Безусловно, я верю в реформу армии. Более того, я считаю, что без реформы армия очень скоро может окончательно деградировать. Поэтому сегодня реформа назрела как никогда, вопрос только заключается в том, какая она будет? Продолжатся ли нынешние эксперименты над армией, которые проводит господин Сердюков и его команда, или же будет выбран другой вариант.

На мой взгляд, реформа должна быть тщательно продумана, обсуждена российским обществом, должна быть понятна ему, поддержана им и, конечно, предварительно должна обязательно пройти проверку и обкатку на отдельных частях и соединениях.

Реформа должна проводиться только под общественным контролем, потому что речь идет о реформировании одного из самых важных государственных институтов - армии. И эта реформа касается каждого гражданина, поэтому общество имеет право знать, как проводятся реформы и как будет гарантирована безопасность страны завтра, послезавтра, через месяц или через 10 лет.

И третье - конечно, реформа должна быть взвешена и направлена в будущее, на парирование будущих угроз. Реформа не может проводиться, как она проводится сейчас, - без военной доктрины, без определения, против какого противника мы готовимся воевать, с какими угрозами мы столкнемся завтра.

Вы знаете, я считаю, что те, кто поддерживает сегодня реформу команды Сердюкова и говорит о ее полезности, просто не совсем понимают те процессы, которые были ею спровоцированы.

Сегодня усиленно пропагандируется миф о неком противостоянии команды молодых реформаторов и замшелых реакционеров. Но это не больше чем неуклюжая кампания просердюковских пропагандистов. На самом деле, за реформу армии выступает большинство из тех, кто критикует действия Сердюкова и его команды. И многие из тех, кто критикует Сердюкова, с предложениями реформы выступали куда как раньше, чем Сердюков начал смотреть в сторону Министерства обороны.

Просто основным препятствием на пути осуществления такой реформы тогда являлось, с одной стороны, отсутствие денег, с другой — отсутствие какой-либо политической воли высшего руководства для проведения этой реформы.

При этом совершенно игнорируется опыт совсем недавних, пусть и не таких тотальных, как нынешние, но все же достаточно показательных модернизаций и укрепления армии.

Например, генерал армии Анатолий Квашнин между двумя чеченскими войнами смог провести мини-реформу на базе СКВО (Северо-Кавказский военный округ — прим. Ленты.Ру), при отсутствии финансирования, максимально развернув 58-ю армию, сосредоточив имеющиеся финансовые средства в СКВО и тем самым сохранив потенциал основных частей и соединений СКВО. Главное же, что удалось сделать тогда Квашнину, — сохранить костяк командующих, который прошел первую чеченскую войну (Трошев, Шаманов, Бабичев, Макаров, Булгаков, Преземлин, Корабельников и другие).

Стоит напомнить, что именно из опыта первой, а затем и второй чеченских войн выросли сегодняшние решения по бригадному принципу и те самые "оперативные командования", которые практически "слизаны" с оперативных группировок войск, действовавших в Чечне в 1994-1996 годы и в 1999-2001 годы.

Сегодня "реформаторы" предпочитают не вспоминать об этих преобразованиях и о тех, кто их задумывал и проводил. И это понятно. Потому что многие из тех, кто смог в тех очень нелегких условиях подготовить к войне войска и выполнить боевую задачу, сегодня оказались записаны во "враги реформ".

Итак, кто же те "реакционеры", кто выступает против реформы Сердюкова сегодня?

Огласим только верхушку списка.

Бывшие начальники Генерального штаба генералы армии Анатолий Квашнин и Юрий Балуевский.

Начальник Главного разведывательного управления Генштаба генерал армии Валентин Корабельников.

Начальник Главного оперативного управления Генштаба (далее - ГОУ ГШ) генерал-полковник Александр Рукшин.

Заместители начальника ГОУ ГШ генерал-лейтенанты Запаренко и Пустовой.

Начальник связи Вооруженных сил, генерал-полковник Евгений Карпов.

Начальник Центрального командного пункта Вооруженных сил генерал-лейтенант Гошкодера.

Начальник тыла Вооруженных сил генерал армии Владимир Исаков.

Большая часть этих людей являются самыми авторитетными в армии, их имена на слуху, многие из них заслуженные военачальники. Например, тот же самый начальник ГРУ Валентин Корабельников - Герой России, воевал в Чечне, был ранен; он является действительно одним из самых авторитетных наших военачальников.

Поэтому повторюсь, те, кто поддерживают эту реформу, не совсем понимают положение дел в войсках.

Наверное, в реформе можно найти и какие-то положительные моменты, если очень сильно искать. Но они просто тонут в том громадном вреде, в тех громадных отрицательных последствиях, к которым эта реформа уже привела. Потому что фактически нарушено управление Вооруженными силами, разрушена вертикаль управления, офицерский корпус деморализован обещаниями уволить каждого третьего офицера.

Мы стремительно теряем одну из немногих по-настоящему профессиональных частей нашей армии – мичманов и прапорщиков, потому что реформаторы решили их ликвидировать как институт. Их должны заменить "профессиональные" сержанты и старшины, но откуда они возьмутся - никто не знает. Сейчас таковых в природе нет, а прапорщики и мичманы уходят тысячами, и замещать их просто некем. Называть "реформой" такие вот решения не поворачивается язык.

Еще раз подчеркну, реформа должна быть проведена максимально открыто и под контролем общества.

Во-первых, я считаю, что начать реформу необходимо с определения военной доктрины. Без разработки и принятия военной доктрины, без понимания того, кого мы считаем нашим вероятным противником, с какими угрозами мы можем встретиться в будущем, никаких реформ проводиться не должно. Иначе ситуация становится анекдотичной.

Совсем недавно нынешний начальник Генерального штаба генерал-полковник Макаров на слушаниях в Думе заявил, что зачем нам на Балтике несколько авиационных полков, в которых летает всего по два-три самолета, давайте сделаем один, но полнокровный.

Слышать подобную логику от военачальника такого уровня просто странно. Если на этом театре военных действий против вероятного противника необходимо иметь несколько авиационных полков, то долг начальника Генштаба сделать все, чтобы эти полки здесь были, чтобы они были укомплектованы и боеготовны, а если нужно просто иметь здесь что-то, что летает и полноценно укомплектовано, так тогда зачем это "что-то" тут вообще нужно?

Второе - после определения доктрины должно быть определено, кто в правительстве за эту реформу отвечает, кто контролирует и оценивает ее ход? Для этого должна быть создана думская комиссия с самыми широкими полномочиями, в Министерстве обороны и Генштабе необходимо образовать группы, которые бы занимались проработкой вариантов реформы. И после того, когда все это будет разработано, проанализировано и будет выбран наиболее оптимальный вариант, опробованный на практике, можно будет начинать большую реформу.

Спешка сейчас тем более не нужна в условиях нарастающего кризиса, когда экономить приходится каждый рубль. Проводить сейчас многомиллиардный и крайне сомнительный эксперимент над армией не время.

Сейчас существует несколько альтернативных вариантов реформы, которые куда как продуманнее, чем та, которую проводит господин Сердюков.

Так, в рамках наиболее интересного варианта предлагается сохранение института прапорщиков и мичманов и соединение его с корпусом сержантов так, чтобы получился единый институт унтер-офицеров – уорен-офицеров, позволяющий сержанту сделать полноценную карьеру унтер-офицера с перспективой перехода в уорен-офицеры при получении дополнительного образования.

Эта реформа предлагает создание корпуса военных чиновников со специальными званиями по принципу сегодняшней прокуратуры или специальных званий интендантской службы начала сороковых годов РККА (рабоче-крестьянской Красной Армии - примечание Ленты.ру).

Это позволит сохранить профессионалов, вместо того чтобы массово увольнять офицеров тыловых служб - военных юристов, военных медиков, военных журналистов, тыловиков, тех, кто, лишившись перспективы военной карьеры, сегодня просто уходит из армии.

Создав корпус военных чиновников, можно было бы без потерь перевести в эту категорию военных юристов, финансистов, журналистов, часть служб тыла и врачей. В рамках этого корпуса можно разработать свою систему прохождения службы, свою систему выслуги, зарплат и прочее.

Это, с одной стороны, даст сохранить социальный статус людям, которые много лет носили офицерские погоны и честно служили родине, с другой стороны, позволит отделить собственно офицерский корпус от тыловых служб и структур.

Создание такого корпуса позволит сохранить и такой важнейший элемент для любой военной структуры, как мобилизационную готовность. Так как военные чиновники, как и офицеры, будут обязаны приносить присягу и будут связаны службой.

С точки зрения сокращений, я считаю, что идея сокращений по принципу "столько-то процентов к такому-то числу", как это делается господином Сердюковым сегодня – 300 тысяч офицеров и прапорщиков за 3 года, это совершенно вредная и порочная идея, типичный волюнтаризм и самодурство. Любое сокращение должно быть оправданно и продумано и должно служить только одной цели – укреплению обороноспособности армии, а не голой оптимизации с целью сокращения расходов.

Выделение, например, тех же самых военных чиновников в отдельный корпус уже приведет к сокращению офицерского корпуса примерно на 20 процентов. Но дальнейшие сокращения должны определяться в рамках имеющихся кадровых структур Министерства обороны и Генштаба. И сокращения должны носить не разовый и массовый характер, а вестись постоянно и разумно. Для этого необходимо сформировать специальную комиссию или управление, которая проводила бы постоянный анализ различных структур и родов войск. Выносила по ним предложения по оптимизации, они обсуждались бы, и уже по итогам принималась бы программа сокращения, к примеру, сухопутных войск на 70 тысяч человек или флота на 30 тысяч, или авиации на 40 тысяч. Но это должно делаться очень осторожно, отдельно в рамках каждого рода войск, флота или округа, с пониманием тех последствий, к которым это может привести.

Если же говорить об оргштатной реформе, то нынешний переход на бригадную систему со всякими оперативными командованиями - это предложение достаточно старое, давно обсуждаемое. Более того, те, кто предложили эту реформу, опирались на опыт чеченских войн, где мы воевали некими мобильными группировками войск, состоявшими из "сводных" бригад и полков. Но, во-первых, воевали мы ими за неимением полноценных частей и соединений, когда дивизия на войну комплектовала сводный полк, усиленный артиллерией и танками, а бригада - некую боевую группу в составе двух-трех усиленных батальонов, а во-вторых, совершенно не факт, что опыт локальной войны в Чечне мы можем смело прикладывать к западному театру военных действий, где нам противостоит миллионная группировка НАТО, или Дальнему Востоку, где стоит многомиллионная армия Китая.

Очевидно, что если такие бригады нужны в районе Средней Азии и на Северном Кавказе, то на Дальнем Востоке и в Европе нам нужны полноценные дивизии. Тем более что без дивизий мы не сможем просто-напросто вырастить высший командный состав.

Как нынешние реформаторы собираются воспитывать генералов, если у нас последнее, чем вообще по нынешней реформе может командовать офицер, это бригада? А бригада – это примерно уровень полковника. То есть полковник с уровня бригады сразу оказывается на уровне оперативного командования, фактически армии, не командуя больше ни чем. Хороший получится профессионал!

Поэтому, еще раз говорю, на самом деле альтернативных вариантов военной реформы очень и очень много, и каждый из них достоин обсуждения, но для этого необходим механизм контроля за реформой.

Вы задали очень важный вопрос. И этот вопрос с каждым месяцем становится все более и более острым. Вообще, на всей сердюковской реформе нынешний кризис ставит большой жирный крест. Потому что такие масштабные преобразования, точнее, ломка армии, которая им задумана, требует таких громадных расходов, которые даже год назад, когда, казалось, наша экономика на подъеме и распухает как на дрожжах от денег, даже тогда эксперты не понимали, откуда возьмутся столь громадные деньги на реформу. А сейчас, когда все сокращается, когда все расходы ужимаются, провести эту реформу просто невозможно. И поэтому, к сожалению, среди экспертов бытует такая грустная поговорка о том, что сердюковскую реформу постигнет судьба всех остальных реформ, то есть она будет выполнена частично.

В части сокращения армии и разгона – выполнят на 100 процентов, а вот перевооружение и повышение боеспособности оставят на потом.

К сожалению, все предыдущие реформы проходили именно по этому сценарию. Сначала шли сокращения под логику, что существующая армия не по силам нашей экономике, и обещания, что уж сокращенным Вооруженным силам средств будет выделено достаточно. В итоге армия ужималась, сокращалась на очередные 100 или 200 тысяч человек, а вооружений как не было, так и нет.

И нынешняя реформа идет по той же колее.

Я могу сказать, что разрекламированная программа перевооружения, которая была принята всего год назад, сегодня сокращена на следующий год уже на 40 процентов. То есть фактически армия получит чуть больше половины того, что было заказано. И это при том, что мы получаем в год всего несколько десятков танков и меньше десятка самолетов! То есть мы опять переходим на штучные поставки, которые не играют вообще никакой роли.

В итоге наша армия становится свалкой устаревшей техники и вооружения. И единственное, что у нее есть, это внутренняя моральная готовность защищать Родину. Но этой жертвенности сегодня слишком мало для победы в современной войне. Нынешний кризис ставит ребром вопрос о проведении реформы, которую предлагает Сердюков.

Наша задача сейчас, в эпоху кризиса, сохранить боеспособное ядро армии, сохранить то, что мы сейчас имеем, иначе мы потеряем Вооруженные силы вообще.

Вы знаете, я считаю главным и то, что вы назвали, и техническое перевооружение, и еще, как минимум, пять главных направлений, каждое из которых является определяющим. Нет одного направления внутри реформы. Тогда бы это была не реформа, а модернизация. Реформа тем и отличается от всего остального, что ее необходимость диктуется системным кризисом, а он сейчас охватил все стороны военной деятельности.

У нас кризис перевооружения, потому что мы превращаемся в отсталую армию, которая вооружена устаревшим, допотопным вооружением.

У нас кризис отношения к армии, кризис недоверия, когда общество боится армии, боится в армию отдавать своих детей, не доверяет военному командованию.

У нас кризис офицерского корпуса, потому что в течение многих лет (по крайней мере, последних 15-ти) фактически шел отрицательный отбор, когда из армии выгонялись в результате всех реформ и чисток самые "ершистые", несогласные и принципиальные, а оставались безропотные, тихие и на все готовые. Плюс к этому, в военных училищах уровень подготовки будущих офицеров страшно упал. Из военных училищ выпускаются полу-офицеры, такой продукт, который приходит в войска, но и там его тоже уже никто не учит. И сейчас уже на уровне майора, подполковника и даже полковника служит огромное количество офицеров профессионально просто не способных выполнять свои обязанности.

Идет общая моральная деградация армии, потому что люди видят, что государство ими не занимается, люди живут на нищенские зарплаты и понимают, что прожить, просто честно служа родине, невозможно.

Плюс к этому масштабная коррупция в офицерской среде, дедовщина и землячество среди солдат. Все эти вещи требуют немедленного проведения очень серьезной военной реформы, но если проводить ее так, как она проводится сейчас, то все эти проблемы, как мы видим, только углубляются. То есть за год никакого улучшения ситуации в армии не произошло, только очень резкое ухудшение и обрушение.

1. Конечно, как я уже говорил, есть достаточно серьезные разработки, есть достаточно много профессионалов, которые работали над этим. Есть несколько альтернативных вариантов реформы, при проведении которой мы действительно получим достаточно мощную, современную, боеспособную армию. Но об этом я уже сказал выше. Такой результат мы получим, только если сможем преодолеть те негативные процессы, о которых я сказал.

2. Я хочу еще раз сказать, что проблема нынешних Вооруженных сил в том, что доктрины как таковой сейчас не существует. Те ориентировки, которые можно было бы условно назвать доктриной всех последних лет, на сегодняшний момент несерьезны. Потому что когда мы в течение шести лет после 2001 года проводили учения округов по отражению атак террористов или учения флота по ликвидации террористической угрозы, то это было просто смешно, и это вызывало недоуменный стыд у любого профессионала.

Вместо того, чтобы конкретно сказать, кто для нас может быть в перспективе противником, откуда может прийти угроза, мы отделались какими-то фантазиями на тему террористических угроз. Это вместо того, чтобы заниматься чем-то реальным.

Понятно, что есть террористическая угроза на Кавказе и со стороны фундаментальных исламистов на юге России. Но это угроза, которую решает не только армия, более того, армия занимается ею только тогда, когда со своей задачей не справились ФСБ, МВД и внутренние войска, как, например, в Чечне. Во всех остальных случаях это все-таки не совсем армейская задача. Создавать Вооруженные силы под эту задачу – это глупость. Для борьбы с террористами не нужны ракетные крейсеры, сверхзвуковые ракетоносцы и атомные подводные лодки. Армия должна защищать страну от внешней угрозы.

Продукт, который производит армия, это то, что не производит больше ни один государственный институт, ни одна государственная система. Этот продукт называется безопасность.

Безопасность - это уверенность общества в том, что завтра над нашей головой не появятся вражеские самолеты или крылатые ракеты, если наша внешняя политика не понравится кому-то за океаном. И все, что направлено на то, чтобы этот продукт становился лучше и качественней - нужно приветствовать, а все, что этому мешает, является неприемлемым.

3. Вы знаете, я боюсь, что после данной реформы мы окажемся в состоянии людей, которые фактически оказались в положении двух поросят Ниф-Нифа и Нуф-Нуфа, когда один спрятался в соломенном домике, а второй спрятался в доме из веток. То есть если ветер дунет, от этого не останется ничего. Нынешняя реформа поражает экспертов своей непродуманностью, своей тотальной разрушительностью, и пока она приводит только к деградации армии. Поэтому, конечно, вы отчасти правы.

Если эта реформа не будет скорректирована, если не будет самым серьезным образом пересмотрена, то мы не сможем догнать передовые армии мира.

4. Этот вопрос задают себе все эксперты. То есть совершенно непонятно, почему возникла такая поспешность. Более того, неясно, почему вдруг возникла необходимость этой реформы.

Если вы помните, полтора года назад, когда Анатолий Сердюков принял министерский портфель, его предшественник Сергей Иванов торжественно заявил, что военная реформа завершена, все сокращения закончены и теперь мы должны заниматься перевооружением армии и укреплением ее технического потенциала. То же самое заявлял Сердюков в начале своего министерства, что больше никаких сокращений не будет, что армия полностью приобрела новую конфигурацию, новые очертания и теперь мы будем заниматься ее перевооружением. И спустя ровно 5 месяцев после этого он вдруг делает заявление о реформе такого масштаба, который фактически от существующей армии не оставляет камня на камне. Потому что по этим заявлениям армия должна быть сокращена почти на четверть, ликвидирован институт прапорщиков и мичманов, будут проведены сокращения тыловых служб, юристов, финансистов, журналистов, врачей, перевод их в гражданские, то есть ломается вся система тыла и обеспечения армии.

Никто не может объяснить, к чему такая спешка. Почему нынешняя реформа чрезвычайно закрыта? Вместо того, чтобы максимально информировать общество, реформа проводится келейно, все решается какими-то неназванными людьми. Депутаты уже год не могут добиться информации хотя бы об авторах этой реформы. Стоит вопрос – кто все это придумывает, кто разрабатывает? Один Сердюков, который за все отдувается? Он не является автором, за ним стоят другие люди, которые почему-то предпочитают сохранять свою анонимность. И это их стремление любой ценой сохранить анонимность вызывает у экспертов тревогу. Почему? Потому что люди понимают, какие у этой реформы будут последствия, чем эта авантюра может закончиться. Они не желают себя называть, выставляя перед собой таран в виде малограмотного в военном деле министра. На него все потом и спишут. Хотя им по сути просто манипулируют...

5. Любая эффективная реформа решает стразу несколько вопросов. Она, безусловно, в первую очередь мобилизует людей, укрепляет управление, позволяет лучшим прийти к руководству, позволяет избавиться от балласта, меняет отношение общества к армии. То есть реформа по замыслу должна снять целый ряд назревших проблем. В том числе и проблемы технического перевооружения, организационные проблемы, то есть переход на более совершенные штаты, новые методы, новую организацию.

Нынешняя же реформа, по-моему, на данный момент, за год своего течения, все эти вопросы только обострила и завела в тупик.

6. Это не совсем так. На самом деле, как раз в разделе боевой подготовки произошел достаточно серьезный прорыв, и уже примерно два года денег на боевую подготовку выделяется столько, сколько нужно, сколько выделялось в советские годы. Индивидуальная подготовка солдат, подготовка подразделений сейчас на достаточно высоком уровне, по крайней мере там, где этим занимаются офицеры. И прошедшая война в Осетии тому главное подтверждение. Потому что, несмотря на большое количество огрехов, с которыми шла война, несмотря на большое количество проблем, именно индивидуальная подготовка солдат и общая сколоченность наших подразделений, до батальона включительно, позволили решить большую часть задач. Боевая подготовка сейчас ведется достаточно интенсивно, по крайней мере, на том уровне, который сейчас позволяют наша техника и наше вооружение.

7. Мне очень сложно судить, насколько было нужно расформировывать эти батальоны. Я считаю, что они сыграли свою роль, потому что они позволили аккумулировать преданных нам чеченских бойцов. И расформирование этих батальонов – это, конечно, уступка нынешней власти в Чечне, которая достаточно критично смотрела на эти батальоны и видела в них угрозу себе. Поэтому куда пойдут эти люди и чем они теперь займутся, остается только гадать.

Я считаю, что в рамках существующих Вооруженных сил для этих батальонов вполне можно было найти место. В конце концов, давным-давно говорилось о том, что в России нужно создавать свой Иностранный легион или какой-то другой аналогичный экспедиционный корпус, куда можно было бы разрешить вербоваться на службу гражданам других государств, которые могли бы в его рядах служить России. В этом случае те же самые два батальона вполне могли стать костяком этого корпуса, с командным составом, который, как всегда это делается в таких случаях, состоит из граждан метрополии.

1. Вы знаете, вопрос сокращения офицерского корпуса и вопрос обучения солдат идут в разных разделах. Обучение солдат – это вообще достаточно сложная проблема современной российской армии. Потому что у нас большая нехватка хорошо подготовленных офицеров. И на этом фоне мы еще собираемся проводить массовые сокращения офицерского корпуса, переводить многие училища, закрывать их, сливать в некие центры, которые должны повысить уровень образования.

В отсутствии финансирования все это может зависнуть в воздухе, и мы потеряем даже ту уже достаточно скромную систему военного образования, которая у нас сохранялась.

Вообще, ключевой вопрос реформы – это вопрос офицера. Не вопрос солдата, не вопрос денег, которые потребуются на реформу, а вопрос о положении офицера в стране и об отношении к офицеру, о состоянии офицерского корпуса. Сейчас лейтенант получает 12-13 тысяч рублей денежного содержания. Если для провинции это мало-мальски нормальные деньги, то в центре России, в крупных городах - это фактически черта бедности. Современный офицер не может себе позволить очень многое из того, что может позволить себе его сверстник, который живет и работает на гражданке. Если мы не изменим отношение к офицеру, если мы по-прежнему будем относиться к нему, как к существу неодушевленному, которого, как оловянного солдатика, могут сегодня просто взять и выкинуть на улицу, а завтра, не спрашивая его, быстренько сократить, то скоро мы потеряем даже остатки того прекрасного советского офицерского корпуса, на котором все эти годы и держалась наша армия.

Пока мы не изменим социальный статус офицера, его социальное положение, ни одна реформа не будет иметь никакого успеха.

Вы практически ответили на свой вопрос. Те, кто задумал эту реформу, видимо, считают, что у нас больше нет угроз со стороны НАТО, хотя НАТО с каждым годом все ближе к нашим границам. И разворачивание группировок вдоль нашей границы – это абсолютная реальность. Но реформаторы, видимо, не думают над этим, они все пытаются оперировать какими-то мифическими мобильными подразделениями. Наверное, им застит глаза опыт чеченской войны, опыт иракской войны, опыт войн передовых развитых стран против отсталых стран и стран-изгоев. И они почему-то считают, что в следующей войне Россия будет участвовать именно как передовая страна. Хотелось бы им задать вопрос: как же Россия будет существующими Вооруженными силами воевать против, например, блока НАТО, если такой конфликт возникнет? А он вполне может возникнуть, для этого есть очень много причин, которые сейчас просто нет смысла обсуждать.

И конечно, на этот вопрос ответа нет, потому что по новой реформе фактически будет разрушена вся мобилизационная готовность государства, вся мобилизационная система, и мы должны будем воевать исключительно той армией, которая есть. Хотя любая большая война показывает, что ни одно государство не закончило серьезную, большую войну той армией, которая у него была перед войной.

В этом случае мне сложно судить, что будет сделано для пенсионеров, потому что эта часть реформы фактически никак не прописана. Пока известно, что будет разогнано больше тридцати госпиталей и военных поликлиник в крупных городах, в которых обслуживается большая часть военных пенсионеров. Соответственно, они останутся без нормального медицинского обеспечения, без нормальной медицинской помощи и будут вынуждены прикрепляться к обычным поликлиникам и там с утра до вечера толкаться в коридорах. При этом, конечно, нагрузка на обычные поликлиники возрастет, потому что у нас все-таки несколько миллионов военных пенсионеров, которые сейчас прикреплены к военным поликлиникам. Вот это, по крайней мере, то, что уже очевидно. Обо всем остальном я могу сказать только одно: поживем – увидим.

Отличия, конечно, громадные. Армия СССР была одной из самых мощных военных структур мира. Это была армия для решения стратегических задач в масштабах всей планеты, она должна была быть готова сражаться в любом регионе мира. То есть армия Советского Союза – это армия, которая готовилась к мировой войне, готовилась победить в этой войне, это была армия глобальной войны.

А нынешняя российская армия – это региональная армия, которая обладает инструментом глобального противоборства – ракетно-ядерным потенциалом, оставшимся от советской армии, и направлена на решение задач в своем регионе, на своих границах и на своей территории.

Конечно, это совершенно другой масштаб, поэтому сравнивать российскую армию и советскую – это совершенно бессмысленно. Так же как сейчас бессмысленно сравнивать нынешнюю российскую армию и американскую. Потому что американская армия была и осталась глобальным инструментом передела мира.

А российская армия в нынешнем ее состоянии в лучшем случае позволяет нам сохранять в неприкосновенности собственное геополитическое пространство и безопасность для нас и, может быть, наших самых ближайших союзников.

Безусловно, разница очень большая. Естественно, она в этом случае выражается и в численном отношении. Если армия Советского Союза насчитывала почти 4,5 миллиона человек, то сейчас армия немногим больше 1 миллиона 150 тысяч с перспективой ужаться еще на 300 тысяч, как обещает нам Сердюков.

Поэтому, несомненно, потенциалы их несравнимы. Если у Советского Союза было больше 60 тысяч танков, то сейчас у России не больше 10-12 тысяч танков. Если у Советского Союза было больше 5 тысяч боевых самолетов, то у России их чуть больше 1200. Повторюсь, армия сократилась в разы, она ужалась и стала армией регионального масштаба, которая на своем уровне решает достаточно серьезные задачи.

1. Я вижу развитие сухопутных войск в трех направлениях. Безусловно, сухопутные войска должны становиться прежде всего более мобильными, то есть они должны оснащаться самой современной техникой, вооружением, они должны насыщаться информационными системами и системами связи, что сейчас является ахиллесовой пятой нашей техники. Они должны становиться всепогодными и всесуточными, иметь достаточное количество приборов ночного видения, тепловизоров и всего того, что обеспечивает боевые действия во всех погодных условиях. Они должны иметь самые современные средства навигации, насыщаться средствами разведки, такими как, например, беспилотные летательные аппараты и другие разведывательные комплексы.

Перспективу я вижу в слиянии сухопутных войск с авиацией поля боя, с авиацией сухопутных войск. Необходимо насыщение сухопутных войск новыми вертолетами, возвращение вертолетной авиации в состав сухопутных войск. Принятое когда-то решение о переводе их в состав ВВС – это большая ошибка, которую показала осетинская война, когда сухопутные войска фактически остались без авиационной поддержки, без вертолетной поддержки.

Важно осуществлять развитие высокоточного оружия, которое позволяет одним снарядом уничтожать цель.

Вот направления, которые, в принципе, вскрыла не только осетинская война, они давным-давно стали очевидны. Весь вопрос заключается в том, что все знают, какие сухопутные войска нам нужны, но финансовое состояние экономики страны не позволяло нам их таковыми делать.

2. Я не знаю, когда российская армия сможет это сделать. Потому что насыщение новой техникой, новым вооружением, новыми средствами поражения идет крайне медленно. Пока поступления новой техники и вооружений носят штучный, единичный характер. Поэтому говорить о каких-то конкретных сроках того, когда мы будем к этому готовы, я лично не могу, потому что не знаю, когда это будет.

3. Отставание очень серьезное, особенно в том, что называется средствами современной войны. Это, прежде всего, средства разведки, целеуказания, средства связи, высокоточное оружие, навигационные системы – во всем этом мы сильно отстаем. Фактически, мы являемся уже армией вчерашнего дня по отношению к самым передовым армиям НАТО.

Если говорить об обычном вооружении, то оно пока позволяет решать большинство задач, которые встают перед нашей армией, но разрыв этот все больше и больше углубляется по мере перевооружения армий НАТО и отсутствия этого процесса у нас. И очень скоро мы можем оказаться в состоянии России в эпоху Крымской войны XIX века, когда британская и французская армии на паровых пароходах с самым современным вооружением фактически смогли вынудить Россию подписать все унизительные соглашения по Черном морю, по Крыму, по Севастополю.

Увы, но мы все больше и больше подходим к этому состоянию, когда у нас есть храбрые солдаты и офицеры, но, как в известной сказке про Левшу, ружья у нас чистятся кирпичом, в то время как в других армия ружья чистят маслом.

1. Я думаю, что нам нужна армия, которая позволяла бы иметь такой ракетно-ядерный потенциал и ударные сухопутные группировки, которые бы не допускали крупномасштабный конфликт с таким противником, как НАТО или Китай, и силы общего назначения, позволяющие участвовать одновременно в двух локальных конфликтах на своей территории или на границах. Вот к этим масштабам мы должны стремиться.

2 и 3. Вы знаете, я считаю, что постройка авианосцев в любом случае нам необходима. Потому что без сильного Военно-морского флота Россия просто не сможет сохранить свои громадные биологические и геологические ресурсы, которые находятся на наших шельфах, в нашей экономической зоне. Не говоря уже о том, что присутствие в отдаленных районах океана и в конфликтных ситуациях нам просто жизненно необходимо. В этом случае авианосцы являются "длинной рукой" государства, это такие ударные группировки, ударные кулаки, которые достаточно быстро перебрасываются в любой регион мира и эффективно там действуют. Поэтому, безусловно, если мы хотим иметь сильный флот, то нам придется строить авианосцы. Вопрос только когда их строить, кто это будет делать и на какие деньги. Потому что сейчас, в условиях кризиса, к сожалению, все разговоры о том, что мы опять начнем строить авианосцы, я думаю, стихнут сами собой.

4. Тоже очень важный и действительно интересный вопрос. Проблемы российского военно-промышленного комплекса (ВПК) сейчас такие же, как и проблемы вооруженных сил. Накопившие за последние 15 лет проблемы ВПК привели к тому, что три года назад, когда впервые встал вопрос о том, что государство может выделить достаточно много денег на перевооружение, оказалось, что ВПК просто не способен эти деньги осваивать: нет современного станкового парка, нет достаточного количества подготовленных рабочих, которые могли бы массово изготавливать современное оружие, нет или частично утрачены технологии. Оказалось, что технологические цепочки разорваны. В циклах изготовления вооружения выпали целые заводы и НИИ, которые должны были создавать те или иные блоки, те или иные системы, но уже давным-давно разорены и закрыты.

И все это потребовало от правительства и от руководства государства в течение последних трех лет восстанавливать структуру ВПК. Я считаю, что в какой-то степени эта задача сейчас решена, и на данный момент, если бы не было финансового кризиса и нынешних сокращений, которые, к сожалению, неминуемы в финансировании научно-конструкторских работ и в финансировании военного заказа, то в ближайшие годы ВПК набрал бы те обороты, которые позволили бы ему поставлять армии самое современное оружие.

Сейчас, как мне кажется, он будет делать то же самое, но уже куда более меньшими партиями, в меньших масштабах.

Данная ситуация, конечно, удручает, потому что все это будет делать нашу технику и вооружение чрезвычайно дорогими. Все-таки серийность – это та вещь, которая в конечном итоге определяет цену того или иного вида оружия. Например, сейчас американцы заканчивают подготовку к началу производства легкого современного истребителя F-35. Так вот пакет заказов на двигатели для этого истребителя уже обеспечен на 1,5 тысячи штук. В этом случае цена такого двигателя упадет по отношению к первоначальной цене примерно в 2-2,5 раза. Фактически, эти двигатели будут идти по тем же ценам, по которым сегодня покупается более старый тип двигателей. Для нас же, когда вооружение штучное, когда каждый экземпляр единственный, цена любого изделия, любого оружия становится очень высокой.

По поводу закупок за рубежом, я думаю, что какие-то блоки могут закупаться за рубежом, потому что мировая интеграция – это, в принципе, нормально, но, конечно, мы не сможем покупать за рубежом полноценное вооружение, особенно в тех странах, которые могут являться нашими вероятными противниками. Достаточно привести простой пример, вспомнить, как в прошлом году весной министр обороны Сердюков попытался начать закупку английских снайперских винтовок для наших частей специального назначения, которые ему разрекламировал один из его знакомых. Тогда пришлось потратить несколько месяцев на то, чтобы доказать министру, что, во-первых, эти винтовки не являются настолько хорошими, как о них говорят, а они всего лишь аналог тех, которые производят у нас, но не закупают, и министр просто не знаком с тем, что могут делать наши оружейники, а во-вторых, подобная практика делает нас технологически зависимыми от зарубежного производителя.

Это ровно через несколько месяцев показала война в Осетии, когда Англия заняла предельно жесткую позицию по отношению к России и даже призвала объявить России экономическую блокаду. Совершенно очевидно, что если бы к этому моменту был подписан контракт на поставку этих винтовок, то Англия мгновенно бы его заморозила, и в итоге мы бы остались и без винтовок, и без денег. По этому примеру можно судить о том, нужно или нет закупать иностранное вооружение.

Так же как, например, сейчас обсуждают перспективы закупок израильских беспилотников. Чем хороши именно израильские – пока никто объяснить толком не смог. Тем более, что беспилотники производятся многими странами, в том числе и Россией. Просто кому-то показалось, что именно Израиль делает их лучше.

При этом очевидно, что израильский беспилотник еще нужно сопрягать с нашей техникой, с нашими системам связи и целеуказания. То есть проводить громадное количество работ, доделок и усовершенствований, в результате которых мы получим, наконец, беспилотник, который будет подходить по всем параметрам. Но как только возникнет любое обострение ситуации на Ближнем Востоке, а Россия не займет в нем позицию, устраивающую Израиль, то он может совершенно спокойно разорвать этот контракт, и мы окажемся как минимум без запасных частей и сервиса беспилотных летательных аппаратов.

Поэтому какие-то блоки, какие-то системы мы, безусловно, будем покупать, пока не будем производить сами, как, например, мы покупали до этого матрицы для тепловизоров, но как только мы сможем производить сами, мы, конечно, должны будем отказаться от этих закупок.

5. Пока таких технологий нет. Идут постоянные разработки, в этом деле, конечно, сильно выдвинулись вперед американцы – по работам с лазерным оружием, по работам с электромагнитным оружием. Но каких-то серьезных прорывов, таких, которые действительно бы перевернули ситуацию в военном деле, не произошло. Есть ли такие разработки у нас – мне сложно судить. Конечно, наши тоже что-то испытывают и тоже ведутся поиски. Хотя, я думаю, что в гораздо более скромных масштабах. Но пока такой революции в военном деле, какую, например, произвели пулемет или отравляющие газы, не произошло.

Это очень болезненная проблема. Определенная логика в таких решениях, конечно, есть. Потому что для 4-миллионной советской армии готовили кадры почти 100 военных училищ, и каждое из них было достаточно крупной, серьезной школой, которая выпускала каждый год от нескольких сотен до тысячи и даже больше офицеров. Но по мере сокращения армии сокращались и какие-то училища, в основном шло просто их ужатие. И многие училища сократили выпуск всего до сотни - двухсот офицеров. При этом, к сожалению, из-за отсутствия финансирования материально-техническая, учебная база многих училищ осталась фактически на уровне 80-х годов прошлого века. И реформа этих училищ действительно назрела.

Вопрос слияния училищ, с одной стороны, болезненный, с другой стороны, необходимый. Но важно решить, как это делать и когда и какие училища сливать.

Безусловно, постановка вопроса о том, почему единственное училище на Дальнем Востоке, которое готовило авиационных специалистов, было закрыто - правильна. Его нужно было в любом случае сохранять, может, сделать его школой младших авиационных специалистов или прапорщиков, но сохранить высшее учебное заведение, потому что я знаю, насколько сейчас остра проблема авиационных специалистов на Дальнем Востоке, когда не только для военных, которые там служат, но и для гражданских аэропортов фактически каждый инженер, механик или техник на вес золота. И как в "лучшие советские годы" пьяницы и нарушители там могут кочевать с одного места на другое, не боясь остаться без работы. Потому что приток специалистов из европейской части страны фактически иссяк, а местные кадры все исчерпаны.

И любой запойный техник или механик, который в какой-нибудь фирме совершил ошибку, чуть не привел к аварии самолета и был уволен, будет с распростертыми объятиями принят в соседней авиационной фирме или в соседнем аэропорту, потому что существует серьезный дефицит специалистов.

И те, кто принимал решение о ликвидации Иркутского училища - это люди, которые не способны мыслить масштабами государства и масштабами России. К сожалению, это распространенное явление для нынешнего военного руководства.

Предложение объединять часть военных училищ и делать на их базе серьезные учебные центры, это, в принципе, мысль правильная, но для этого нужно сначала действительно создать базу, подготовить ее, построить, насытить самыми современными средствами обучения, продумать это объединение, а потом уже его проводить.

Сейчас же это все уже приняло какие-то гомерические масштабы, когда наши реформаторы заявляют, что училища мы теперь будет объединять, но соединять их, не переводя, то есть мы сделаем общее командование для пяти училищ, а они пока останутся на месте, потому что денег на переезд и перевоз у нас нет. И как управлять такими монстрами, когда, допустим, одна часть училища или учебного центра находится где-нибудь в Курске, другая в Смоленске, а третья в Архангельске, и все это должно управляться, к примеру, из Архангельска? Понятно, что очень скоро наступит коллапс управления и все это развалится на какие-то автономные системы.

Вы знаете, я считаю, что это тоже одно из ошибочных решений, видимо, связанное с попыткой сэкономить на военных должностях и еще с какой-то непонятной логикой. По моему мнению, для морских учебных заведений, безусловно, нужна военная кафедра, которая позволяла молодым людям получать военную подготовку и потом идти служить младшими офицерами, многие из которых, кстати, потом оставались на военном флоте и связывали с ним свою судьбу.

1. Я думаю, что это не совсем так. Те, кто задают этот вопрос, видимо, не в курсе всей ситуации. Никто не выставляет альтернативную службу в отрицательном свете. Несколько лет назад это было камнем преткновения, и все заламывали руки: ах, кто-то нам не дает организовать альтернативную службу, Министерство обороны не хочет на это пойти, а вот на самом деле, если бы пошло, то это позволило бы тысячам людей воспользоваться правом на альтернативную службу и решить проблему ухода за стариками и прочее. На самом деле, правом на альтернативную службу за все это время воспользовались всего несколько сотен человек. Потому что не так уж сильно наши молодые люди стремятся идти работать в больницы или в какие-то социальные учреждения, где приходится возиться с больными, немощными людьми в каких-то неприятных условиях. Куда проще просто откупиться от армии либо идти служить. Поэтому эта проблема сейчас остро не стоит. Кто хочет, может пользоваться правом на альтернативную службу, но почему-то желающих мизер.

2. Я считаю, что это глубоко порочная система, которая когда-то погубила не одно государство, в том числе, например, Рим, когда богатые граждане стали откупаться от военной службы, вносить откупной залог, а вместо них брали служить кого-то другого. Мне кажется, что это приводит к моральной деградации общества, когда человек, обладающий достаточными финансами, может вместо себя отправить служить другого, бедняка. Я думаю, что на это идти ни в коем случае нельзя. Необходимо просто разумно организовывать сам призыв. И нужно поднимать престиж армии, делать военную службу более престижной. Необходимо дать военным нормальный социальный статус, решить их социальные проблемы. И тогда этот вопрос будет снят сам собой.

Я думаю, что в условиях кризиса никакого отказа от полного призыва быть не может и не будет еще очень долго. В российской армии при российской экономике это фактически невозможно. Есть буквально несколько армий в мире, которые действительно могут в силу богатства страны позволить себе полностью контрактную армию, и эти армии можно посчитать по пальцам. Либо это будут очень маленькие армии при небольших странах, которые не играют никакой роли с точки зрения понятия боеготовности и масштаба. Либо это будут такие богатые армии, как в США и в Великобритании. Причем в Великобритании армия не совсем контрактная, она у них добровольная, а это немножечко другое. Если в США это просто контрактная армия, то британская армия всегда была добровольной, то есть люди шли служить из патриотических побуждений, там был набор добровольцев.

Я думаю, что для России больше всего подходит принцип комплектования, который, например, применяет такая мощная и развитая страна, как Германия, где смешанный набор, при котором набирается большое количество контрактников на все основные высокопрофессиональные должности (например, механики-водители, техники, те, кто занимается вооружением и сложными системами) и идет частичный призыв (набирается еще часть молодежи, и это является выполнением конституционного долга). И Германия, которая экономически может вполне себе позволить иметь целиком контрактную армию, считает, что нужно сохранять призыв как школу гражданского становления молодых людей. Я думаю, что это и наш путь. То есть мы сможем предельно сократить призыв, но в этом случае отбирать из призывников самых лучших, отбирать наиболее здоровых, наиболее подходящих.

Но для этого, еще раз говорю, должен быть достаточно высоко поднят престиж службы, она должна быть хорошо организована, и это должна быть действительно армия будущего.