Почти счастливый Умер Александр Солженицын

Жизни, прожитой Александром Иcаевичем Солженицыным, хватило бы на троих-четверых очень крепких и удачливых людей. Его литературное и публицистическое наследие столь велико, что на его осмысление потребуются годы, если не поколения, и десятки людей, если не целый научно-исследовательский институт.

Вся его жизнь - это победа над невероятными обстоятельствами. Александр Исаевич Солженицын родился через полгода после кончины отца. Он сумел попасть на фронт вопреки комиссии, списавшей его по состоянию здоровья. Боевой капитан, он был вычеркнут в 1945-м из наградных списков после того, как его арестовала военная контрразведка. Несмотря на 58-ю статью, он попал в Москву, сумел немало времени продержаться в марфинской "шарашке", откуда, впрочем, был переведен на общие работы в Особый Экибазстузский лагерь в Казахстане. В лагерных условиях ему удалили злокачественную опухоль, и он все равно выжил. После реабилитации он вернулся в Центральную Россию, работал учителем математики и писал прозу "в стол". Публикация в 1962-м в "Новом мире" повести "Один день Ивана Денисовича" произвела эффект разорвавшейся бомбы.

"Иван Денисович", хроника одного дня опытного зэка Шухова, был только первым шагом, который Солженицын собирался сделать для того, чтобы ввести громадный и полностью замалчиваемый пласт советской жизни в литературный и общественный оборот, но правительство страны отнюдь не нуждалось в критике работающей пенитенциарной машины, и писатель оказался преследуемым. Его перестали печатать, у него отобрали архив, его пьесы и сценарии не принимали к рассмотрению. В ответ он не только сосредоточился на том, чтобы продолжать писать, но и предпринял в 1967-м отчаянный гражданский шаг, обратившись к IV съезду писателей с письмом о недопустимости цензуры. Письмо, конечно же, не было опубликовано, к тому же оно окончательно перевело Солженицына в разряд персон нон-грата: он стал оппозиционером действующего режима, диссидентом.

Во второй половине 60-х Солженицын уже был предметом жадного интереса со стороны западной прессы, и письмо съезду, подписанное 16 мая 1967 года, уже 31 мая, переведенное на французский, появилось в Le Monde. В СССР его напечатали только в 1989-м. Этот документ замечателен: в нем Солженицын говорит о фундаментальной важности писательского дела, фактически о его мессианстве: "Литература, которая не есть воздух современного ей общества, которая не смеет передать обществу свою боль и тревогу, в нужную пору предупредить о грозящих нравственных и социальных опасностях, не заслуживает даже названия литературы, а всего лишь - косметики". Еще прямее он скажет об этом в 1970-м, в Нобелевской лекции, которую ему суждено было прочесть только через несколько лет. Эту без оговорок пламенную речь можно было бы назвать его же словами: "Литература против безжалостного натиска открытого насилия". В ней есть такие слова: "Против многого в мире может выстоять ложь - но только не против искусства. А едва развеяна будет ложь - отвратительно откроется нагота насилия - и насилие дряхлое падет". Он унаследовал это мессианское ощущение значимости изреченного слова от русских писателей XIX века - Толстого и Достоевского, от Владимира Соловьева, которого и цитирует в Нобелевской лекции: "Но и в цепях должны свершить мы сами / Тот круг, что боги очертили нам".

Еще до грандиозного скандала, в который вылилась история с Нобелевской премией (в СССР ждали, что Солженицын от нее откажется, как отказался Борис Пастернак), оказалось, что имя русского писателя имеет чрезвычайный вес: в его поддержку высказывались такие знаменитые литераторы, как Жан-Поль Сартр, Уистан Хью Оден, Джон Апдайк, Курт Воннегут, Генрих Белль, Трумэн Капоте, Гюнтер Грасс и Юкио Мисима. Они даже призывали к культурному бойкоту СССР.

Несмотря на значительную внешнюю и внутреннюю поддержку первая половина 1970-х стала временем мрачных испытаний для писателя и его семьи. Упорное нежелание Солженицына молчать не могло не приводить в изумление власть имущих, но оно же, по крайней мере отчасти, хранило его. Казалось, что когда рукопись "Архипелага ГУЛАГ" попала в КГБ, то участь писателя была решена: трудно было представить, что хоть что-то избавит его от лагерей, но, видимо, рубить этот дуб властям было очень страшно: Солженицына обвинили в государственной измене и выслали из страны. В Европе, а потом и в Америке его принимали с восторгом, представляя его себе как трибуна. Но это было не так: при первой возможности Солженицын уединился в идиллически тихом американском Вермонте, где погрузился в работу над "Красным колесом", своим opus magnum, "повествованьем в отмеренных сроках" о русской истории 1914-1916 годов.

Бичевание Солженицыным советской действительности ввело в заблуждение многих его почитателей по ту сторону "железного занавеса": будучи диссидентом по обстоятельствам, он представлял собой совсем другое направление мысли. Он был русофилом, монархистом, критиком западных либеральных ценностей. Генри Киссинджер в 1970-х предостерегал президента США Джеральда Форда от встречи с русским изгнанником: "Солженицын - выдающийся писатель, но его политические взгляды приводят в замешательство его знакомых диссидентов".

С 1989 года в СССР начали печатать Солженицына, в 1990-м ему вернули советское гражданство, в 1992-м Моссовет передал квартиру на Тверской возглавляемому его женой "Русскому общественному фонду помощи преследуемым и их семьям". В 1994-м писатель принял решение вернуться на родину и пересек страну, которая уже перестала быть Советским Союзом, с востока на запад, собрав "коллекцию воплей и слез". Поездка отнюдь не была триумфальным возвращением: это была именно что экскурсия, если не экспедиция. Политики были разочарованы тем, что Солженицын занял позицию "над схваткой": доброго слова от него не дождались ни националисты, ни либералы.

Вскоре после возвращения он удалился в подмосковное Троице-Лыково, где продолжил писать. Его публицистическая деятельность больше не привлекала такого внимания, как это было в конце 1980-х - начале 1990-х: как пророк он оказался неудобен, как писатель - тяжел. Попытка сделать его медиа-персоной на телевидении закончилась неудачей.

В начале 2000-х Солженицын вдруг вернулся в журналы и газеты: его книга "Двести лет вместе" произвела странное и тяжелое впечатление и повлекла упреки в неприкрытом антисемитизме. В 2003-м "Новый мир" закончил публикацию мемуарной книги "Угодило зернышко промеж двух жерновов". Все эти и следующие годы Солженицын много занимался делами библиотеки-фонда "Русское зарубежье", вновь и вновь возвращался к "Красному колесу" - эта громадная книга как будто постоянно требовала от него уточнений, участвовал в издании собственного тридцатитомника. Он оказался единственным человеком, о котором была написана книга из серии "ЖЗЛ" при жизни.

Александру Солженицыну удалось добиться того, что не получалось практически ни у кого из русских писателей: быть услышанным вовремя. В цитировавшемся выше письме к съезду писателей говорилось: "Я спокоен, конечно, что свою писательскую задачу я выполню при всех обстоятельствах, а из могилы - еще успешнее и неоспоримее, чем живой. Никому не перегородить путей правды, и за движение ее я готов принять и смерть. Но, может быть, многие уроки научат нас наконец не останавливать пера писателя при жизни?". Его не остановили.