Взгляд на историю, как на прогресс от плохого к хорошему, наивен и неточен — считает феминистка и защитница прав женщин Луиза Перри. И в этом смысле сексуальная революция 1960-х, приведшая к радикальной свободе сексуальных отношений, не кажется ей однозначным благом. В своей книге «Темная сторона сексуальной революции. Переосмысление эпохи эротической свободы» она ставит под сомнение многие завоевания сексуального либерализма. С разрешения издательства «Лед» «Лента.ру» публикует фрагмент книги.
Американский социальный психолог Джонатан Хайдт любит придумывать разные истории, проверяющие нашу моральную интуицию. Он просит участников исследования прослушать историю, высказать свое мнение о ней, а затем объяснить логику своего рассуждения. Вот одна из таких историй: представьте, что человек идет в супермаркет и покупает себе целую куриную тушу. Он приносит ее домой, занимается с ней сексом, а затем съедает. Никто никогда не узнает об этом. Сделал ли он что-то неправильное?
У Хайдта есть еще несколько историй, связанных с сексуальной этикой. Можно ли брату и сестре заниматься сексом, если они используют одновременно несколько форм контрацепции и если никто не знает об этом? Нормально ли, когда мужчина в целях своего сексуального удовлетворения дает согласие на то, чтобы его съел другой мужчина (это реальный случай)?
Хайдт обнаружил, что ответы участников, как правило, зависят от их политических взглядов. Социальные консерваторы обычно дают быстрые и уверенные ответы, потому что они способны апеллировать к таким ценностям, как святость и авторитет. Для них секс с мертвой курицей или секс между братом и сестрой явно нарушает религиозные или традиционалистские моральные принципы и поэтому неприемлем. Тут нечего обсуждать.
У либералов возникает больше трудностей с ответом. Им хотелось бы сказать, что с этими действиями что-то не так, поскольку они инстинктивно испытывают к ним отвращение, но сценарии выстраиваются таким образом, чтобы предотвратить любую апелляцию к принципу непричинения вреда Дж. Ст. Милля, согласно которому «каждый член цивилизованного общества только в таком случае может быть справедливо подвергнут какому-нибудь принуждению, если это нужно для того, чтобы предупредить с его стороны такие действия, которые вредны для других людей».
Фото: Maru Lombardo / Unsplash
Например, трудно сказать, кто пострадал от поведения человека в примере с курицей: причинить вред мертвой курице невозможно, а как могли бы пострадать другие люди, если они ничего не знают о случившемся? Мужчина просто пользуется своей сексуальной автономией, а это, как выразился Хайдт, означает, что «если ваша моральная матрица ограничена этикой автономии, то этот случай наверняка вас огорошит».
Однако не все оказываются огорошены. В частности, сценарий с курицей едва ли обеспокоит Гейл Рубин, американского антрополога и крайне влиятельного академического квир-теоретика (квир-теория возникла в 1970–1980-х годах), поскольку ее не беспокоит необычное сексуальное поведение в целом. Рубин пишет:
В западной культуре к сексу относятся слишком серьезно. Если человек наслаждается острой едой, его не считают аморальным, не сажают в тюрьму и не исключают из семьи. Но его могут обречь на прохождение через все эти ужасные вещи просто потому, что наслаждение ему приносит не еда, а обувная кожа. В конце концов, какое социальное значение имеет то, что человеку нравится мастурбировать на ботинки?
Рубин радикальна в своем либерализме. Как известно, она отвергает идею «хорошего» или «плохого» сексуального поведения, интерпретируя такое морализаторство как сущностно репрессивное. По ее мнению, секс не обязательно должен включать в себя любовь или обязательства и уж точно не должен быть связан с браком или деторождением.
Единственное, что имеет значение для либеральных феминисток вроде Рубин, это возможность для каждой стороны дать свое согласие на конкретный половой акт. Вся остальная сексуальная мораль должна быть отброшена. Одна феминистская организация, на раннем этапе оказавшая влияние на дестигматизацию коммерческого секса, сделала этот пункт кристально ясным, выбрав название COYOTE (Call Off Your Old Tired Ethics, «Отбросьте Свою Дряхлую Этику»).
Квир-теория Рубин многим обязана книге «История сексуальности» Мишеля Фуко, первый том которой был опубликован в 1978 году. А Фуко, в свою очередь, многим обязан работам Зигмунда Фрейда о подавлении сексуальности. Эта интеллектуальная традиция интерпретируется ее сторонниками как прогрессивный подрыв буржуазных сексуальных норм, которые исторически служили тому, чтобы люди с нетипичными сексуальными интересами либо не допускались в респектабельное общество, либо, вынужденные скрывать свое подлинное сексуальное «я», навсегда оставались несчастными.
Знаменитый лозунг парижских студенческих протестов мая 1968 года Il est interdit dzinterdire! («Запрещено запрещать!») лаконично выразил суть этой позиции и стал очень популярным в последующие десятилетия, когда его взяли себе на вооружение феминистки, стремящиеся освободить женщин и женское удовольствие от традиционных сексуальных норм. Именно поэтому либеральному феминизму кажется, что Фрейд, Фуко, Рубин и женщины вообще заняты одной общей борьбой: «мы» (революционеры) против «них» (традиционалистов). Liberté, Égalité, Sexualité! Свобода, равенство, сексуальность!
Фото: Alejandra Quiroz / Unsplash
Но я хочу предложить другую концептуальную рамку. Здесь речь также будет идти о классовой борьбе, однако не между революционерами и традиционалистами, а между двумя другими очень разными группами людей с очень разными интересами.
Критики капитализма свободного рынка справедливо отметили, что в обществе, раздираемом вопиющим неравенством в распределении богатства и власти, наслаждение свободой не является доступным всем в равной степени. В 1931 году экономический историк и социалист Ричард Генри Тоуни писал:
«Равенство подразумевает преднамеренное наложение социальных ограничений на рост индивидуального могущества. Оно предполагает предотвращение сенсационных крайностей в обладании отдельными индивидами богатством и властью посредством общественной деятельности во имя общественных благ».
Таким образом, если под свободой понимается свобода каждого человека в соответствии с его возможностями и без ограничений на удовлетворение его аппетитов, то такая свобода явно несовместима не только с экономическим и социальным, но и с гражданским и политическим равенством, которое препятствует использованию сильными всех преимуществ своей силы… Свобода для щуки — смерть для пескаря.
Естественно, что владелец фабрики выступает за свободный рынок, и столь же естественно, что у наемного работника совсем другая точка зрения. Экономические интересы «щуки» и «пескаря» малосовместимы. Это так же верно в отношении рынка секс-услуг, который некогда строго регулировался, но теперь стал (в основном) свободным.
Однако в нашем случае конфликтующими классами являются не рабочие и буржуазия, а мужчины и женщины. Точнее говоря, группа людей, которая особенно преуспела в создании свободного рынка секс-услуг, — это мужчины с одной ярко выраженной чертой характера, которую психологи называют «социосексуальностью» (под которой понимается стремление к сексуальному разнообразию).
Вот как психолог Дэвид Шмитт объясняет значение социосексуальности:
Считается, что люди с низким уровнем социосексуальности склонны к моногамии, длительному ухаживанию и значительным эмоциональным вложениям в долгосрочные отношения. Те же, кто набирает высокие баллы по этому параметру, считаются более свободными в выборе партнера, они склонны к беспорядочным половым связям, быстро вступают в половые отношения и в значительно меньшей степени ощущают романтическую близость.
Фото: J Ph / Unsplash
В исследовании мужской и женской социосексуальности в сорока восьми странах Шмитт и его команда обнаружили, что значительные половые различия по этому параметру являются «культурной универсалией»: они не зависят от уровня экономического и социального равенства между полами в данной нации. И, хотя внутри полов этот показатель, разумеется, варьируется — у некоторых женщин высокий уровень социосексуальности, а у некоторых мужчин низкий, — две колоколообразные кривые существенно отличаются. Эта разница объясняется тем, что биологи-эволюционисты называют «теорией родительских инвестиций».
Если упростить: максимальная интенсивность, с которой женщина может производить потомство, составляет около одной беременности в год, тогда как мужчина, склонный к беспорядочным половым связям, теоретически может производить потомство каждый раз, когда он испытывает оргазм. И, хотя в редких случаях возникали обстоятельства, при которых множественные краткосрочные отношения могут быть выгодными для женщин — например, в условиях опасности и дефицита, когда секс может быть обменян на материальные ресурсы и защиту — в целом естественный отбор отдавал предпочтение женщинам, которые разборчивы в своих партнерах.
И мы видим, как эти эволюционные различия проявляются в мужском и женском сексуальном поведении.
Результаты исследований ясно показывают, что в среднем мужчины предпочитают заниматься сексом чаще и с большим количеством партнеров, что покупатели секс-услуг — это почти всегда мужчины, что мужчины смотрят гораздо больше порно, чем женщины, и что подавляющее большинство женщин предпочитают серьезные отношения случайному сексу, если им предоставляется такая возможность.
Сексуальные фетиши (также известные как «парафилии») также гораздо чаще встречаются у мужчин, чем у женщин, и хотя причина этого различия не совсем ясна, дело, по-видимому, заключается в более высоком среднем уровне социосексуальности у мужчин. В целом данные показывают, что поведение, которое стало гораздо более социально приемлемым за последние шестьдесят лет, с большой вероятностью приходится по вкусу именно мужчинам.
Сейчас подходящее время для того, чтобы быть фетишистом, потребителем секс-услуг, пользователем порносайтов и плейбоем. Сексуальный либерализм оказался наиболее выгодным для социосексуалов, и эти люди в подавляющем большинстве являются мужчинами.
Но были и другие бенефициары сексуального освобождения — прежде всего, лесбиянки, геи и бисексуалы, чьи отношения теперь впервые не только декриминализированы, но и пользуются официальным признанием во многих странах. Снижение уровня гомофобии на Западе за последнее столетие поистине примечательно.
В 1983 году добрая половина респондентов «Британского исследования социальных установок» сообщила, что «сексуальные отношения между взрослыми людьми одного пола — это всегда неправильно». К 2012 году доля людей, все еще придерживающихся такого мнения, сократилась более чем вдвое, а годом позже однополые браки были признаны консервативным правительством в Англии и Уэльсе. Начиная с 2001 года однополые браки были легализованы в десятках других стран, в том числе в США в 2015 году.
Эта перспектива была почти немыслима в разгар эпидемии СПИДа в 1989 году, когда Эндрю Салливан в известном американском издании впервые обосновал необходимость этой реформы.
Любое столь же радикальное историческое преобразование, как сексуальная революция, будет иметь разнообразные последствия, как положительные, так и отрицательные. Однако основной момент, на котором я хочу сосредоточиться в этой книге, заключается в следующем: ошибочно прямолинейно интерпретировать этот исторический период как пример «прогресса».
В отношении религии так называемого прогресса я являюсь вероотступницей: я не верю в существование чего-то вроде постепенного, неизбежного движения к благу, которое Мартин Лютер Кинг-младший так славно описал как «дугу моральной вселенной», склоняющуюся к справедливости. Каждое социальное изменение имеет плюсы и минусы, однако этот факт затемняется в примитивном прогрессистском нарративе, не оставляющем места для сложности.
Секс связан с определенными отношениями, что, конечно, может означать, что любящий партнер нуждается в другом любящем партнере. Но, помимо того, это может означать, что фетишист со вкусом к садомазохизму, вуайеризму или грязному нижнему белью нуждается в других людях, которые будут участвовать в его фетише, точно так же как покупатель секс-услуг нуждается в том, кто ими торгует, а любитель порно нуждается в порно-производителях.
Это не является проблемой для такого теоретика, как Гейл Рубин, которая указала бы на то, что есть множество людей (в основном, по необходимости, женщин), которые способны удовлетворить эти желания — иногда добровольно, иногда в обмен на финансовую компенсацию. Однако такая точка зрения недооценивает, до какой степени участники свободного рынка секс-услуг могут подвергаться более или менее тонким формам принуждения, подобно тому как рабочие в экономической системе действуют в ответ на стимулы и ограничения.
Рубин и ее союзницы, несомненно, были бы потрясены сравнением между ними и британским премьер-министром Маргарет Тэтчер. Однако их подход к сексуальной этике прекрасно резюмируется заявлением Тэтчер, сделанным во время интервью 1987 года: «Общества не существует». С тех пор эта фраза стала печально известной в британской политике.
Критики «железной леди» часто интерпретируют это высказывание как выражение алчного и порой жестокого индивидуализма, который олицетворяет Тэтчер. Несмотря на свою партийную принадлежность, Тэтчер не была консерватором с маленькой буквы «к». Она не стремилась что-либо законсервировать. Напротив, она сознательно проводила процесс созидательного разрушения, избавляясь от старого, чтобы освободить место для нового.
Фото: Karl Edwards / Unsplash
Сторонники Тэтчер настаивают на том, что это было необходимо, утверждая, например, что угледобывающая промышленность давно дышала на ладан. Однако критики Тэтчер отмечают, что разрушения, вызванные ее агрессивным вмешательством, привели к долгосрочным бедствиям — особенно в ныне постиндустриальных районах Британии — и что именно эти бедствия в конечном счете стали причиной дальнейших потрясений, о которых возвестил референдум о Брексите 2016 года.
Тэтчер действовала вопреки директиве Г. К. Честертона, изложенной в следующем известном отрывке:
В деле реформации, покуда она должна отличаться от деформации, есть один простой принцип, который, вероятно, назовут парадоксом. Возьмем какой-нибудь закон или институт. Представим его в виде ворот, которые стоят поперек дороги. Современный реформатор беспечно подходит к этим воротам и говорит: "Я не вижу в них никакой пользы, поэтому давайте их снесем". На что более умный реформатор отвечает: "Если ты не видишь в них пользы, то я ни в коем случае не позволю тебе их сносить. Пойди и подумай. И только когда ты сможешь объяснить мне, какая в них польза, я, возможно, дам свое согласие на снос.
Честертон подчеркивает, что человек, который не понимает цели существования социального института, может быть подпущен к его реформации в самую последнюю очередь.
Наш мир — огромный и динамичный. Настолько, что буквально никто не способен полностью понять его или предсказать, как его системы будут реагировать на изменения
Притча Честертона о воротах должна побудить потенциальных реформаторов к осторожности, поскольку такая штука, как общество, действительно существует, и она сложнее, чем любой из нас может себе представить.
Однако сторонники тэтчеризма от сексуальной революции не признают деликатной и реляционной природы сексуальной культуры и поэтому не могут понять, что общество состоит как из «щук», так и из «пескарей», а также из людей, которые в разное время могут играть обе эти роли («полужертва, полусоучастник», как выразилась Симона де Бовуар). В предлагаемом ими анализе люди могут быть представлены исключительно как свободнопарящие атомизированные индивиды, которые заботятся только о себе и готовы все отдать, чтобы хорошо провести время. Соответственно, когда они видят табу — скажем, запрет секса с куриными тушами, — они предполагают, что если на ум не приходит очевидная цель этого запрета, то табу, должно быть, и не нужно вовсе.
Они ошибочно думают, что, устранив все табу, мы все станем свободными и сможем делать абсолютно свободный выбор в отношении своей сексуальной жизни — выбор из всех тех восхитительных вариантов, которые оказались в нашем меню благодаря сексуальной революции («Что желаете сегодня, сэр? В нашем меню есть замечательная курочка!»).
Однако в действительности наш выбор сильно ограничен. Не только потому, что мы погружены в окружающую нас культуру и испытываем влияние существующих в ней идей и ценностей, но также и потому, что секс — это социальная деятельность, требующая участия других людей.