XXI век — эпоха не только эгоистов, но и режиссеров, зацикленных на частном опыте, даже эпические полотна выстраивающих вокруг слезинки конкретного ребенка, индивидуального переживания. В веке двадцатом, впрочем, хватало и тех кинематографистов, кто, напротив, искал в частном общее и не стеснялся поднимать разговор о судьбах народов, снимать портреты поколений или ставить диагноз целой стране. 9 октября одним таким режиссером стало меньше. «Лента.ру» рассказывает, без каких фильмов Анджея Вайды немыслимо воспитание ни одного киномана — да что там, просто человека мыслящего.
«Канал» (Kanał), 1956
Кадр из фильма «Канал»
Обширная, насчитывающая больше 60 работ, фильмография Вайды выстраивается в полноценную эпопею о Польше, историю страны через хронику ее узловых моментов и коллективных травм, сагу об идеалах и наваждениях. Начиналась эта национальная галерея с Варшавской трилогии, посвященной польскому сопротивлению в последние годы Второй мировой. Следующий фильм цикла «Канал» повествует о благородном, героическом поражении Варшавского восстания — и видит в этой трагедии отзвуки такого важного для формирования национального характера польского романтизма.
«Пепел и алмаз» (Popiól i diament), 1958
Кадр из фильма «Пепел и алмаз»
«Пепел и алмаз» заставил весь мир говорить о польской новой волне — и не то чтобы эта волна в чем-то уступала куда более раскрученной французской nouvelle vague. Сыгранный Збигневом Цыбульским боец Армии Крайовой Мацек, подобно Мишелю Пуакару из годаровского «На последнем дыхании», бунтует против проштрафившегося поколения отцов — но в его случае это не бунт без причины, а последний, опять же романтический, вздох надежды о свободной Польше.
«Пепел» (Popioly), 1965
Кадр из фильма «Пепел»
Вайда в своих фильмах часто запечатлевал — и воспевал — многочисленные потерянные поколения поляков, умных, идеалистичных, талантливых, но либо погребенных под весом большой Истории, либо, что еще хуже, предающих собственные ценности. Портрет одного из таких поколений предстает в «Пепле», монументальной фреске о нескольких дворянах конца XVIII — мечты которых о том, что приход Наполеона освободит страну, обречены рассыпаться именно что пеплом.
«Пейзаж после битвы» (Krajobraz po bitwie), 1970
Кадр из фильма «Пейзаж после битвы»
Один из самых горьких — но не безнадежных, таких он не снимал — фильмов Вайды разворачивается уже после освобождения концлагеря. Но трагедия для выживших в аду героев не закончилась: боль, насилие, отпечаток катастрофы продолжат определять их бытие. Вайда, великий гуманист, тем не менее не заклинает человечество, а пытается отыскать выход, освобождение уже подлинное.
«Земля обетованная» (Ziemia obiecana), 1974
Кадр из фильма «Земля обетованная»
Почти диккенсовское по размаху и моралистской мощи полотно, «Земля обетованная» рассказывает о судьбах троих друзей-разночинцев, стремящихся к перемене участи на фоне сотрясающей текстильный Лодзь индустриальной революции рубежа ХХ века. Даже самые заезженные утверждения о гнилой изнанке раннего капитализма Вайда снимает так уверенно, что они перестают быть клише и становятся жесткой, до сих пор актуальной правдой.
«Человек из мрамора» (Czlowiek z marmuru), 1977, и «Человек из железа» (Czlowiek z zelaza), 1981
Кадр из фильма «Человек из мрамора»
Если в советском кино рубежа 1970-80-х еще торжествовал типичный для застоя сокрушенный герой-конформист, то персонажи Вайды этого времени уже потрясали лицемерные основы окружавшего их строя. В «Человеке из мрамора» героиня-документалистка разыскивала выкинутого из общественной жизни после травмы забытого стахановца, еще десятилетием ранее служившего примером всей стране. В «Человеке из железа» на глазах у стремительно заряжающегося идеализмом героя-журналиста начинают подниматься на восстание против коммунистического строя уже реальные, современные народные массы. Почти сразу после выхода фильма Вайду выдавят из страны.
«Дантон» (Danton), 1982
Кадр из фильма «Дантон»
Вайда, который всегда был так чуток к бремени простого человека, никогда не избегал при этом ни высказываний о целых народах и временах, ни эпической формы. Один из самых парадоксальных и яростных таких его фильмов был снят во время французской ссылки и уже на местном историческом материале (хотя и по пьесе польки Станиславы Пшибышевской). «Дантон» в зависимости от точки зрения служит и вневременной трагедией о смерти идеалов любой революции, и фильмом злободневным, отсылающим к загнанной в подполье «Солидарности».
«Катынь» (Katyń), 2007
Кадр из фильма «Катынь»
Вайда не переставал будоражить умы и поднимать больные темы и на девятом десятке — его «Катынь» прямо показывает расстрел 22 тысяч польских офицеров и десятилетия его замалчивания одной из самых тяжелых национальных травм для страны, в ХХ веке и так натерпевшейся немало. Режиссура Вайды здесь может казаться старомодной, но энергию его фильма, который складывается в искреннее назидание живым от мертвых, назвать устаревшей никак нельзя.