожно ткнул его пальцем в нос. Зверь, присвистывая, заверещал, показал ярко-оранжевые резцы, схватил меня за палец и стал шумно сосать. Я почувствовал, как мой ноготь скребется о что-то похожее на две костяные терки, расположенные на полпути к глотке. На пиджине Мама изъяснялась с трудом, но выразительными жестами она объяснила, что подобрала их крохами и выкормила из бутылки. Сейчас капибары почти взрослые, но так и не отучились сосать все, что попадется. Задние копыта каждого зверя украшали широкие красные полоски: Мама пометила их специально, чтобы охотники не подстрелили ее питомцев.
Мы спросили, можно ли этих славных зверей заснять. Мама позволила. Чарльз установил камеру. Капибары — земноводные животные. В дикой природе они живут главным образом в реке и только по ночам выходят на сушу, чтобы погрызть прибрежную траву. Конечно, нам очень хотелось снять, как они плавают, поэтому я попробовал заманить их в воду. Они верещали, хихикали, но упорно отказывались приближаться к реке.
Когда я увидел, что добром их не затащишь, попытался, вспомнив, как не раз читал, что «испуганные капибары привычно бегут к воде», действовать устрашением. Однако наши новые знакомцы привычно бежали к хижине Мамы и прятались за углом. Я вошел в азарт и как угорелый носился за ними по деревне, визжа и громко хлопая в ладоши. Мама сидела на ступенях своей хижины и недоуменно наблюдала за нашими бегами.
«Дело дрянь, — запыхавшись, я присел рядом с Чарльзом. — Эти гады так одомашнились, что разлюбили воду». По лицу Мамы было видно, что она, кажется, начинает что-то понимать.
«Купаться?» — спросила она.
«Конечно, купаться!» — закивал я.
«Ах, купаться! — Мама расплылась в лучезарной улыбке. — Эи-и-и-и!»
На ее пронзительный вопль немедленно явились двое голых малышей, которые до этой минуты возились в пыли неподалеку от хижины.
«Купаться!» — воскликнула она.
Дети понеслись к реке. Капибары презрительно взглянули на нас, повернулись и важно прошествовали за ними. Наконец все четверо собрались на берегу. Словно по команде, они одновременно плюхнулись в воду и затеяли веселую возню, при этом капибары хранили молчаливое достоинство, а дети оглушительно визжали от счастья.
Мама смотрела на них с материнской нежностью.
«Они все ко мне дитенками попали», — объяснила она и, как могла, стала рассказывать, что с первых дней «детки» привыкли купаться вместе, поэтому капибары отказываются идти в воду без приятелей. Мы объяснили маме, что, как и она, очень любим животных и хотели бы привезти многих здешних зверей в свою страну.
Мама взглянула на капибар.
«По мне, эти уже совсем большие, — сказала она. — Хотите взять? Я себе еще найду».
Джек пришел в восторг от столь щедрого подарка и тут же задумался: сможем ли мы довезти этих увесистых зверей в Джорджтаун? В конце концов мы договорились с Мамой, что попытаемся раздобыть или соорудить клетку в Арараке, если, конечно, туда попадем, и на обратном пути заберем животных.
Многие из жителей деревни так привязались к своим питомцам, что решительно отказывались с ними расстаться.
У одной из женщин жил ручной лабба, очаровательный зверек с сильными, изящными ногами, напоминающий небольшую антилопу. Он, как и капибара, грызун. Сейчас этот близкий родственник морской свинки, покрытый густой коричневой шерстью с бежевыми пятнами, сидел на руках у хозяйки и таращил на нас круглые, иссиня-черные глаза. Нам рассказали, что три года назад у этой женщины умер новорожденный младенец.
Фото: Kim Kyung-Hoon / Reuters
Некоторое время спустя ее муж наткнулся в лесу, во время охоты, на лаббу с детенышем. Взрослого зверя он подстрелил, а малыша подобрал и принес жене. Она его приняла, выкормила грудью, и сейчас он был совсем большим. «Это мой ребенок», — простодушно призналась она, нежно поглаживая зверя.
В тот же вечер мы, к своему удивлению, услышали отдаленный шум мотора. В сумерках, обогнув излучину, у деревни причалил большой катер. Сидевший за штурвалом индеец сообщил, что он отвозил на угольную разработку припасы и письма, а завтра поплывет в Аракаку и, если нам хочется, мы можем отправиться с ним. Нас это предложение обрадовало: наконец-то мы доберемся до цели.
Рано утром мы погрузили багаж на катер и сказали Маме, что через четыре дня вернемся за капибарами. Бринсли пообещал, что к этому времени обязательно починит лодку и охотно отвезет нас в Моравханну. Почти весь катер был забит разными грузами, к тому же на борту оказался еще один пассажир — огромная жизнерадостная негритянка, которую звали Герти, но места оставалось предостаточно, и после крохотной долбленки и тесной лодки Бринсли нам казалось, будто мы плывем на роскошном лайнере. Мы поудобней устроились на носу и задремали.
В четыре часа пополудни нас привезли в Аракаку. Издалека она выглядела почти идиллически: цепочка домиков на высоком берегу, а за ними колышутся на ветру высокие, похожие на связки перьев, стебли бамбука. Однако вблизи очарование
развеялось. Две трети строений занимали склады, соседствовавшие с тавернами, где с утра до ночи рекой лился ром, а на заднем плане теснились в грязи обветшавшие деревянные хибары, в которых ютились обитатели этих мест.
Пятьдесят лет назад Аракака была крупным, процветающим поселением; здесь жили несколько сотен человек. Когда-то в окрестностях открыли несколько богатых золотых приисков, и рассказывали, будто в те счастливые времена инженеры с женами разъезжали по главной улице в запряженных лошадьми колясках. Сейчас прииски почти выработали, а главная улица заросла травой. Большинство домов разрушились, прогнили, к ним совсем близко подступил лес. В воздухе стоял смрадный запах запустения и тлена, словно вымирающий город и впрямь разлагался на жаре. Рядом с одной из полуразвалившихся построек стоял опутанный ползучей травой старый деревянный стол. Но его ножках, вмурованных в кирпичный помост, виднелись следы осыпавшегося цемента, а сам помост растрескался и порос пробившейся сквозь щели травой. «Здесь когда-то была больница, — рассказали нам, — а стол остался от морга».
На дворе стоял полдень, но в лавках и кабаках было полно народу. Где-то дребезжал старый граммофон. Мы вошли в лавку.
Рядом со входом, на скамейке, сидел высокий, поджарый негр. В руках он держал до краев наполненную ромом алюминиевую кружку.
«Что вам здесь надо, парни?» — спросил он.
Мы объяснили, что ищем животных.
«Этого добра тут хоть завались. Я сам для вас кого хочешь поймаю».
«Прекрасно, — ответил Джек. — Мы заплатим за все, что ты нам принесешь, но у нас мало времени, через несколько дней нам надо уезжать. Сможешь поймать кого-нибудь завтра?»
Наш собеседник с важным видом покачал указательным пальцем перед носом Джека.
«Э, парень, завтра я никого не поймаю, — тяжело проговорил он. — Завтра я буду надираться в дым».
В лавку ввалилась наша недавняя попутчица Герти. Она всем весом налегла на прилавок и пристально взглянула в раскосые глаза лавочника.
«Мистер, парни на катере говорят, что здесь полно вампиров. Что мне делать, у меня нет москитной сетки!»
«Ты что, мать, боишься наших вампиров?» — переспросил негр с алюминиевой кружкой.
«Конечно, — подтвердила она. — И мое психологическое состояние сейчас очень нервное».
Негр недоуменно заморгал. Герти переключилась на хозяина лавки.
«Ну и что вы мне дадите?» — жеманно улыбаясь, спросила она.
«Дать вам я ничего не дам, но за два доллара могу продать лампу. Она точно всех вампиров разгонит».
«Может быть, — с деланым высокомерием ответила Герти. — Но должна вам сказать, что мои финансовые дела сейчас — швах. — Она рассмеялась. — Поэтому дайте свечку за два цента».
Поздним вечером мое психологическое состояние, как и у Герти, тоже стало очень нервным, и на то была причина. Мы разместились в обветшавшей гостинице неподалеку от лавки. Джек и Чарльз тут же уснули, спрятавшись за москитными сетками.
Я свою, к сожалению, куда-то засунул и не мог найти, последние четыре дня обходился без нее, а теперь, памятуя об опасениях Герти, повесил на край гамака зажженную керосиновую лампу. Минут через десять после того, как улегся и попытался уснуть, в открытое окно бесшумно проскользнула летучая мышь. Она пролетела над гамаком, покружила по комнате, подлетела к двери, вернулась к гамаку и через миг исчезла в окне. Каждые две минуты она возвращалась и с пугающей настойчивостью проделывала тот же путь.
Убедиться, что это действительно вампир, на расстоянии было трудно, но в таких обстоятельствах зоологические тонкости не столь важны.
Достаточно того, что у нее не выдавался вперед листообразный нос, какой отличает мирных летучих мышей, и, хотя я не мог видеть двух острых как лезвия треугольных передних зубов, которыми вампир выбривает кусочек кожи у своей жертвы, я был уверен, что они есть. Живое воображение рисовало пугающую картину: прокусив кожу, летучая мышь присасывается к ране и жадно пьет кровь. Они исхитряются делать это так незаметно, что человек не просыпается и узнает о визите вампира только по пятнам крови на одеяле, но недели через три может тяжело заболеть паралитическим бешенством.
Фото: Public Domain / Wikimedia
Принять всерьез заверения лавочника, мол, вампиры боятся света, мне с самого начала было трудно. Сейчас мои опасения подтвердились: в свой очередной визит летучая мышь неожиданно уселась в дальнем углу комнаты и, отведя крылья назад так, что стала похожа на четвероногого паука, характерным для вампиров способом засеменила по полу. Мое терпение лопнуло. Свесившись из гамака, я схватил ботинок и швырнул его в кровопийцу. Вампир заметался и тут же исчез. Минут через двадцать я осознал, что должен быть ему глубоко признателен. Он не дал мне уснуть, и я наконец смог сделать то, о чем неотступно мечтал последние несколько дней, — записать один из самых жутких и загадочных звуков южноамериканского леса.
Впервые я услышал этот звук во время нашего путешествия по Кукуи. Мы остановились в лесу, неподалеку от реки, и повесили гамаки между деревьями. Наступила ночь, через просветы в густой листве было видно, как мерцают звезды. Вокруг, словно призраки, чернели очертания кустов и лиан. Мы собрались было уснуть, как вдруг по лесу, сотрясая сонный воздух, то нарастая до душераздирающего воя, то стихая до стона, похожего на шум ветра в проводах, прокатился пронзительный, рыдающий вопль. Издавал его не кто иной, как безобидная обезьяна-ревун.
С тех пор меня преследовала навязчивая мысль этот ужасающий звук записать. Каждую ночь, какую мы проводили в лесу, я старательно подсоединял микрофон к параболическому рефлектору, вставлял в магнитофон новую пленку, но тщетно — вокруг стоял обычный лесной шум. Однажды мы вернулись на стоянку слишком поздно и слишком усталые, чтобы настраивать аппаратуру, но, по закону подлости, именно этой ночью нас разбудил оглушительный обезьяний гвалт. Я выскочил из гамака и стал лихорадочно подключать звукозаписывающее устройство, но к тому времени, как мы были готовы, вокруг все стихло. В другой раз, во время того же путешествия, я решил, что нам наконец повезло: обезьяны окружали нас со всех сторон, вопили изо всех сил, микрофон был наготове. Несколько минут я записывал самые экзотические и душераздирающие вопли,
какие когда-либо довелось слышать. Но вот коротким финальным тявканьем концерт закончился, я перемотал пленку и стал трясти спавшего в гамаке Чарльза: «Просыпайся, послушай».
Red Howler Monkey. Alouatta seniculus.. Фото: Kike Calvo / Getty Images
Мы включили магнитофон, но не услышали ни единого звука: оказалось, что по пути незаметно повредилась одна из головок. Теперь наконец, благодаря визиту вампира, я услышал самое начало обезьяньей оратории. Исполнители находились примерно в километре от нашей гостиницы, но орали они оглушительно. Я вынес аппаратуру, подключил микрофон и направил параболический рефлектор точно в сторону, из которой доносился звук. Наученный прежним опытом, показывать
Чарльзу запись по окончании концерта я не стал. Наутро не без волнения мы включили магнитофон — и услышали превосходные, невыносимо громкие вопли.
Переводчик: Светлана Панич