В рамках фестиваля "Сезон Станиславского" в Москве на сцене театра имени Пушкина были показаны "Отелло" и "Вишневый сад" в постановке бельгийского режиссера Люка Персеваля, художественного руководителя гамбургского театра "Талия". Приезд Персеваля стал одним из центральных событий нынешнего театрального марафона.
Один из самых значительных режиссеров Европы, выходец из фламандской Бельгии, Люк Персеваль в Москву приехал впервые, хотя в России бывал не раз. Из года в год он привозит свои спектакли на санкт-петербургский фестиваль "Балтийский дом". В 2005 году там с большим интересом был встречен его "Отелло", годом позже - "Дядя Ваня", а прошлой осенью - спектакль по пьесе Горького "Дети солнца".
С 2009 года Персеваль возглавляет старейший в Германии гамбургский театр "Талия". "Отелло" и "Вишневый сад", которые зритель увидел в Москве, поставлены по-немецки с актерами именно этой труппы. И если трагедию Шекспира Персеваль ставил в разное время в разных театрах неоднократно, то за "Вишневый сад" взялся впервые: премьера состоялась в марте 2012 года.
Долгожданный Люк Персеваль, о котором шла слава злостного извратителя авторских текстов, оказался режиссером умеренно провокативным, не чуждым экспериментаторства, но и не боящимся самоповторов. С пьесами он и впрямь обходится круто, но все же не навязывает им радикальных концепций. Так, например, рядом с "Королем Лиром" Константина Богомолова его версия "Отелло" выглядит вполне ортодоксально. Меняя букву, Персеваль остается верен духу произведения. У нас таких любят и принимают.
"Отелло", поставленный еще в 2003 году и сыгранный теперь в Москве в последний раз, выдает в Персевале поклонника Питера Брука, его метода актуализации классики. Познакомившись в молодости с искусством английского мэтра, Персеваль, житель маленькой и культурно отсталой Фландрии, открыл для себя, что театр может быть не только скучной архаикой, а чем-то живым и до глубины души волнующим современного человека. Он и сегодня убежден, что театр должен прежде всего трогать, и считает его последним прибежищем подлинной человечности.
Вместе с писателем Феридуном Займуглу Персеваль переписывает трагедию Шекспира современным языком так, чтобы она эмоционально цепляла, а местами всерьез травмировала слух именно сегодняшнего зрителя. Последнее удается настолько, что в сценах, где неуемный похабник Яго стравливает доброго лейтенанта Кассио и похотливого солдата Родриго, а затем разжигает ревность ниггера Шоко (именно так назван в спектакле Отелло) сальными подробностями мнимой измены Дездемоны, - вереница зрителей, по большей части пожилых, потихоньку ретируется из зала. Но ведь и сам Шекспир не церемонился со своей публикой, изощряясь не только в высокой риторике, но и в изобретательнейшей ругани. Языковая стихия спектакля вполне наследует традициям Шекспира.
Кого удивит сегодня межрасовый брак? Тема расовой дискриминации здесь оказывается не главной, хотя, безусловно, присутствует. Вот разница в возрасте - другое дело. Мавра и играет белый актер, это грузный и пожилой Томас Тиме. Но если в "Отелло" Эймунтаса Някрошюса генерал годится юной Дездемоне в отцы, то у Персеваля - аж в дедушки. Дездемона Джулии Йеншт заслушивается его сказками, а сама, проказливая девчонка, сводит старика с ума своими сексуальными причудами и вполне солдатским юмором - дело-то происходит в военном лагере. Разрушить эту связь, как то с упоением делает Яго (Вольфганг Преглер), может только извращенец.
На сцене нет и признаков какой-либо среды, зато посередине громоздятся два рояля, черный на белом. Весь спектакль за клавишами колдует тапер. Без музыканта, сопровождающего действие тихим наигрышем или бурными эскападами, теперь не обходится почти ни один спектакль. Но зачем он нужен и без того увлекательному спектаклю Персеваля, непонятно. Видно, режиссер не слишком рассчитывает на способность сегодняшнего зрителя к сопереживанию.
.Uppod yes
Рядом с "Отелло", все-таки довольно традиционным, "Вишневый сад" выглядит настоящим экспериментом.
99, 98, 97 - отсчитывает элегантный лакей в черной тройке и в бабочке. Он шагает в такт счету за спинами людей, которые застыли на своих стульях в непроницаемом молчанье. Это Фирс и обитатели поместья с прекрасным вишневым садом. Персеваль любит начинать спектакли с такой длинной немой сцены. Недаром же он фламандец, как и его знаменитый предшественник, драматург Морис Метерлинк, создавший театр молчания, театр тревожного ожидания конца.
Обратный отсчет времени неминуемо приближает момент катастрофы - продажу имения.Так, не вставая со своих стульев, чудаковатые персонажи Персеваля и встретят это событие. Лопахин, бегло переговорив по мобильнику на непонятном языке, купит сад, Раневская воспримет это с обреченной полуулыбкой и даже пожмет ему руку. Капитуляция перед Лопахиным для нее очевидна с самого начала. Вместе с Раневской уходят в небытие любовь, привязанность к дому, к прошлому, к своему роду, беспечная расточительность и полная неприспособленность к жизни. На их место заступает трезвый реализм безродного Лопахина, сироты Дуняши и уже их неприспособленность к любви. Все это понятно почти с первой же сцены. Как и то, на чьей стороне симпатии режиссера. Для того чтобы рассказать эту историю, ему достаточно и полутора часов.
Примитивно? Да, спектакль Люка Персеваля по мысли очень прост. Главная идея последнего драматического шедевра Чехова изложена у него верно и упрощенно, как в школьном сочинении. И здесь он не задавался целью навязать Чехову ультрасовременную интерпретацию. "Моя задача реконструировать чеховский текст в другом языке, времени и культуре, сохранив его живым", – говорит Персеваль в интервью "Российской газете".
Ни бытовой среды, ни нюансов настроений, ни взаимоотношений между персонажами, ни, наконец, последовательности сцен в спектакле нет. В этом "Вишневом саде" не осталось и следа от того построения, которое Мейерхольд сравнивал с симфонией. Персеваль деконструирует пьесу, оставляя персонажам лишь некоторые реплики. Различия в социальном положении героев также не имеют значения: совсем молодой Фирс оказывается любовником Раневской, незадачливый разночинец Епиходов и вечный студент Петя Трофимов в спектакле и вовсе лица второстепенные. Лопахин - типичный современный делец.
В черной пустоте красивое матовое свечение больших и маленьких шаров - не то образ цветущего сада, не то интерьер парижского кафешантана, где время от времени, вскакивая со стульев, танцуют персонажи. Кто нелепо, кто изящно - они кружатся под знаменитую мелодию из фильма Лелуша "Мужчина и женщина". И в пластическом рисунке их танца прекрасно переданы те самые чеховские нюансы. А в том, как Раневская с помятым лицом грустного клоуна (прекрасная актриса Барбара Нюссе) насвистывает "Lucy in the sky with diamonds", - бегство в иллюзорный мир, в прошлое, подальше от действительности, ставящей перед ней непосильные задачи. В исполнении Люка Персеваля Чехов звучит сегодня как автор экзистенциальный.