А теперь — дискотека Почему правозащитное движение превращается в цирк
В великой и объясняющей чуть менее, чем всё кинокартине Барри Левинсона Wag The Dog есть важнейший, но обычно недооцениваемый персонаж — сержант Уильям Шуманн в исполнении Вуди Харрельсона. Возвращающийся домой герой войны, которого ждет вся страна, на деле оказывается сидящим на транквилизаторах маньяком-насильником. И как только транквилизаторы заканчиваются, маньяк начинает насиловать. А когда его убивает фермер из Алабамы, все вокруг вздыхают с видимым облегчением — хороший герой это мертвый герой. Мертвые не разговаривают.
Это, конечно, очень мощная гипербола, но ряд схожих ощущений испытали на днях люди, сыгравшие неиллюзорную роль в освобождении из колонии безвинно осужденной Евгении Чудновец. Потому что на свободе увидели несколько не того человека, которого ожидали увидеть. Глупого, алчного, безответственного и равнодушного к собственному ребенку, которому требуется медицинская помощь.
Бывают такие профессии, с которыми все сразу понятно. Если перед нами программист или токарь — мы про него все сразу же понимаем. Если перед нами публицист или политолог — мы уже относимся к такому человеку с известным сомнением. А вот если человек на вопрос: «Вы чем занимаетесь?», отвечает, что он правозащитник, то тут мы относимся к нему уже не то что с сомнением. Мы к нему относимся как к человеку, который нас пытается «развести».
Ведь что такое «правозащитник»? Если исходить из названия специализации, то это человек, который защищает права. Чего в этом определении не хватает? Правильно, в нем не хватает человека как такового. Впрочем, об этом я однажды написал целую книгу — она называется «День отличника», и каждый может прочитать ее сам. И ответа на главный вопрос этой книги — почему в словосочетании «права человека» сначала идет слово «права», а только потом — «человека», я не нашел до сих пор. Но, кажется, теперь понимание наступает.
Один из самых сильных образов в мировой культуре — это образ человека, выходящего из тюрьмы. В железных воротах бесконечной высоты с лязгом открывается крохотная калитка, через которую выходит худой и небритый бывший заключенный с котомкой в руках. Калитка закрывается, и человек оказывается на свободе совершенно один. Вокруг — пустота. Он растерянно смотрит назад, туда, где знакомый распорядок дня, еда и какая-то социальная жизнь. Но железные ворота снаружи так же неприступны, как и изнутри. Человек идет в никуда.
Но этот образ — про тех людей, которые освобождаются из тюрьмы не в результате общенациональной кампании. Те же, кого вытаскивают всем миром, выходят под толпящиеся микрофоны и телекамеры и немедленно заявляют: «Я буду правозащитником».
После чего они начинают ходить по эфирам и везде повторять: «Я буду правозащитником». Так делали Pussy Riot. Так делал Ильдар Дадин. Так делает Евгения Чудновец. Так будет делать блогер Соколовский. Так, помяните мое слово, будет делать и только что арестованный Приозерским городским судом Ленинградской области Владимир Бельский, пытавшийся «в воспитательных целях» задавить 10-летнего мальчика, стрелявшего по его автомобилю из игрушечного автомата.
Все эти люди очень разные. Но все эти случаи объединяет одно общее, наиважнейшее свойство: все они были лишены свободы несправедливо. Про Pussy Riot, Дадина и Чудновец я даже не буду тут лишний раз уточнять, но вот этот вот Бельский — разве арест на два месяца адекватен тому, что он сделал? Нет, он совершенно неадекватен. Ему можно было бы набить морду, его следует лишить водительских прав, ему надо выкатить солидный штраф. Но сажать человека в тюрьму ни за что — это значит делать из него правозащитника. «Какую биографию делают нашему рыжему! Как будто он кого-то нарочно нанял», — говорила Анна Ахматова, когда Иосифа Бродского судили за тунеядство. Это было в 1964 году. С тех пор репрессивная машина так ничему и не научилась. Она методично продолжает делать рыжим их биографии.
Впрочем, есть и еще одно объединяющее всех этих людей свойство. Это борьба. Чудновец посадили жители уездного города, потому что она там всех совершенно достала. Бельского посадил такой же уездный город, потому что он там всех совершенно достал. Местные рассказывают, что он постоянно писал жалобы на все, происходящее вокруг, что по его требованию во дворе снесли детскую площадку, чтобы играющие дети, не дай бог, не попали по его машине мячом. Приозерск поближе к мегаполисам, чем Катайск, поэтому мы эти подробности узнали еще до того, как Бельский попал в тюрьму. О том, что примерно так же воспринималась в Катайске и Чудновец, мы можем сделать вывод сейчас. По ее поведению. Это чистые, сферические правозащитники в вакууме. Первичны права. Причем их собственные. Люди — потом.
Пятьдесят лет назад Энди Уорхол сказал свою самую знаменитую фразу: «В будущем каждый сможет стать всемирно известным на 15 минут». Будущее уже наступило. Каждый прекрасно знает, что 15 минут у него обязательно будут, ждет их и кует эти минуты, пока они горячи. Pussy Riot теперь вписаны в мировое современное искусство. Ильдар Дадин — всемирно известный русский диссидент, и гранты, полагаю, себя ждать не заставят. Евгения Чудновец переехала в Москву и уверена, что ее 15 минут славы принесут ей квартиру в столице. Этот политический поп-арт воспринимается обществом совершенно как должное. Главное, говорит общество (вернее, та его часть, которая не утратила способности к состраданию), что невинно осужденные освобождены.
Да, освобождение безвинно осужденных — это, безусловно, очень важно. Но это не главное. Главное — это чтобы безвинно осужденных в стране не было. И не только потому, что это против Бога и все, кто судит невинных, непременно сгорят в самом глубоком аду.
Но еще и потому, что несправедливый суд — это вернейший способ масштабирования сумасшедших, которые по выходу обязательно займут то место, на котором мог бы находиться нормальный, адекватный этому миру человек. Это вернейший способ превращения русского правозащитного движения в цирк, потому что один настоящий правозащитный клоун превращает в клоунов всех, кто находится в его (или ее) клоунской правозащитной орбите.
Впрочем, кто знает — быть может, в этом и состоит глубинная, тайная цель русской репрессивной машины.