Строй живых Что сделал «Бессмертный полк»
Последние годы праздник Победы мы встречали осиротевшими, без наших ветеранов, и только плакали и пели. Певица Ирина Богушевская пишет в фб, что на саундчеке пыталась петь военные песни — и не смогла, убежала в гримерку, рыдая: «Наверное, эти песни — просто порталы в измерение такой адовой боли, такого ужаса и такого горя, что если ты по-настоящему в это погружаешься — ну просто невыносимо».
Когда твои умирают, остается очень много боли. А если поешь их военные песни в День Победы — делается легче, проверено. Видимо, портал работает в обе стороны. Ты не один со своей болью в праздник, вместе с тобой поют Хворостовский и еще миллионы людей, скорбящих о тех, кто ушел и не вернулся. В 1942 или в 2012 году.
Первые годы без наших ветеранов были совсем глухие. Мы же были избранники, баловни Победы. Мало того, что наши вернулись живыми, без единой царапины, так мы еще долгие годы могли отмечать с ними. Самый великий праздник, говорила моя бабушка. И строго предупреждала, если вдруг намечались проблемы или дела накануне: «Так, я прошу не портить мне единственный наш праздник, дайте спокойно отметить День Победы, а дальше — что угодно делайте! День рождения мой можете не отмечать, но это — не трогайте. Натулек, как ты думаешь, мне на девятое пойти в бархатном пиджаке с белой блузой или надеть жакет-букле?»
В День Победы у Большого театра дети и внуки тех, кто не дожил или не выжил, смотрели на нас с любопытством, восторгом и завистью. Им тоже хотелось такого деда, с военной выправкой, которого не гнул бы к земле китель, тяжеленный от количества боевых наград, и такую красивую бабушку, в туфельках и с медалями, тоже полновесными, еще с военных лет. Пара, фронтовая, оба — ветераны, улыбаются, рассказывают, благодарят за поздравления, сами плачут, дед еще работает, надо же, в таком возрасте, а какой фронт, до Берлина — правда, они были почти эталонные, образцовые. Мы грелись в лучах их медалей и помогали нести цветы.
И роптали на бытовые обстоятельства Дня Победы — ну, почему им приходится пешком и на метро, по перекрытому центру, несколько километров? У бабушки ноги с «косточками», в узких туфлях ходить в 83 тяжело, хоть бы чуть больше человеческого от государства, вместо подарочных штампованных кружек и батона колбасы лучше бы такси к подъезду, а «они» все деньги на парады тратят. Так День Победы и отмечался — в частном порядке, без мест на трибунах, без приглашений на кремлевские концерты, без роскошных ресторанов. Это мы так думали. А они, натирая 83-летние ноги узкими туфлями, ежегодно прогуливаясь по майской Москве с давлением и сердцем, преодолевая слабость и возраст, делали свой главный праздник общенациональным, главным для всех.
Упорные. Все-таки впечатали каблучками в майский асфальт свой праздник.
После их ухода, мы, вдруг лишившиеся рук, простертых над нашей головой, оберегающих, всегда готовых прийти на помощь, оказались беззащитными. Особенно в День Победы. Оставалось только убежать с шумного празднования, на котором мы, осиротевшие, стали как будто бы чужими. Не военные же песни слушать в исполнении артистов эстрады, одетых в гимнастерки и пляшущих на Поклонной горе. А петь мы можем где угодно. Петь и плакать.
А в этот раз почему-то сделали плакаты. Нашли адреса фотомастерских на сайте. Само собой получилось. Почти случайно. Не то что собирались. Но плакаты сделали.
— Как подписывать? — звонит мать. — Полковником? Или гвардии старшим лейтенантом?
Как на войне или уже после, в том звании, в котором хоронили? Подписали полковником. На фото — юный, но уже послевоенный дед, с глазами, в которых есть то новое, чего не было на довоенных снимках. Мудрость ли это, отпечаток пережитого страдания, мастерство фотографов и ретушеров, но молодые женщины и мужчины в военной форме выглядят киногероями. Почему-то, по необъяснимой причине, крестьянские дети и дети рабочих, ушедшие на войну, обрели лица-символы, лица-иконы. Раньше такое благородство читалось на дворянских и офицерских фото. И вот они, воины Великой Отечественной, стали новыми дворянами, сословием послуживших Отечеству. В их лицах читается все, что ты думаешь про войну, подвиг, долг, славу, геройство, любовь. Раньше казалось, что это мои дед и бабушка так выглядели. Ну, потому что я их люблю. Но с маршем «Бессмертного полка» стало ясно — так выглядел каждый первый. В индивидуальном проступило общее.
Плакаты появились в доме под Пасху. Красили яйца, разворачивали картонные упаковки. И вдруг осенило: День Победы —это же гражданская Пасха. Вечно живые — это у Бога мертвых нет. Смертию смерть поправ — это о солдате-освободителе. Вечный огонь — Благодатный огонь. А «Бессмертный полк» — это же крестный ход, с фотографиями-иконами. И война — Священная же, с самого начала, по определению Лебедева-Кумача. Странно, что так долго не расшифровывали код Дня Победы Пасхой.
Хотя подсказка была сразу — в 1945 году Пасха пришлась на 6 мая. А в этом году на 10 мая приходится Радуница, день поминовения усопших. В этом году 9 Мая вдруг забрезжил выход — так вот что нужно делать в День Победы! Не выть по углам, а идти вместе со всеми! С ветеранами ходили на День Победы, нет их на свете — будем ходить с портретами. Как для пасхальной радости важно обменяться приветствиями, так и для победной — я помню, я горжусь. Смерти нет.
Сейчас можно понять боль тех, чьи герои не дожили до окончания войны. Мы-то ходили с живыми, а их деды лежали фотографиями в альбомах, видимые только им. И они оплакивали эту утрату одни, в кругу семьи.
— А если моего деда убили на войне, так что, все равно радоваться Дню Победы? — спрашивает человек в фб. Радоваться. А мне — сочувствовать ему. Я же не знала, что твоего убили. Теперь знаю, теперь поговорим. Наши дедушки не любили говорить о войне, а мы поговорим. Кому-то надо выговорить эту боль.
Тех, чьи деды были убиты на войне и тех, чьи деды вернулись и успели пожить, «Бессмертный полк» поставил в один строй. Уравнял портретами. Спустя 71 год мы, наконец, можем поплакать над каждым убитым и умершим, персонально, всей страной. Не стесняясь слез. Такого коллективного опыта еще не переживали в России.
«Бессмертный полк» демократичен, все равны — богатый и бедный, простой и сложный, коллега и незнакомец, начальник и подчиненный. Каждый — внук или правнук такого же ослепительно молодого деда, немного похожего на моего. Значит, что же, у нас одни чувства? Одна боль и радость? Одна судьба? Даже с теми, с кем мы давно поссорились и разошлись? Вот это открытие. Оказывается, мы родня в самом высоком смысле. Произошли от военных Адамов и Ев, от медсестер, танкистов, летчиц, пехотинцев, разведчиков, партизан, тружеников тыла, угнанных в Германию, детей войны, оккупированных, пленных, эвакуированных. Мы все — родные люди.
В Москве, в Одессе и в Торонто.
Еще недавно писали с завистью, что есть же прекрасные нации, у которых настолько настоящие праздники, что они их отмечают даже на чужбине, в рассеянии и эмиграции. Вот и нам бы так — говорили мы, но как-то глухо, сухо, не надеясь. Кто мы такие? Все растерявшие, ободранные XX веком, обобранные до нитки, пострадавшие сами, принесшие другим страдания, бессмысленно пожертвовавшие миллионами и разъединенные ненавистью и претензиями.
И вдруг выяснилось, что мы — есть. Ты — есть. Я — есть. И люди есть, и страна, и память, и достоинство, и национальный праздник. Откуда что взялось, буквально. И главный праздник у этих невесть откуда взявшихся людей, которые идут бесконечным потоком и несут свои фамильные иконы — Победа, ни много ни мало.
Пишет человек в сети: у меня нет фото деда, без вести пропавшего в 43-м году, не осталось даже писем, и поэтому я не в строю «Бессмертного полка», и поэтому мне сегодня плохо. А ты напиши фамилию и иди, — утешают его. Фамилия деда у тебя есть? Вот и иди.
Да можно даже не ходить. В фейсбуке в эти дни — шествие «Бессмертного полка». Идут с текстами, с песнями, с семейными легендами, с поиском захоронений близких, с возложением цветов на монументы погибшим, не обязательно своим, кстати.
А я иду с записью интервью с дедом, к которой не могла прикоснуться уже несколько лет. Наедине со смертью быть страшно. Здесь у него голос уже надтреснутый, угасающий. До перехода в «Бессмертный полк» остается уже меньше двух месяцев. Но если 9 Мая, Пасха и все живы, то и я могу.
— 3 мая 1945 года я подошел к Рейхстагу. Рейхстаг уже был весь разбит. На осмотр у нас ушло минут 30 времени. Да что там смотреть? Все сгорело, от купола остался только каркас. На нем, конечно, уже развевалось наше победное знамя. Я там, по-моему, где-то расписался внизу, мне лезть наверх нельзя было и, кроме того, там полно было подписей. Расписывался мелом. Там куски мела валялись.
— А ты что написал?
— Ничего. Худяков. Обычно там подписи были разборчивые. Иван. Или — Петров. Или — Сидоров. Чтобы понятно было, что это именно он.
— А чувство какое у тебя возникло?
— Какое чувство… Чувство победителя. Кричали «Ура!» Да, мы дали по три выстрела из пистолета. Кто считает в войну патроны? Я как офицер из пистолета стрелял. Солдаты — из автоматов. Очередь вверх — вж-жи-и-и! Все, война закончилась!