Король Генрих VIII не только сначала женился на Анне Болейн, а потом ее казнил. Он еще писал посвященные ей стихи и музыку. Королева Елизавета I не только меняла фаворитов и сажала их в Тауэр за неверность, но и обменивалась с ними поэтическими посланиями (временами весьма ироническими). А некоторые тексты английских поэтов XVI-XVII веков сейчас могли бы быть прочитаны едва ли не как апология педофилии. Об этом в своей лекции «"Я, движимый почтительной любовью…" Сонеты Уильяма Шекспира и английская любовная лирика XVI-XVII веков» рассказали переводчики с английского Марина Бородицкая и Григорий Кружков.
Григорий Кружков
(…) Григорий Кружков: Мы таким образом распределили английскую поэзию, что я буду читать стихи XVI века, а Марина Бородицкая в основном — первой половины XVII.
XVI век начинается с царствования Генриха VIII, и при его дворе постепенно стала процветать поэзия. Наибольшее влияние имели Петрарка и Чосер. К тому времени Чосера издали — до этого он ходил в рукописях.
Томас Уайетт — первый поэт английского Возрождения. Он ввел в английскую поэзию сонет, терцины и во многих отношениях был новатором. Вот его стихотворение «Влюбленный рассказывает, как безнадежно он покинут теми, что прежде дарили ему отраду».
Томас Уайетт
Они меня обходят стороной —
Те, что, бывало, робкими шагами
Ко мне прокрадывались в час ночной,
Чтоб теплыми, дрожащими губами
Брать хлеб из рук моих, — клянусь богами,
Они меня дичатся и бегут,
Как лань бежит стремглав от ловчих пут.
Хвала фортуне, были времена
Иные: помню, после маскарада,
Еще от танцев разгорячена,
Под шорох с плеч скользнувшего наряда
Она ко мне прильнула, как дриада,
И так, целуя тыщу раз подряд,
Шептала тихо: «Милый мой, ты рад?»
То было наяву, а не во сне!
Но все переменилось ей в угоду:
Забвенье целиком досталось мне;
Себе она оставила свободу
Да ту забывчивость, что входит в моду.
Так мило разочлась со мной она;
Надеюсь, что воздастся ей сполна.
Это не совсем обыкновенные петраркианские стихи, выламывающиеся из канона. Следующие более традиционные: «Отвергнутый влюбленный призывает свое перо вспомнить обиды от немилосердной госпожи». Это не самого Уайетта название. Просто его стихи долгое время ходили в рукописях и только через 15 лет после его смерти были напечатаны в антологии. И составитель дал им такие описательные названия.
Перо, встряхнись и поспеши,
Еще немного попиши
Для той, чье выжжено тавро
Железом в глубине души;
А там — уймись, мое перо!
Ты мне, как лекарь, вновь и вновь
Дурную сбрасывало кровь,
Болящему творя добро.
Но понял я: глуха любовь;
Угомонись, мое перо.
О, как ты сдерживало дрожь,
Листы измарывая сплошь! —
Довольно; это все старо.
Утраченного не вернешь;
Угомонись, мое перо.
С конька заезженного слазь,
Порви мучительную связь!
Иаков повредил бедро,
С прекрасным ангелом борясь;
Угомонись, мое перо.
Жалка отвергнутого роль;
К измене сердце приневоль —
Найти замену не хитро.
Тебя погубит эта боль;
Угомонись, мое перо.
Не надо, больше не пиши,
Не горячись и не спеши
За той, чьей выжжено тавро
Железом в глубине души;
Угомонись, мое перо.
Кадр из фильма «Еще одна из рода Болейн»
Легендой стали в английской литературе отношения Томаса Уайетта и королевы Анны Болейн. Когда они познакомились, она была еще молоденькой придворной, приехавшей из Франции. Между ними возникли какие-то отношения, по крайней мере куртуазная игра уж точно. А было ли что больше — никто со свечкой не стоял. В частности, Уайетт написал такое стихотворение: «О своей госпоже, которую зовут Анной»:
Какое имя чуждо перемены,
Хоть наизнанку выверни его?
Все буквы в нем мучительно блаженны,
В нем — средоточье горя моего,
Страдание мое и торжество.
Пускай меня погубит это имя, —
Но нету в мире имени любимей.
Анна Болейн
Генрих VIII очень много совершил для того, чтобы добиться любви Анны и иметь возможность на ней жениться. Из-за этого произошла Реформация, он порвал с Римом, отверг Катерину Арагонскую. С ухаживанием Генриха VIII связано это стихотворение, которое называется: Noli me tangere («Не трогай меня»). По сути, это свободный перевод Петрарки:
Кто хочет, пусть охотится за ней,
За этой легконогой ланью белой;
Я уступаю вам — рискуйте смело,
Кому не жаль трудов своих и дней.
Порой, ее завидя меж ветвей,
И я застыну вдруг оторопело,
Рванусь вперед — но нет, пустое дело!
Сетями облака ловить верней.
Попробуйте и убедитесь сами,
Что только время сгубите свое;
На золотом ошейнике ее
Написано алмазными словами:
«Ловец лихой, не тронь меня, не рань:
Я не твоя, я цезарева лань».
(…)
Чем закончилась вся эта история известно: Генрих VIII казнил свою вторую жену Анну Болейн, присовокупив еще несколько придворных, которых он обвинил в сговоре с ней. Среди них должен был быть и Томас Уайетт. Но ему повезло. За него вступились влиятельные люди, и его освободили. Но прежде он имел возможность наблюдать из окна своей камеры казнь Анны во дворе Тауэра.
Мне бы хотелось показать один образчик творчества самого Генриха VIII. Он тоже писал стихи, музыку и считал себя истинным рыцарем. Вот адресованная Анне песня «Зелень остролиста».
Зелень остролиста
и верного плюща,
Пусть ветер зимний злится,
по-прежнему свежа
Зелень остролиста.
Как остролист зеленый
Не изменяет цвет,
Так, в госпожу влюбленный,
Не изменюсь я, нет.
Зелень остролиста, и т. д.
Так зеленеет остролист
И зеленеет плющ,
Когда с дубов слетает лист
И холод в поле злющ.
Зелень остролиста, и т. д.
Своей прекрасной даме
Божусь я и клянусь,
Что к ней одной пылаю
И к ней одной стремлюсь.
Зелень остролиста, и т. д.
Прощай, драгая дама,
Прощай, душа моя!
Поверь, не увядает
К тебе любовь моя.
Зелень остролиста
и верного плюща,
Пусть ветер зимний злится,
по-прежнему свежа
Зелень остролиста.
(…)
Елизавета I
Следующая история любви, куртуазная история — это история королевы и ее фаворита сэра Уолтера Рэли. Он — типичный человек Возрождения. Обладавший многими талантами — воин, мореплаватель, поэт, ученый и фаворит Елизаветы I. Он сменил на этом посту графа Лестера и оставался на нем вплоть до позднего фаворита графа Оксфорда, который кончил свои дни на эшафоте. Кстати, сэр Уолтер Рэли тоже кончил на эшафоте, но это было уже в следующее царствование Иакова I.
Его отношения с Елизаветой были небезоблачными, и он не раз попадал в опалу. И было за что. Например, он соблазнил одну из фрейлин королевы и женился на ней. За это был посажен в Тауэр. Вышел оттуда благодаря стечению обстоятельств и своим трогательным стихам, которые он оттуда писал королеве.
Кадр из фильма «Елизавета. Золотой век»
Королева тоже писала стихи. Вот эти, например, определенно адресованы сэру Уолтеру:
Мой глупый мопс, что приуныл, чудак? —
Не хмурься, Уолт, и не пугайся так.
Превратно то, что ждет нас впереди;
Но от моей души беды не жди.
Судьба слепа, твердят наперебой,
Так подчинюсь ли ведьме я слепой?
Ах, нет, мой мопсик, ей меня не взять,
Будь зрячих глаз у ней не два, а пять.
Фортуна может одолеть порой
Царя, — пред ней склонится и герой.
Но никогда она не победит
Простую верность, что на страже бдит.
О, нет! Я выбрала тебя сама,
Взаймы у ней не попросив ума.
А если и сержусь порой шутя,
Не бойся и не куксись как дитя.
Для радостей убит, для горя жив, —
Очнись, бедняга, к жизни поспешив!
Забудь обиды, не грусти, не трусь —
И твердо знай, что я не изменюсь.
сэр Уолтер Рэли
Сэр Уолтер Рэли был не робкого десятка, но имея дело с такой властной королевой, у которой слово с делом не расходилось, можно было порой и испугаться. (…)
Теперь мы подошли к Шекспиру. В 1593 году в разгар сонетного бума, во время очередной эпидемии чумы, которая заставила власти Лондона закрыть театры, Шекспир пишет поэму. Казалось бы, это не его дело, но ему хотелось утвердиться и в жанре любовной поэмы. Он посвятил ее, кажется, графу Ризли, лорду Саутгемптонскому.
Тема выбрана очень известная — Венера и Адонис. Венера встречает охотника Адониса, влюбляется в него, предлагает ему свою любовь, но тот строптивится. И вот как он это делает:
Изображение: фрагмент картины Тициана «Венера и Адонис»
В тот час, когда в последний раз прощался
Рассвет печальный с плачущей землей,
Младой Адонис на охоту мчался:
Любовь презрел охотник удалой.
Но путь ему Венера преграждает
И таковою речью убеждает:
«О трижды милый для моих очей,
Прекраснейший из всех цветов долины,
Ты, что атласной розы розовей,
Белей и мягче шейки голубиной!
Создав тебя, природа превзошла
Все, что доселе сотворить могла.
Сойди с коня, охотник горделивый,
Доверься мне! — и тысячи услад,
Какие могут лишь в мечте счастливой
Пригрезиться, тебя вознаградят.
Сойди, присядь на мураву густую:
Тебя я заласкаю, зацелую.
Знай, пресыщенье не грозит устам
От преизбытка поцелуев жгучих,
Я им разнообразье преподам
Лобзаний — кратких, беглых и тягучих.
Пусть летний день, сияющий для нас,
В забавах этих пролетит, как час!
Сказав, за влажную ладонь хватает
Адониса — и юношеский пот,
Дрожа от страсти, с жадностью вдыхает
И сладостной амброзией зовет.
И вдруг — желанье ей придало силы —
Рывком с коня предмет свергает милый!
Одной рукой — поводья скакуна,
Другой держа строптивца молодого,
Как уголь, жаром отдает она;
А он глядит брезгливо и сурово,
К ее посулам холоднее льда,
Весь тоже красный — только от стыда.
На сук она проворно намотала
Уздечку — такова любови прыть!
Привязан конь: недурно для начала,
Наездника осталось укротить.
Верх в этот раз ее; в короткой схватке
Она его бросает на лопатки.
И быстро опустившись рядом с ним,
Ласкает, млея, волосы и щеки;
Он злится, но лобзанием своим
Она внезапно гасит все упреки
И шепчет, прилепясь к его устам,
«Ну нет, браниться я тебе не дам!»
Он пышет гневом, а она слезами
Пожары тушит вспыльчивых ланит
И сушит их своими волосами,
И ветер вздохов на него струит...
Он ищет отрезвляющее слово —
Но поцелуй все заглушает снова!
Как алчущий орел, крылом тряся
И вздрагивая зобом плотоядно,
Пока добыча не исчезнет вся,
Ее с костями пожирает жадно,
Так юношу прекрасного взахлеб
Она лобзала — в шею, в щеки, в лоб.
От ласк неукротимых задыхаясь,
Он морщится с досады, сам не свой;
Она, его дыханьем упиваясь,
Сей дар зовет небесною росой,
Мечтая стать навек цветочной грядкой,
Поимой щедро этой влагой сладкой.
Точь-в-точь как в сеть попавший голубок,
Адонис наш — в объятиях Венеры;
Разгорячен борьбой, розовощек,
В ее глазах прекрасен он без меры:
Так, переполнясь ливнями, река
Бурлит и затопляет берега.
Но утоленья нет; мольбы и стоны,
Поток признаний страстных и похвал —
Все отвергает пленник раздраженный,
От гнева бледен, от смущенья ал.
Ах, как он мил, по-девичьи краснея!
Но в гневе он еще, еще милее.
И так далее продолжается и в ту, и в другую сторону: атаки, оборона, снова атаки, и в конце концов Адонис бросает Венеру, отправляется на охоту, где гибнет. И она его оплакивает.
Поэма имела бешеный успех. Джойс, кажется, говорил, что эта поэма хранилась под подушкой у каждой лондонской красавицы. Было 16 изданий. Из них девять при жизни Шекспира. Вот такие были вкусы того времени.
Кадр из фильма «Влюбленный Шекспир»
И конечно, я не могу проигнорировать самого оригинального и дерзкого поэта того времени — Джона Донна. В 1592-1593 годах он начал писать, ему было 21-22 года. Он был моложе Шекспира. Его стихи при жизни не публиковались, но это было в обычаях того времени, подразумевалось, что у той изысканной публики, у которой есть деньги, чтобы дать писарю несколько пенни или шиллингов переписать стихи, достойные того, чтобы их читать, а черни это ни к чему.
Джон Донн говорил, что стихи — возлюбленные его молодости, а богословие — законная жена его старости. Во второй половине жизни он был священником, настоятелем собора святого Павла. Я прочту две элегии.
Элегия VII («Любовная наука»)
Дуреха! сколько я убил трудов,
Пока не научил, в конце концов,
Тебя — премудростям любви. Сначала
Ты ровно ничего не понимала
В таинственных намеках глаз и рук;
И не могла определить на звук,
Где дутый вздох, а где недуг серьезный;
Или узнать по виду влаги слезной,
Озноб иль жар поклонника томит;
И ты цветов не знала алфавит,
Который, душу изъясняя немо,
Способен стать любовною поэмой!
Как ты боялась очутиться вдруг
Наедине с мужчиной, без подруг,
Как робко ты загадывала мужа!
Припомни, как была ты неуклюжа,
Как то молчала целый час подряд,
То отвечала вовсе невпопад,
Дрожа и запинаясь то и дело.
Клянусь душой, ты создана всецело
Не им (он лишь участок захватил
И крепкою стеной огородил),
А мной, кто, почву нежную взрыхляя,
На пустоши возделал рощи рая.
Твой вкус, твой блеск — во всем мои труды;
Кому же, как не мне, вкусить плоды?
Ужель я создал кубок драгоценный,
Чтоб из баклаги пить обыкновенной?
Так долго воск трудился размягчать,
Чтобы чужая втиснулась печать?
Объездил жеребенка – для того ли,
Чтобы другой скакал на нем по воле?
Элегия XIX (На раздевание возлюбленной)
Скорей сударыня! я весь дрожу,
Как роженица, в муках я лежу;
Нет хуже испытанья для солдата —
Стоять без боя против супостата.
Прочь — поясок! небесный Обруч он,
В который мир прекрасный заключен.
Сними нагрудник, звездами расшитый,
Что был от наглых глаз тебе защитой;
Шнуровку распусти! уже для нас
Куранты пробили заветный час.
Долой корсет! он — как ревнивец старый,
Бессонно бдящий за влюбленной парой.
Твои одежды, обнажая стан,
Скользят, как тени с утренних полян.
Сними с чела сей венчик золоченый —
Украсься золотых волос короной,
Скинь башмачки — и босиком ступай
В святилище любви — альковный рай!
В таком сиянье млечном серафимы
На землю сходят, праведникам зримы;
Хотя и духи адские порой
Облечься могут лживой белизной, —
Но верная примета не обманет:
От тех — власы, от этих плоть восстанет.
Моим рукам-скитальцам дай патент
Обследовать весь этот континент;
Тебя я, как Америку, открою,
Смирю — и заселю одним собою.
О мой трофей, награда из наград,
Империя моя, бесценный клад!
Я волен лишь в плену твоих объятий.
И ты подвластна лишь моей печати.
Явись же в наготе моим очам:
Как душам — бремя тел, так и телам
Необходимо сбросить груз одежды,
Дабы вкусить блаженство. Лишь невежды
Клюют на шелк, на брошь, на бахрому —
Язычники по духу своему!
Пусть молятся они на переплеты,
Не видящие дальше позолоты
Профаны! Только избранный проник
В суть женщин, этих сокровенных книг,
Ему доступна тайна. Не смущайся, —
Как повитухе, мне теперь предайся.
Прочь это девственное полотно! —
Ни к месту, ни ко времени оно.
Продрогнуть опасаешься? Пустое!
Не нужно покрывал: укройся мною.
Марина Бородицкая
Марина Бородицкая: Я хочу вас познакомить с интересной и малоизвестной у нас компанией поэтов, называвшихся поэтами-кавалерами. Среди 15 имен больше половины у нас никогда не переводились и не публиковались. А ребята были замечательные.
Кавалерами их прозвали не за ухаживания за дамами, хотя они этим тоже занимались, а за то, что они в гражданской войне XVII века держали сторону короля Карла. Это было благородное, но заранее проигранное дело.
Самый из них знаменитый и талантливый Роберт Геррик. Он был священником, но входил тоже в эту компанию. Думаю, вы тут узнаете шекспировские мотивы.
«Любовь не знает отвращения»
Для меня всех краше та,
Что люблю: худа ль, толста,
Долговяза и сутула
Или чуть повыше стула;
Будь у ней предлинный нос
Иль в осанке перекос,
Щеки впалы, зубы скверны,
Все черты несоразмерны,
Будь она красна, бледна,
В конопушках вся спина,
Широки, узки ли губы,
Волос тонкий или грубый,
Или нет волос в помине,
Для меня она — богиня!
А вот это типично куртуазное стихотворение.
«Отчего покраснели розы»
Хвалились розы белизной
Перед моею милой,
Но плечи оголивши в зной,
Сафо их посрамила.
И розы белые тогда,
Столь гордые доселе,
Покрылись краскою стыда
И ярко заалели.
Все это очень мило, но у него есть еще второе стихотворение. Я обожаю эти антитезы, потому что это уже какая-то автопародия.
Изображение: Сандро Боттичелли «Весна»
«Отчего посинели фиалки»
Венера, кудри надушив,
В густой бродила чаще,
Фиалки же в лесной глуши
Благоухали слаще.
И в гневе нежных лепестков
Не пощадив, богиня
Избила их до синяков,
Что не сошли доныне.
А вот это стихотворение Геррика вообще обычно никто никогда не читает, и никто его не практически не переводил — это заигрывание с площадной стихией. Он сам это назвал эпиграммой.
«Джек и Джилл» (Эпиграмма)
— Я есть хочу, — сказала Джеку Джилл,
А Джек свои уста ей предложил:
Мол, насыщайся! — Чем же? — Поцелуем.
Целуясь, мы амброзией пируем:
Так говорит поэт. — Что мне поэт?
С амброзии он высох, как скелет.
Я есть хочу, да вволю, до отвала,
Чтоб за ушами и в заду трещало!
Теперь переходим к Томасу Кэрью, правильно Кэру его произносить. У него очень много любовной лирики. Я чуть-чуть покажу, чтобы тоже были взлеты и снижения. И необычный ракурс. Вот это очень высоко.
«В защиту вечной любви» (Песня)
Не тех бы я влюбленными нарек,
Чей фитилек
Дрожит и тлеет,
Едва лишь расставанием повеет,
Не тех, кто как бумага: вспыхнул раз —
И вмиг погас,
Но самых стойких — тех, кому по силам
Весь век любить с неугасимым пылом.
Живительный огонь в груди моей
Куда сильней
Сей плоти бренной:
Истлеет тело, но любовь нетленна.
Как за свечою, я сойду за ней
В страну теней,
И самый прах мой, в урну заключенный,
Затеплится лампадою бессонной.
А вот это очень низко. Но такие были нравы.
«Последнее блаженство»
Ни звон монет, ни свет наук,
Ни дети, ни жена, ни друг,
Ни почести и ни награды
Желанной не дают отрады.
Всё исчезает без следа…
Не в этом счастье, господа!
Нет, вы мне дайте ученицу —
Годков тринадцати юницу,
До буквы алфавит любви
Постигшую, с огнем в крови,
С распущенной душистой гривой,
Что треплет ветерок игривый.
Ее касанье разожжет
И праведника, свежий рот
Заставит старца сбросить годы
И ковылять на зов природы,
Задорный блеск лукавых глаз
Затмит сверкающий алмаз,
А плотью нежной и упругой
Двух горок, наметённых вьюгой,
Зевс похотливый тешит взгляд,
Готов на новый маскарад.
В ее объятьях, снова молод,
Давно угасший чуя голод,
Я воском в огненном жару
Займусь, растаю и умру.
Вот вам блаженство, вот отрада —
Мне больше ничего не надо.
И чтобы оправдать замечательного поэта Томаса Кэрью под конец стихотворение, опередившее свое время.
«Могущество любви»
В те давние, начальные века,
Когда любовь была еще дика,
Влекомая желаньем ненасытным,
На всё, что ей казалось аппетитным,
Она кидалась жадно, ни стыда
Не зная, ни приличий. В те года
Как желуди созревшие из бора,
Как воду из речушки, без разбора
Мужчины брали женщин: было так,
Пока не вспыхнула, разъявши мрак,
Божественная искра, что дремала
В сердцах безгласных с самого начала, —
И в первый раз огнем любви объят,
Свой выбор сделал наш далекий брат.
(…)
А вот это некто Майлдмей Фейн, граф Вестморлендский, писал замечательные стихи и очень стеснялся их публиковать, пока Геррик не посвятил ему стихотворение: «Вы лорд, вы граф, нет, больше — вы поэт!»
Он тогда решился и книжечку все-таки опубликовал. А стихи у него замечательные.
«Скисшее тесто»
Господь наш — добрый хлебопек,
Он меру соблюдал как мог,
Адам же с Евой наблажили —
Закваски в чан переложили
И весь испортили замес:
Что нам ни падает с небес,
Травою сорной всходит пышно,
Не видно в нас, да и не слышно
Творца. Положим, и сорняк —
Всё промысла Господня знак,
И все ж из нас не будет толку,
Пока не выйдем на прополку.
И вот у него чудесное маленькое любовное стихотворение. Оно представляет собой модную в те времена развернутую метафору. Все стихотворение — одно предложение.
«Хвала Фиделии»
Построй корабль и оснасти
Его для дальнего пути,
Найми команду похрабрей,
Приставь к мортирам пушкарей,
Расчисти трюм под ценный груз
И, с ветром заключив союз,
Спеши на промысел; когда ж,
Испанца взяв на абордаж,
Добудешь амбру, шелк и злато
И всё, чем Индия богата, —
Знай: весь не стоит твой трофей
Одной Фиделии моей!
А был еще совершенно неизвестный у нас поэт Вильям Хабингтон. Он среди всех этих кавалеров отличался исключительным целомудрием и все свои стихи посвящал жене. Называл ее Кастара, что означает «чистый алтарь». А вообще-то ее звали Люси Герберт.
«В разлуке с Кастарой»
Нет, я не хвор. Я мертв. Подите прочь,
Друзья! Иль вы, отчаявшись помочь,
Разъять меня решили для науки,
Чтоб вызнать, отчего терпел я муки?
Но я всё тот же, говорите вы —
Вам это только чудится, увы!
Здесь некий дух, прервав свои скитанья,
Мои на время принял очертанья,
Иль кто-то телу приказал: «Живи,
Покуда ты — вместилище любви».
Но сам я мертв. Я лишь прошу, не надо
Мрачить слезами пышного обряда:
Вы только плоть зароете мою,
Душа же — с милой: стало быть, в раю.
«Против тех, кто считает всех женщин нечестивыми»
Видать, в чумной родился год,
Не слышал песен от рожденья,
И воду пил лишь из болот,
И звезды видел лишь в паденье,
Кто убежден,
Что нет на свете честных жен.
Не всякий год приходит мор
И засыхает луг от жажды.
Все утвержденья ваши — вздор,
Спешите к нам, и скажет каждый:
— О чудный вид!
Не всё подделка, что блестит.
Судить ли, видя светлячка,
Что всякое-де пламя ложно?
И если женщина низка
И непотребна, разве можно
Про женщин всех
Сказать, что ими правит грех?
Кастара, ангел чистоты,
Средь женщин праведных и строгих,
Я верю, засияешь ты
Звездою первой среди многих.
А если нет —
Пребудь единственной, мой свет!
Сэр Уильям Давенант — драматург и поэт, которого считали в некоторых кругах незаконным сыном Уильяма Шекспира. Он родился в 1606 году в Оксфорде, где его отец держал гостиницу «Корона» и некоторое время исполнял должность мэра. В «Короне» обычно останавливался Шекспир по дороге из Лондона в Стратфорд и обратно. Мама Давенанта славилась живостью нрава. Он сам не опровергал и даже поддерживал эту легенду.
Я сейчас прочту два стихотворения. Одно — классика жанра. А второе автопародия.
«Утренняя серенада»
Встряхнулся жаворонок среди трав,
И пробуя росистый голосок,
Он к твоему окну летит стремглав,
Как пилигрим, спешащий на восток.
«О, пробудись! — поет он с высоты, —
Ведь утро ждет, пока проснешься ты!»
По звездам путь находит мореход,
По солнцу пахарь направляет плуг,
А я влюблен, и брезжит мне восход
С твоим лишь пробужденьем, нежный друг.
Сбрось покрывало, ставни раствори —
И выпусти на волю свет зари!
Красиво да? И вот такая песня:
Изображение: Джованни Беллини «Молодая женщина за туалетом»
Воспрянь от сна, моя краса!
Воспрянь и приоткрой
Свои прекрасные глаза:
Один, потом второй.
Встречай зевотой новый день,
Умыться не забудь,
Сорочку чистую надень
И сверху что-нибудь.
Ты ночь спала, моя любовь,
Зачем же спать и днем?
Уже воспел свою морковь
Разносчик под окном,
Судачат девы у ворот,
Торгует хлебопек,
Малец хозяину несет
Начищенный сапог…
Воспрянь! Уж завтрак на столе:
Лепешки ждут, мой свет,
Овсянка жидкая в котле —
Ее полезней нет.
А коли портит аппетит
Тебе вчерашний хмель,
Отлично силы подкрепит
С утра целебный эль.
Очень хороший поэт, хотя он не был хорошим кавалером — его даже в предательстве обвиняли — Эдмунд Уоллер. Я прочту его хрестоматийное стихотворение.
«Пояс»
Ее короткий поясок
Теперь чело мое облек:
Вот королевская награда,
Иного мне венца не надо.
Силок для лани молодой,
Нимб над манящею звездой:
Любовь и мука, гнев и милость —
Всё в этом круге уместилось.
Простая ленточка на вид —
Но мир, что ею был обвит,
Отдайте мне, а тот возьмите,
Что в лунной заключен орбите!
И наконец мы переходим к Джону Саклингу. Он был кавалер из кавалеров — задира, бретер, забияка, очень талантливый поэт, пьяница, бабник. Все, что полагается. 32 или 33 года он прожил. Промотал отцовское наследство, из которого большую часть угрохал на безнадежное дело короля и кавалерства: снаряжал роты в королевскую гвардию за свой счет, только забыл их обучить — их разгромили в бою. Зато говорят, что у них было очень красивое обмундирование. В общем, растратив состояние, он добровольно принял смерть. Прожил очень яркую жизнь.
Вот его сонет, в смысле песенка:
Твоих лилейно-розовых щедрот
Я не прошу, Эрот!
Не блеск и не румянец
Нас повергают ко стопам избранниц.
Лишь дай влюбиться, дай сойти с ума,
Мне большего не надо:
Любовь сама —
Вот высшая в любви награда!
Что называют люди красотой?
Химеру, звук пустой!
Кто и когда напел им,
Что краше нет, мол, алого на белом?
Я цвет иной, быть может, предпочту —
Чтоб нынче в темной масти
Зреть красоту
По праву своего пристрастья.
Искусней всех нам кушанье сластит
Здоровый аппетит,
А полюбилось блюдо —
Оно нам яство яств, причуд причуда!
Часам, заждавшимся часовщика,
Не всё ль едино,
Что за рука
Взведет заветную пружину?
Стихотворение со сквозной темой, в котором возлюбленная представляется осаждаемой крепостью. Написано с замечательной живостью.
Я эту крепость осадил
Тому уж больше года,
И впрямь не пожалел я сил
Для долгого похода.
Разведку вел под градом стрел,
В ночи копал траншеи,
Сигналы глаз прочесть умел
И с губ срывал трофеи.
Я порох из горючих слов
Закладывал в подкопы,
Мостил речами топкий ров,
Торил кружные тропы, —
Всё зря! Тогда пустил я в ход
Проклятий канонаду:
Бьют пушки в лад, но стойкий град
Не просит снять осаду.
Но я был тверд: мятежный форт
Решил я взять измором,
К лобзаньям доступ перекрыв
И восхищенным взорам.
Но крепость не сдавалась; мне ж
Пришлось, победы ради,
На дальний отступить рубеж
И спрятаться в засаде.
И что ж? Противник мой ничуть
Не удручен пропажей:
На лагерь брошеный взглянуть
Она не вышла даже!
Шпиона я заслал, и весть
Из форта он доставил:
Мол, некто по прозванью Честь
Там гарнизон возглавил.
Коль так — прощай, мой нежный враг,
Не взять мне бастиона:
Не просит Честь ни пить, ни есть,
И бдит она бессонно.
Дурак, что проливал я кровь
И взять мечтал твердыню,
Где морят голодом любовь,
Чтоб напитать гордыню!
А вот здесь он почти буквально перепел Шекспира.
«Против взаимности в любви»
Соединенье любящих сердец —
Вот глупости чистейшей образец!
Я б грешников казнил таким проклятьем,
Чтоб от любви взаимной век страдать им.
Любовь капризна, как хамелеон:
Сыт воздухом, от пищи дохнет он.
Обиды, страхи, ссор минутных грозы,
Улыбка, просиявшая сквозь слезы, —
Вот корм любви, вот истинная сласть,
А насыщенье только губит страсть:
Так мы, во сне изведав наслажденье,
С утра досадуем на пробужденье.
О, я умру от ужаса, когда
Мне милая однажды скажет «да»!
Ведь женщина, хотя бы и царица,
В любви, уж верно, с тою не сравнится,
Кого мы, в дерзких уносясь мечтах,
Не на перине зрим, но в облаках.
Согласна — значит, шлюха, если даже
Она чиста как снег иль пух лебяжий,
И холоден дружок с ней неспроста:
Молитвы горячей в разгар поста.
Так будь тверда, любовь моя, не надо
Мне уступать: желанье — нам награда
И сладостных видений череда,
Каким не воплотиться никогда.
И вот последний из сегодняшних поэтов, кого я хочу показать. Тоже кавалер из кавалеров, красавец мужчина, Ричард Лавлейс, он же Ловелас, или Ловлас в неправильной русской транскрипции.
Вот его хрестоматийное стихотворение. Строчки из него цитировал Ретт Батлер, прощаясь со Скарлетт О’Хара.
«Лукасте, уходя на войну» (Песня)
Меня неверным не зови
За то, что тихий сад
Твоей доверчивой любви
Сменял на гром и ад.
Да, я отныне увлечен
Врагом, бегущим прочь,
Коня ласкаю и с мечом
Я коротаю ночь.
Я изменил? Что ж — так и есть!
Но изменил любя:
Ведь если бы я предал честь,
Я предал бы тебя.
Кадр из фильма «Унесенные ветром»
И последнее стихотворение. Надо взять верный тон. Я хотела немного скабрезное прочесть, но прочту возвышенное.
«К Алтее — из тюрьмы»
Когда в узилище ко мне
Летит Эрот шальной
И возникает в тишине
Алтея предо мной,
Когда в душистых волосах
Тону средь бела дня, —
Какие боги в небесах
Свободнее меня?
Когда, заслышав плеск и звон,
Я уношусь на пир,
Где Темзою не осквернен
Веселья эликсир,
Где льется пламенный рубин,
Печали прочь гоня, —
Какие рыбы средь глубин
Свободнее меня?
Когда, как песенка щегла,
Презревшего тюрьму,
Из уст моих летит хвала
Монарху моему:
О том, как длань его щедра,
Тверда его броня, —
Какие над землей ветра
Свободнее меня?
Уму и сердцу не страшна
Решетка на окне:
И в клетке мысль моя вольна,
Любовь моя — при мне,
Ей нипочем любой засов,
Любая западня…
Лишь ангелы средь облаков
Свободнее меня!