«Опасность свидетельских показаний очевидна: любой человек в нашем мире может быть осужден за преступление, которого не совершал, или лишен заслуженной награды исключительно на основании показаний свидетеля... Описанные в этой книге реальные дела в целом составляют историю о том, как моя жизнь благодаря моим исследованиям и попыткам использования их результатов в сфере правосудия пересекалась с жизнью людей, обвиняемых в насильственных преступлениях», — говорит Элизабет Лофтус, профессор психологии, одна из самых влиятельных современных исследователей, внесшая огромный вклад в понимание реконструктивной природы человеческой памяти. Своими наблюдениями над тем, как работает память, она делится в книге «Свидетель защиты: Шокирующие доказательства уязвимости наших воспоминаний», которая в скором времени выйдет в издательстве «КоЛибри». «Лента.ру» публикует фрагмент главы, посвященной особенностям детской памяти.
5 июля 1984 года в 16:15 в пригороде Чикаго, штат Иллинойс, пятилетняя Кэти Дэвенпорт выскочила из желтого микроавтобуса и крикнула: «Спасибо!» Ее лучшая подружка Пейдж Беккер с заднего сиденья корчила ей рожи, а она смеялась и в ответ тоже состроила ей забавную рожицу. Махнув на прощание рукой, она подбежала к матери, крепко прижалась и поцеловала ее.
— Ну, зайка, чем ты сегодня занималась в лагере? — спросила дочку Линор Дэвенпорт, когда они за ручку шли на кухню.
Кэти только пожала плечами.
— Ты играла с Пейдж? Нарисовала мне что-нибудь или научилась новым играм?
Миссис Дэвенпорт давно привыкла задавать дочери подробные вопросы и получать односложные ответы. «Пятилетние дети очень активны, внимание у них быстро переключается», — думала Линор, с любовью наблюдая за дочерью.
— Мы смотрели кино,—в конце концов выдавила из себя Кэти.
— Ну, хорошо. А что за фильмы?
Кэти уставилась вниз, на линолеум:
— Смешные фильмы.
— Смешные?
— Да, мультики. Про кроликов, эльфов. Правда смешные. — Кэти хихикнула. — Мамочка...
— Да? — Миссис Дэвенпорт погладила длинные каштановые волосы дочки.
— Ты знаешь, что пенис по-другому называется «член»?
Линор Дэвенпорт опустилась на колени и положила руки на плечи Кэти. Она смотрела ей прямо в глаза и изо всех сил старалась говорить спокойным голосом.
— Солнышко, — сказала она, — а где ты это слышала? Кэти чуть улыбнулась и краем глаза посмотрела на мать. — Это совсем не смешно, Кэти. Скажи мне, где ты слышала эти слова!
Кэти заплакала. Мать взяла ее на руки, отнесла к дивану в гостиной и села на него, держа ребенка на коленях.
— Доченька, — спросила она чуть погодя, — что произошло сегодня? Что ты делала в дневном лагере?
— Мамочка, я хочу есть. Можно немножко печенья?
— Сначала расскажи мне, а потом будем есть печенье. Что там было в мультиках, Кэти?
— Я видела тетю с длинными белыми волосами, летящую по воздуху. И дядю, у которого на голове было смешное.
— Смешное? — нахмурилась миссис Дэвенпорт.
— Смешное. Смешное плохое...
— Плохое? Ты хочешь сказать — страшное? Что ты имеешь в виду, Кэти?
— Просто плохое. Похоже на пенис. — Кэти снова хихикнула. — Пенис у него на голове.
— Кто вам сказал, что это пенис? — резким тоном произнесла миссис Дэвенпорт.
— Дети говорили. И Тони.
Кадр: фильм «Милые кости»
Тони? Миссис Дэвенпорт сосредоточилась, пытаясь вспомнить, кто такой Тони. А, конечно, это же новый вожатый в лагере, студент-медик — откуда же он? Из Северо-Западного университета? Симпатичный парень. Мексиканец или пуэрториканец, приятный и вежливый, очень любит детей. Он всегда собирает детей младшего возраста, играет с ними, обнимает их.
— Тони прикасался к тебе, Кэти? Тони трогал тебя там, где нельзя?
Кэти нахмурилась.
— Нет, — ответила она.
— Точно нет?
— Точно. Я думаю.
В тот же вечер, как только Кэти заснула, Линор Дэвенпорт позвонила матери Пейдж, Маргарет Беккер. Не рассказывала ли Пейдж о чем-нибудь необычном, что произошло в дневном лагере? Нет, ответила миссис Беккер, Пейдж ничего особенного не рассказывала. Линор Дэвенпорт поделилась с ней тем, что рассказала Кэти о плохих фильмах и пенисе на голове. Потрясенная миссис Беккер согласилась назавтра еще раз расспросить Пейдж. В течение следующих двух недель матери каждый день разговаривали друг с дружкой и каждый день беседовали со своими детьми, ласково успокаивая их, убеждая, что им нечего стыдиться, что ничего плохого не случится, если они расскажут правду, и никто не причинит им вреда.
В конце июля между Кэти Дэвенпорт и ее матерью состоялся еще один примечательный разговор.
— Солнышко, помнишь, несколько недель назад ты сказала мне, что Тони показывал тебе плохие фильмы?
Кэти покраснела:
— Да.
— Ты оставалась одна с Тони?
— Нет.
— Ты уверена, Кэти? Точно-точно нет?
— Честное слово, мама, мы ничего не делали, мы только пошли в ванную!
— В ванную? — Миссис Дэвенпорт не смогла скрыть беспокойства. — А что ты делала в ванной с Тони?
— Я надевала купальник. А он помогал мне.
— Он трогал тебя?
— Нет.
— Кэти, ну если он помогал тебе надеть купальник, значит, он трогал тебя.
— Я не знаю. Он помогал мне.
— К каким местам он прикасался?
— Ну, к руке... К спине... К голове.
— Он трогал тебя там, внизу, за интимное место?
— Нет.
— Точно нет?
— Точно. Я так думаю.
Как-то, примерно через три недели, в середине августа, миссис Дэвенпорт купала дочку в ванне. Когда мать намыливала ей ягодицы, Кэти сильно покраснела.
— Только ты можешь трогать меня за эти места, — сказала она.
— Правильно, Кэти.
— Другим никому нельзя. Тони нельзя.
— Тони когда-нибудь трогал тебя за эти места?
— Нет. — Кэти помотала головой.
— Кэти, если ты не скажешь правду, я не смогу тебе помочь.
— Ну, может быть.
Кэти колебалась, а затем добавила:
— Да.
— Где, Кэти... где ты была, когда это случилось?
— В ванной.
— Что еще делал Тони? Он просил тебя потрогать его? — Нет, — ответила Кэти.
Мать погладила ее по голове.
— Точно нет?
— Ну да.
— Да — это значит, что он действительно трогал тебя или не трогал?
— Ну да.
Кадр: фильм «Милые кости»
Миссис Дэвенпорт вынула дочь из ванны и стала вытирать ее полотенцем. Она изо всех сил старалась говорить спокойно:
— В каких местах он трогал тебя, Кэти?
— Пенис по-другому называется «член», — неожиданно сказала Кэти.
— Что делал Тони, Кэти?
— Он положил свой пенис мне на голову, — сказала Кэти. — А потом засунул его мне в рот.
Миссис Дэвенпорт позвонила в полицию.
(…)
Через несколько недель, сидя в своем офисе и просматривая записи бесед полицейских с двумя детьми, я вспомнила слова Курцмана, сказанные им во время нашего телефонного разговора. «У нас нет доказательств, — сказал он. — У нас только слова детей».
Я развернула кресло и вынула из шкафа для бумаг папку с надписью «Насилие над детьми». Прямо сверху в ней лежала статья из еженедельного журнала People за октябрь 1984 года о судебных делах в городе Джордане, Миннесота, связанных с насилием над детьми. На третьей странице статьи (всего в ней было четыре страницы) я нашла то, что мне было нужно. Женщина-прокурор Кэтлин Моррис резко комментировала оправдательный приговор по делу, в котором семейная пара обвинялась в сексуальном насилии над шестью детьми, включая своих трех сыновей. «Это не означает, что они невиновны, — утверждала Моррис. — Это означает, что мы живем в обществе, которое не верит детям».
Права ли она? Я вспомнила те не очень еще далекие времена, когда дети считались примитивными, неполноценными существами, не способными отличить правду от лжи, и им разрешалось находиться в зале суда только в присутствии взрослого свидетеля, готового подтвердить слова ребенка. В 1910 году известный немецкий педиатр горячо отстаивал точку зрения, что нельзя допускать, чтобы дети давали показания в суде. «Дети — самые ненадежные из всех свидетелей», — утверждал он.
Результаты психологических исследований, проведенных в начале ХХ века, как правило, подкрепляли такое отношение к показаниям детей. В 1911 году бельгийскому врачу Варендонку предложили оценить информацию, полученную от двух девочек в рамках расследования знаменитого дела об изнасиловании и убийстве. После обстоятельных бесед с детьми Варендонк пришел к выводу, что детьми можно манипулировать и что взрослые способны вынудить детей говорить то, чего хотят взрослые. Чтобы подтвердить свою точку зрения, он разработал несколько хитроумных экспериментов. В одном эксперименте девятнадцать семилетних детей попросили указать цвет бороды их учителя. Шестнадцать детей ответили, что борода у него «черная», хотя бороды у этого учителя не было вообще. Когда Варендонк попросил двадцать восьмилетних детей ответить на тот же вопрос, девятнадцать указали тот или иной цвет, и только один правильно сказал, что у мужчины вообще нет бороды. «Когда мы, все цивилизованные нации, откажемся от выслушивания детей в суде?» — спрашивал Варендонк.
В 1913 году один психолог изучил литературу по детской внушаемости и пришел к следующему заключению: «Во-первых, внимание ребенка распределяется не так, как у взрослого человека... Во-вторых, ребенок не способен критически относиться к заполнению пробелов в своей памяти и легко использует или случайную информацию, или свое воображение, или внушаемый ему материал».
Кадр: фильм «Милые кости»
В 1926 году социолог Браун выступил с дерзким заявлением о том, что «нельзя полагаться на память и разум ребенка», а затем предложил в качестве «превосходного правила» относительно внушаемости такую формулировку: «Женщины более внушаемы, чем мужчины, а дети более внушаемы, чем взрослые».
В следующие четыре десятилетия такие теории о присущей детям внушаемости господствовали как в научной сфере, так и среди неспециалистов. К детям по-прежнему относились как к недееспособным лицам, неспособным отличить фантазию от реальности, и в большинстве случаев в зал суда они не допускались. Даже если жертвой преступления был сам ребенок, законодательство разрешало прокуратуре направлять дело в суд только в том случае, когда есть еще хотя бы один взрослый свидетель, подтверждающий обвинение. Показания ребенка считались достоверными, если обвиняемый совершил преступление на глазах у взрослого, был пойман с поличным или признался. Работа судов, как и обстановка в семье, определялись старой поговоркой «Детей должно быть видно, но не слышно».
Но вследствие роста массовой политической активности в 1960-е годы, резкого усиления влияния организаций феминисток и органов опеки и попечительства, а также усиления заботы о правах ребенка в обществе в целом подобное существующее с давних пор отношение к детям начало меняться. Судьи и присяжные начали выслушивать детей, вместо критериев дееспособности («способен ли ребенок отличить правду от лжи?») появились возрастные ограничения, которые допускали привлечение свидетелей старше семи лет, и законодательные акты постепенно очищались от старых норм, требующих наличия еще одного свидетеля, подтверждающего слова ребенка-свидетеля. Теперь в зал суда часто допускаются уже дети старше четырех лет, и их показания всерьез рассматриваются судьями и присяжными.
Присутствие детей в зале суда становится все более обычным явлением, поскольку число дел о сексуальном насилии над детьми резко возросло. Похоже, что за каждым углом стоит и за каждым кустом прячется педофил. По данным журнала Time (выпуск от 21 января 1990 года), если в 1976 году было зарегистрировано 6000 случаев сексуального насилия над детьми, то в 1988 году было зарегистрировано уже примерно 350 000 подобных сообщений, то есть рост почти в шестьдесят раз. Означают ли эти цифры, что в прошедшее десятилетие имел место взрывообразный рост насилия? Или сами дети в более либеральной атмосфере 1980-х годов почувствовали себя свободнее и стали рассказывать о том, что они подверглись насилию?
И тут необходимо задать еще один очень трудный, пугающий вопрос: сколько таких сообщений о сексуальном насилии представляют собой ложные обвинения? В связи с этим возникает и другой важный вопрос: если некоторые из этих дел строятся на ложных обвинениях, то почему дети лгут?
Кадр: фильм «Милые кости»
Психологов, изучающих память детей и достоверность их показаний, можно разделить на два основных лагеря. К первому лагерю относятся ученые, полагающие, что, задавая детям суггестивные вопросы, можно увести ребенка в «другую версию реальности», так что иногда ребенок полностью принимает трактовку реальности собеседника, даже если эта трактовка не является истинной. Иными словами, со временем дети начинают путаться, и их первоначальные воспоминания размываются.
В другой лагерь входят ученые, утверждающие, что дети не будут сознательно говорить неправду о травмирующих событиях. Да, их можно сбить с толку соответствующими вопросами, когда речь идет о цвете чьих-то глаз или о том, что они ели на ужин в среду на прошлой неделе. Но если ребенок подвергся сексуальному насилию, он знает, что было, а чего не было. Согласно этой теории, дети, не имея собственного сексуального опыта, не способны фантазировать о сексуальных отношениях достаточно подробно, и их нельзя принудить или психологически обработать до такой степени, чтобы они обвинили в преступлении родителей, учителей или друзей. Дети не будут лгать сознательно.
Как ученый, более двух десятилетий изучающий память, восприятие и силу внушения, я считаю, что ключевое слово, которое важно запомнить, — это не лгать, а сознательно. Изменения в памяти, как правило, протекают на бессознательном уровне, и искажение воспоминаний происходит постепенно, без нашего умышленного вмешательства. И главная проблема не в том, что сбитый с толку ребенок начинает говорить неправду. Дело в том, что как в памяти взрослого человека, так и в памяти ребенка может содержаться ложная и противоречивая информация.
Даже если предположить, что детские воспоминания сопоставимы с воспоминаниями взрослых во всех аспектах, у детей все равно обнаруживаются свои проблемы с памятью. И поскольку мне удавалось заставить взрослых людей вспомнить, что в фильме об автомобильной аварии они видели разбитое стекло, хотя никакого разбитого стекла в нем не было, тот факт, что ребенок вспомнил медведя в фильме, где не было никаких медведей, уже не кажется фантастическим. Все мы, взрослые и дети, схожи в том, что являемся внушаемыми существами.
Перевод с английского Андрея Сатунина