Все свободны Алексей Каданер о конфликте в Театре на Таганке
Конфликт в Театре на Таганке широко обсуждается уже вторую неделю. Театральные тяжеловесы сочувствуют Любимову, журналисты трубят о конце репертуарного театра в России, а власти, растерявшие уверенность на незнакомой территории, скромно призывают всех помириться, как воспитательница в детскому саду. Все они совершают одну ошибку, которая заключается в ретроспективном взгляде на вещи.
Человека вообще тянет объяснять все происходящее, потому что структурирование информации - это единственный способ не сойти с ума. Ошибка состоит в том, что логики происходящего не существует, есть только логика произошедшего. Интерпретируя факты, комментаторы невольно становятся жертвами того, что Нассим Талеб называл ретроспективным искажением: как будто Любимов уже потерял свой театр, "Таганка" закрылась, все поссорились и все это имело твердую причину.
Эти выводы не просто преждевременны, они не имеют ничего общего с реальностью и, самое главное, совершенно ничего не объясняют. На самом деле ведь ни одна из заинтересованных сторон ни о каком таком конфликте не думает. По-настоящему заботит людей не репутация и не история - порождения ретроспекции, - а эгоистическое преследование собственных интересов. На этом пути и Любимов, и актеры театра находятся в состоянии неопределенности, понимая, чего они хотят, но не понимая, что будет. Столкновение с неопределенностью - первой и главной чертой нашего времени - вот что происходит в Театре на Таганке.
Режиссер Любимов, создатель и бессменный руководитель театра, к неопределенности не привык. Он тиран, и в его театре любой должен беспрекословно исполнять его волю - так было всегда. Но тут вдруг выясняется, что труппе есть что сказать, а то и потребовать. И не абы что, а гонорар за гастрольные спектакли, театральные деньги, которыми всегда распоряжался Любимов - не только худрук, но и директор. Это не то что посягательство на авторитет, это настоящий бунт, разлом и предательство.
Разлад между Любимовым и труппой произошел на гастролях в Чехии. А какие у актера возможности на гастролях? Советский актер из Чехословакии привозил чешский хрусталь и беды не знал, считая это проявлением высшей свободы. А нынешний что может привезти – магнит на холодильник? Творческая свобода, звание заслуженного артиста и почетное внимание – это, безусловно, ценно, но, как и для многих из нас, для актера свобода "на каждый день" выражается в деньгах, а без денег – никакого удовольствия от жизни.
И в этом нет совершенно ничего постыдного. Сейчас ведь богемское стекло и вообще практически все на свете можно заказать в интернете за пару минут. Поэтому стремление к деньгам означает не меркантильную тягу к материальному, как можно подумать, а нечто более эфемерное – свободу приобрести на эти деньги все что угодно. Все объясняется этим пониманием свободы, в том числе и невозможность контрактной системы, на которой настаивает Любимов. В свое время контракты не ввели, а теперь момент упущен: актер уже не способен отказаться от участия в сериалах, и вовсе не потому, что там больше платят. Роль в сериале - это тоже проявление свободы: захочу - поеду сниматься, захочу - в театр на репетицию.
В этой парадигме Любимов, как Цербер, охраняет вход в мир свободного потребления, и душам актеров никак не выбраться из мира теней Театра на Таганке. Правда, они больше не стеснены рамками мифа, потому что миф развеялся, и могут противопоставить себя этой преграде. А значит, могут и разрушить ее, и тогда Цербер сбросит цепи, напишет заявление и уедет отдыхать в Венгрию.
И это вызовет осуждение, будет выглядеть некрасиво, верно, но это не будет ни предательством, ни позором. В мире неопределенности нет этики и нет морали, поэтому нельзя говорить ни о каком предательстве идеалов в привычном понимании этого слова. Неопределенность не предполагает никаких идеалов, вернее - постоянную смену идеалов ставит превыше всего.
С тех пор как Любимов создал Театр на Таганке, мир очень сильно изменился. Теперь границы его пролегают не в чиновничьих кабинетах, а внутри человека, который это осознал. И будь человек хоть сто раз творческий, с верой во всесильность "Я" исчезает ощущение причастности к чему-то великому, потому что сама идея существования великого ставится под сомнение. Пушкина давно сбросили с корабля современности, а сам корабль снялся с якоря и отправился в дальнее плавание. И ждет его там только одно - неопределенность.