«Бывает, бог проявляется в постели проститутки» Теодор Курентзис о музыке, разговорах с уголовниками и зависти к незнайкам

В Перми проходит Дягилевский фестиваль, привлекший множество меломанов из России и из Европы. Идеолог фестиваля, художественный руководитель Пермского театра оперы и балета Теодор Курентзис в этом году решил устроить «двойной финал» феста — грандиозную Шестую симфонию Малера сыграют 30 июня на Урале, а 2 июля — в Москве. «Лента.ру» поговорила с одним из самых ярких дирижеров мира о великой музыке, эгоцентризме и парфюмерии.

«Лента.ру»: Дягилевский фестиваль вы открыли «Травиатой» в постановке Роберта Уилсона. К этой музыке меломаны часто относятся снисходительно — мол, слишком «слезовыжимательное» сочинение. Что оказалось для вас близким в этой опере Верди о чахоточной даме полусвета, влюбившейся всерьез и решившей расстаться со своим возлюбленным ради благополучия его семьи?

Теодор Курентзис: Это музыка, которая достигает очень больших глубин, — тех, где не виден солнечный свет. И до какого-то момента позволяет зрителю пойти за ней; дальше же могут отправиться только избранные. Но на какой-то глубине она трансформируется, как хамелеон. Мы знаем, что в XIX веке образ женщины — это образ матери или образ куртизанки; но куртизанка Виолетта в этой опере в дуэте с Жермоном начинает вести себя как мать. Мы перестаем следить за сюжетом и следим за подсознанием героев — и это самое интересное.

Важным событием фестиваля стала мировая премьера оперы Филиппа Эрсана «Tristia». Эта хоровая опера написана на стихи заключенных — французских и русских. Понятно, что Мандельштам и Шаламов стоят отдельно, а что касается уголовников — конечно, каждый человек имеет право на творчество, но имеют ли право уголовники на внимание к своему творчеству?

Все они — человеческие существа, все они — люди. И иногда уголовники могут нас очень многому научить. Нас, которые считают себя хорошими (хотя на самом деле мы не так уж и хороши). Просто люди, которые чего-то лишены, могут это что-то ценить больше нас. Объяснить нам, как важно то, что мы имеем, но не обращаем на это внимания. Тот, кто лишен свободы, может дать нам очень важный импульс к тому, чтобы мы ценили каждый божий день. Бог проявляется в самых непредсказуемых местах — бывает, что он проявляется в постели проститутки. Поэтому мы должны быть умными, внимательно смотреть вокруг и принимать те уроки, что нам даются. И надо слушать этих прокаженных, которые многого лишены навсегда, но у которых остался голос, и они могут говорить. Надо услышать, что они говорят. То, что они говорят, очень сильно и очень полезно.

Вы периодически устраиваете концерты, программа которых объявляется после того, как концерт прошел. Чего вы ожидаете от публики? Хотите, чтобы кому-то было стыдно, что он не узнал какого-то произведения?

Нет конечно! Я вообще хотел бы, чтобы зрители не узнали ни одного произведения. Почему? Потому что когда ты чего-то ждешь, ты программируешь себя, свое восприятие — и далее уже играешь в игру «выполнение ожидаемого». Но на самом деле музыка — это путешествие, и самая сладкая музыка — та, которая неуловима. Она тебя берет, убаюкивает, и ты не знаешь, что это такое. Скажем, ты находишься в пустыне — и слышишь, как вдалеке играет какой-то странный инструмент. Мимолетное, сиюминутное впечатление, ты переживаешь какую-то трансформацию — и не знаешь, почему. И ты никогда не узнаешь, что это было. Это самое прекрасное ощущение, а не «я подготовился к концерту и пойду слушать, как они это сыграют».

Такие концерты дают возможность отделить человека-зрителя от времени и пространства, от его отношения к исполнителю. И когда он отделен от всего этого — он остается один на один с музыкой. Музыку вообще не нужно знать. Самое потрясающее — когда ты не знаешь; тогда ты свободен, твое сознание открыто. Когда знаешь, твое сознание подчинено каким-то установкам, оно не открыто новому. Я иногда завидую людям, которые не знают каких-то произведений, — например, Die Junge Magd Хиндемита. Им предстоит это услышать в первый раз! Я помню, как я впервые его услышал, — это было такое путешествие моего воображения, я столько ночей летал посередине комнаты! Во второй-третий раз уже не так летаешь, первый раз самый сильный.

В финале программы — Шестая симфония Малера. Почему вы выбрали именно эту трагическую музыку и для последнего концерта Дягилевского фестиваля, и для единственного концерта в Москве?

На самом деле это не трагическая музыка. Современники Малера в начале ХХ века любили давать громкие названия всему, но сам Малер отменил это определение в названии симфонии. То есть она трагическая, да, но не в «бытовом» смысле (хотя после ее исполнения у Малера начались несчастья), а в смысле древнегреческом, античном. В смысле отношений человека с богом. Обвинения, которые человек бросает богу за судьбу, — и покаяние, очищение. Внутри симфонии — множество интересных трансформаций. Начинается она с очень знакомой малеровской интонации — и вдруг проявляется совершенно неожиданная горячечная влюбленность. Сладкая, примитивная, гениальная! Тема Альмы Малер — простая, и потому гениальная. Малер не боится шагнуть на опасную территорию, открыть черный ящик, не боится быть вне эстетики. Только гениальный художник может быть вне эстетики и не провалиться. А потом приходит это потрясающее скерцо — как бы старомодное. А потом — анданте, которое Малер обычно играл как вторую часть, а я играю как третью (таков был его первоначальный замысел, и по этому поводу до сих пор идут большие драки музыковедов). Там проявляется трагизм, там закат затемняет все, что я люблю в своей жизни. И финал, когда боги каким-то образом пытаются договориться с людьми — или наоборот, люди пытаются договориться с богом. И когда у них это не получается — явление deus ex machina, приходит бог с молотом и говорит: «О, глупые люди! С вами очень сложно! Вы не только с богами — ни с кем не можете договориться!»

С этой симфонии Малера начинается наше время. Додекафоническая музыка начинается уже с Шестой симфонии — в том смысле, что если бы не было этой симфонии и дальнейшего «второго периода» Малера, не было бы и Шёнберга, и Новой венской школы.

Большинство билетов на ваш московский концерт продаются по совершенно обычным ценам, но есть и билеты очень дорогие. За какой концерт какого музыканта вы сами заплатили бы 25 тысяч рублей?

В Перми житель города может послушать музыку такого качества и за 100 рублей — у нас абсолютно коммунистический театр (улыбается). В Москве все сложнее, мы в Москве появляемся нечасто, и цены определяю не я. При этом наш концерт не из самых дорогих — особенно если сравнить с концертами, что бывают в Кремлевском дворце, где люди слушают совсем не великую музыку. Такова жизнь. Но если говорить обо мне — я бы заплатил и такие деньги за Шестую симфонию Малера в исполнении MusicAeterna.

Есть ли в вашей жизни часы или дни, когда вы вообще отключаетесь от музыки? И чем вы тогда занимаетесь?

Дописываю свою книгу, занимаюсь спортом — гимнастикой и футболом. Читаю. И — создаю ароматы.

Да, только что на фестивале был представлен парфюм «εαρ 16». В какой степени вы участвовали в его создании?

Я объяснял парфюмеру Венсану Микотти, что я хочу, — и он делал образец, затем я снова говорил, что мне нравится и что нет. Это не красивенький запах, это запах концептуальный. Он как искусство — артхаус.

Чего вы ждете от будущего?

Очень много хорошего. Я такой счастливый человек — я еще очень многих вещей не сделал в жизни. У меня нет детей, например. У меня до сих пор нет семьи. У меня много чего нет — имущества, например. Поэтому меня все это ждет в будущем. И в этом будущем я хочу стать лучшим человеком. Свободным человеком — свободным от своих страхов, от своего эгоизма. Я очень работаю над своим эгоцентризмом и стараюсь учиться быть человеком.