Словами про предвзятое мнение, которое предлагается отбросить, директор музея Зельфира Трегулова открыла выставку «Иван Айвазовский. К 200-летию со дня рождения», первую масштабную ретроспективу главного отечественного мариниста в стенах Третьяковской галереи. Выяснилось, что хотя у Ивана Айвазовского (1817-1900) состоялось порядка сотни прижизненных персональных выставок, в ГТГ после его смерти прошла лишь одна небольшая — в 2001 году. Отметить юбилей крымского художника решили за год до исторической даты.
Экспозицию в 200 произведений, включая 120 картин, 55 графических работ, архивные материалы, фарфоровый сервиз, делавший и без того практически массовые сюжеты этого маэстро (шутка ли, за всю жизнь он создал порядка 6000 картин) еще более массовыми, макеты кораблей, глобусы, — Третьяковка, естественно, делала в складчину с другими собраниями. И это в смысле творчества Айвазовского тоже собрания показательные. Кроме Русского музея (где хранятся главные работы будущего юбиляра), тут Феодосийская картинная галерея имени И.К. Айвазовского (как известно, открытая им самим на собственные средства в 1880 году), ереванская Национальная галерея Армении (не меньше известно, что отец Айвазовского — Константин Гайвазовский, перебравшийся в Феодосию из польской Галиции Геворг Айвазян, ставший называть себя на польский манер), петербургские музеи-заповедники «Петергоф», «Царское Село», «Павловск» (маэстро всегда был востребован при дворе) и питерские же Центральный военно-морской музей и Всероссийский музей Пушкина. Еще тут поучаствовали РГАЛИ и «Музей Москвы», а также несколько региональных музеев. В довесок некоторые произведения взяли из шести частных коллекций.
Директор ГТГ Зельфира Трегулова на презентации выставки «Иван Айвазовский. К 200-летию со дня рождения» . Фото: агентство городских новостей «Москва»
Кстати, Министерство культуры Украины уже выразило протест в связи с вывозом из Крыма работ Айвазовского и призвало к бойкоту мировым сообществом российских музеев, совершающих подобные действия. Но в пресс-службе Третьяковской галереи нам сообщили, что поскольку непосредственно в музей никаких обращений не поступало, они никаких официальных заявлений не делали.
Айвазовский на выставке предстает живописцем имперского масштаба и, назовем это так, имперского же патриотизма. К тому же — патриотом родной Феодосии и Крыма в целом. О злободневных политических коннотациях организаторы, впрочем, не упоминают, стараясь сфокусироваться на своем герое именно как на художнике-романтике с «эмоциональностью, красотой живописи, виртуозностью и утонченностью технического мастерства». И добавляют в пресс-релизе для того, чтобы уж точно не оставалось разночтений, что «важнейшее качество полотен Айвазовского, которое подкупает зрителя, состоит в том, что в них всегда считывается оптимистический настрой и вера в положительный исход трагических событий». Что ж, оптимизм — то, что остается в кризисную пору.
Жанр выставки можно было бы определить как «курортное импортозамещение в картинках»: ожидаемо, начиная с холла Третьяковки на Крымском Валу, где еще нет картин, но шумит озвучка с пучиною морскою, до непосредственно выставочного пространства — вода, вода, кругом вода. Точечные вкрапления, к примеру, сухопутных снежных пейзажей вроде «Зимнего обоза в пути» погоды не меняют. И хотя морем и флотом был увлечен еще Петр I, в сфере российского искусства открывателем маринистики считают Айвазовского. Который, надо отметить, тоже был весьма успешен в глазах императора — уже Николая I.
Иван Гайвазовский (от первой буквы в оригинальной фамилии он откажется в 1841 году) ступени карьерной лестницы преодолевал на диво виртуозно. Сперва его рисунки, еще мальчишки, в Феодосии заприметил градоначальник Александр Казначеев (ставший и таврическим губернатором) и своего протеже отрекомендовал в Таврическую гимназию Симферополя, где учились дети действительного статского советника и прежнего губернатора Дмитрия Нарышкина, чья жена тоже не прошла мимо юного дарования и просила у художника Тончи о возможности будущему маринисту учиться в Риме. Живописец же этот, в свою очередь, добился, чтобы Гайвазовского приняли в Академию художеств в Петербурге, куда мальчика взяли указом императора. Сперва он был в классе пейзажной живописи, затем — батальной, его работы уже тогда интересовали Николая I.
Будут у живописца и аттестат на звание художника I степени, и поездка в Европу, и дружеские отношения с Карлом Брюлловым, с Гоголем и Глинкой. Айвазовский вообще, как сейчас бы сказали, «умел дружить». В Ватикане он подарит «Хаос» папе Григорию XVI, он будет дружен с Нахимовым, Лазаревым, Ермоловым. Он будет художником Главного морского штаба, погонными метрами живописи отмечающим исторические морские сражения прошлого — скажем, «Петр I при Красной Горке, зажигающий костер на берегу для подачи сигнала гибнущим судам своим») и настоящего, отметит 50-летие открытия Антарктиды и, с другой стороны, станет первым живописцем, запечатлевшим Суэцкий канал. Он будет много путешествовать, и даже когда на склоне лет отправится в США, умудрится и там устроить свою выставку. А наряду с его благоговейными записями о том, что император в очередной раз повелел ему написать картины, у Айвазовского, к примеру, будет записная книжечка с «заметками о ценах на написание морских видов Крыма и Кавказа», которую на нынешней ретроспективе тоже показывают.
Наконец, в 1864-м император Александр II подписал жалованную грамоту, дарующую имперскому маринисту титул потомственного дворянина. Помимо всего этого, мастер вел активную общественную жизнь, открыл, например, при своей мастерской в Феодосии художественную школу «Общая мастерская» (Айвазовский, к слову, вообще был против какого бы то ни было разделения по направлениям и группам в искусстве — наоборот, ему хотелось всех объединить), увлекался археологией, построил для родного города по своему проекту фонтан (разумеется, уже после своей картинной галереи). Наконец, имел дома в Феодосии, в Ялте и имение Шах-Мамай. У Айвазовского было много почитателей, однако хватало и тех, кто относился к нему со скептической иронией (бойко продававшиеся холсты мариниста его конкурент на этом поприще Алексей Боголюбов окрестил «подносами»). Но нрав у мариниста был, видимо, легкий, и все это в его душе не вызывало особых терзаний. Главное, он был творцом востребованным на высоком уровне, плодовитым (о чем повествует вывешенный в сети тизер к ретроспективе, с замедленной величественностью показывающий, что мастер работал до последней минуты и умер у холста с незавершенным «Взрывом на море») — и восторженным.
Он ведь восхищался не только морской гладью да морскими бурями, не только большими форматами, но и большими темами. Потому что есть, скажем, бесконечные штормы с хрестоматийным апогеем в виде «Девятого вала», на фоне которого с удовольствием фотографируются зрители, прося, чтобы было без рамы, как будто сами они внутри. Есть бесконечные персиково-розоватые закаты и романтические лунные ночи с белыми дорожками по воде, одинаково открыточные что в Гурзуфе, что в Константинополе, что в Венеции. Имеется, правда, еще вариация сразу на обе темы, без красочного неба, но раскатывающая панораму природных настроений «От штиля к урагану». Есть Крымская война с «Синопским боем» и победой вице-адмирала Нахимова, есть война русско-турецкая, в частности, со «Взрывом турецкого броненосца "Сейфи" в 1877 году на Дунае». А есть махины «Сотворение мира», «Всемирный потоп» и «Хождение по водам».
Ну а люди для мариниста практически не представляют интереса. Они стаффажны, и все, что от них требуется, — жестикулировать и тем обозначать свое отношение к происходящему на полотне. В бурю они ничтожны перед стихией, в штиль нужны, чтобы идиллически присутствовать на берегу и своим примером показывать, что человек создан для любования красотой мироздания. Художник, конечно, писал и портреты, но это явно была не его стихия. И когда в 1839 году он участвовал на Кавказе в десантной операции в районе Субаши и писал вице-адмирала Михаила Лазарева, все, кроме моря с парусами, выглядит скорее карикатурно.
У Айвазовского, похоже, была почти фотографическая память, и увиденные мотивы он использовал по многу раз. На обвинения в неправдоподобии его опусы стараются ответить романтическим порывом и эффектностью. У эффектности есть свой конструкт: главенство на холсте в основном остается то за морем, то за небом, в зависимости от того, что должно произвести большее впечатление. На смену гладкой-гладкой фактуре, означающей спокойствие, приходит пушистая морская пена из мазков с белилами, здания лучше смотрятся поближе к краю, люди — когда даны помельче, чтобы оттенять опять-таки море или небо. С одной стороны, нужна дотошность в изображении судов, с другой — романтический порыв для пейзажа. Этот самый порыв нагнетается и нагнетается при ограниченном наборе приемов. Так что, по большому счету, структурирование экспозиции по разделам -— «Морские симфонии», «Между Феодосией и Петербургом», «Художник Главного морского штаба», «Плененный тайной мирозданья» — здесь весьма условно.
Такая живопись — салонная, интерьерная, в больших количествах начинает работать против себя, а нового в теперешней ретроспективе — как раз объем. Да еще картина из собрания Третьяковки «У берегов Кавказа», которую прежде не экспонировали. С грозовым небом, бурными волнами, корабликом и шлюпкой, что вот-вот перевернутся. Еще организаторы пишут про «метафизику его работ, близкую современным художникам»... Не совсем понятно, что бы это значило. Из современников есть лишь видео-арт группы «Синий суп»: в отдельном павильоне, предваряющем выставку, бесконечно плещется море, и посреди него проходит неглубокий разрыв, никак не подразумевающий намеков, например, на исход.
Несмотря на все это, после «очереди на Серова» (и рекордной посещаемости выставки в 485 тысяч человек) с наплывом людей сейчас Третьяковка загодя пообещала справляться с предварительной продажей билетов на сайте, поскольку ретроспектива преподносится как хит. Как-никак Айвазовский — из разряда азбучных, а потому предсказуемо популярных истин.