Венецианский фестиваль набирает ход: австриец Ульрих Зайдль представил «Сафари» — очередное документальное разоблачение людской природы, посвященное охотящимся ради спорта; чилиец Кристофер Маррэй попробовал внести свой вклад в религиозное кино в «Слепом Христе»; лучшим же остается кино корейское. «Лента.ру» докладывает с места событий.
С нового фильма австрийца Ульриха Зайдля «Сафари» зритель обречен выйти в подавленных чувствах: на его глазах только что пристрелили и освежевали уотербака, зебру, жирафа. Надо отдать должное зверям намибийских саванн: врожденное благородство не покидает их даже в разделанном виде, даже когда от них остаются только куски мяса и голова с навсегда застывшим в недоумении взглядом. Но подлинные герои «Сафари» — не звери (хотя как посмотреть, вопрос формулировки), а господа, которые приезжают в Африку их пострелять. По прайс-листу («Импала? Хороша, но дороговата»), без угрызений совести, с набором чувств и мыслей на тему.
Зайдль показывает несколько охот белых людей в Намибии — от загрузки в джип до парадных фото с только что испустившим дух трофеем; все эти сцены, конечно, душераздирающи. Но центральное место в «Сафари» все же занимает его привычный, знакомый как по игровой трилогии «Рай», так и по документальным «В подвале» или «Животной любви» прием. Камера замирает на штативе, а любители охоты за трофеями усаживаются напротив, смотрят прямо в объектив и высказываются о том, что их волнует, — будь то желанное ружье или разница между людьми с белым и черным цветом кожи, цены на отстрел определенных животных или безобидность, даже полезность их любимого развлечения. Режиссер этих стрелков, среди которых хватает и женщин, формально не судит — здесь нет ни закадрового голоса, ни фигуры автора. Но инструментом осуждения становится уже сама постановка камеры.
Кадр из фильма «Сафари»
О том, чей именно взгляд имитирует австриец, он ненавязчиво намекнул в ранней своей работе «Иисус, ты знаешь», где камера располагалась в алтаре, у которого склонялись молящиеся. В «Сафари» с Зайдлем трудно не солидаризироваться, особенно когда наблюдаешь предсмертную агонию жирафа. Другое дело, что и ощущения праведности камеры, соглядатая и судьи этих охотников-туристов, тоже не возникает. Австриец слишком очевидно манипулирует ощущениями зрителя — даже, например, встык монтирует диалог о том, что человечество слишком уж расплодилось, с кадром, в котором несколько африканцев грызут ошметки очередного трофея. Поэтому тот гнев, который вызывает его фильм, сочетается с некоторым зрительским смущением, даже не вполне уместным тут стыдом — не только за самих охотников, но и за весь людской род сразу. И тот факт, что первый финальный титр поименно перечисляет появившихся в кадре убийц, это чувство компенсирует не слишком.
Не обходится без соглядатаев и герой показанного в основном конкурсе игрового фильма «Слепой Христос» чилийца Себастьяна Маррэя — что немудрено: с каждой минутой он все очевиднее ощущает себя если не Христом, то его пророком; как же без апостолов? Майкл (так зовут и персонажа, и сыгравшего его актера Сильву, все остальные артисты — непрофессионалы) уходит из родного захолустья, чтобы творить чудеса. Первое он пережил еще в детстве: когда пошел с другом в пустыню с богоискательскими целями, попросил прибить ему ладони к дереву, а следующей ночью «что-то почувствовал». Теперь он ищет того самого давно пропавшего товарища по имени Маурисио, который, по рассказам, покалечил ногу и опустился. Майкл хочет наложением рук избавить друга от боли. После пары ловко ввернутых притч и нескольких проявлений упрямства у него появляется пара десятков спутников-последователей — чудо хотят увидеть все.
Кадр из фильма «Слепой Христос»
В «Слепом Христе» вопросы веры и близости к богу обсуждаются так часто, что, конечно, в какой-то момент начинают казаться откровенным сарказмом — и режиссер об этом знает. Именно сарказм и останется от этой истории, когда крестный ход Майкла неминуемо обернется рожками да ножками. Маррэй, на первый взгляд, будто бы предельно серьезен, но чем дальше, тем больше издевается. Божественного, как справедливо замечает герой, в церковных ритуалах и официозе немного — но не больше его и в возомнившем себя пророком сухом мужчине из чилийской глубинки. Это не самая глубокая мысль — и если «Слепой Христос» ограничивается только ею, то цена ему не больше гроша. Другое дело, что подспудно здесь зреет еще одна идейная линия, уже куда более ценная. Маррэй, в сущности, показывает своего проповедника не столько блуждающим во тьме блюстителем веры, сколько все более заигрывающимся от своего спектакля артистом. В итоге шоу — неважно, насколько оно действительно чудесно, — первым утомляет самого героя. Похоже, фильм намекает на то, что и Иисус в какой-то момент просто устал работать на аудиторию.
Во тьме, буквальной и фигуральной, проводят большую часть своего времени и герои «Секретного агента» корейца Кима Чжи-уна — пока что лучшего фильма фестиваля, даром что показали его во внеконкурсной программе. Действие разворачивается в аннексированной японцами Корее 1930-х и начинается с показательного экшен-эпизода, погони толпы коллаборационистской полиции за бойцом сопротивления. Когда тот, раненый, оказывается зажатым в угол, то сначала последовательно отрывает от собственной ступни простреленный большой палец, а затем предпочитает пустить себе пулю в лоб вместо капитуляции. Как покажут следующие два часа, для многих его соратников эта судьба будет завидной. Наибольшие же потрясения ждут того, кто в первой сцене как раз руководит погоней — бывшего партизана, перебежавшего прямиком на должность капитана японской полиции, корейца Ли Чжон-хуля (большой артист Сон Кан-хо), ненавистного как тем, кого он предал, так и тем, ради кого предал.
Кадр из фильма «Секретный агент»
В «Секретном агенте» сплетается столько интриг и действует столько стукачей и информаторов, что он последовательно и успешно кружит голову от первой до последней минуты. На отметке примерно в час экранного времени Ким Чжи-ун и вовсе затягивает петлю сюжета вокруг зрителя так туго, что дальше уже не успеть отдышаться: за одним ураганным эпизодом следует другой, головы по обе стороны схватки слетают быстрее, чем проносятся пули, экшен сменяется сокрушительным насилием — и только дело сопротивления кажется все более безнадежным. Зато, доводя до гротескного предела приключенческую интригу и жертвы, которыми она обходится всем, кто в ней участвует, Ким вдруг возвращает зрителю другую надежду. Это идея о том, что жизнь, причем бурная, возможна в давно скуксившемся каноне военно-патриотического кино. Учитывая, как с этим жанром в последнее время носятся в России, для нас фильма важнее «Секретного агента» пока в 2016 году не было — жаль, конечно, что те, кто такое кино ставит на нашей почве, вряд ли его увидят: слишком увлечены патриотизмом.
