«Выбирай сердцем» О платном лечении в стационаре в условиях пандемии

Пандемия COVID-19 внесла серьезные коррективы в плановое лечение других заболеваний. О том, как обстоят дела в этих условиях в частных клиниках, и о том, как нужно выбирать негосударственное медицинское учреждение, «Лента.ру» поговорила с руководителем центра «Медицина 24/7» Олегом Серебрянским.

«Лента.ру»: Были сообщения о том, что по крайней мере в Москве пройден пик заболеваемости ковидом. Как вы относитесь к этому сообщению? Что можно сказать по этому поводу о России в целом и как долго все это будет длиться?

Олег Серебрянский: Я никоим образом не оспариваю официальную точку зрения — представители власти делают выводы из имеющихся в их распоряжении данных. Но давайте не забывать о следующем: тесты ПЦР, тесты на иммуноглобулины, тесты и КТ-исследования не проводились у ста процентов населения, это технически невозможно. Почему? Ни одна экономика мира себе этого позволить не может.

Официальная позиция заключается в том, что только два теста подряд должны быть отрицательными, в ряде случаев иногда и три теста подряд делается с определенными промежутками. Поэтому я бы чуть-чуть подождал. Может быть, я предложу более пессимистическую точку зрения. Но после первой волны COVID-19, когда открыли границы, россияне массово рванули в Турцию, а кто-то из особо талантливых через Белоруссию прорвался в Европу и гордился этим, все это привело к тому, что в сентябре люди стали возвращаться и привезли с собой всю заразу.

Я ориентируюсь сейчас на два реперных государства по методике выявления заболеваний — это Израиль и Германия, которые характеризуются очень высокой и стабильной социальной базой. В Германии 16 декабря ввели самый мощный локдаун в мировой истории, невзирая на то, что у них хорошая, крепко сшитая государственная медицина, развитая частная медицина. Все равно объявлен локдаун. Так что у них поменьше оптимизма.

Сколько это все продлится? Еще в первую ковидную волну несколько знакомых, работающих в крупных американских корпорациях, возглавляющие их представительства в Российской Федерации, говорили, что им было официально объявлено, что они выходят в удаленный формат работы до 1 января 2021 года. Это объявление было сделано еще 15 марта. Тогда я ругался и говорил со скепсисом, что это глупость: наступит лето, и весь вирус перестанет существовать. Ничего подобного не произошло.

Но я могу честно сказать как гражданин, как налогоплательщик, как профессионал в сфере организации здравоохранения: я с радостью снимаю шляпу перед тем, как в Москве организована борьба с коронавирусной инфекцией, — система справляется с пиковыми нагрузками. Может быть, с отдельными перегибами на местах, но в целом справляется. У нас с вами нет рефрижератора на Красной площади, заполненного бесхозными телами. У нас функционирует Ледовый дворец, в котором будут детские развлекательные программы Татьяны Навки, он не превращен, как в Мадриде или в Барселоне, в холодильник. Поэтому, коллеги, не кривите душой, не гневите бога, не ругайте родную страну. У нас совсем не плохо.

Швеция, которая пошла на эксперимент с собственным населением в попытке выработать популяционный иммунитет, признала свое поражение. Популяционный иммунитет выработать не удалось. Если популяционный иммунитет не вырабатывается, значит, до той поры, пока вакцинация не даст результатов, вирус будет гулять. Проблема другая. Если мы возьмем ветрянку, корь, краснуху, свинку, три-четыре десятка детских инфекций, то они дают стойкий иммунитет. Иногда пожизненный, иногда на пять-десять лет, как, допустим, со столбняком, но в отношении коронавируса повторное заражение доказано. И первыми об этом сказали китайцы еще в апреле. Поэтому затянется все это как минимум на 2021 год.

Пока нет достоверных научных данных о том, что вирус мутирует, но есть несколько сотен его вариантов. Они могут отличаться течением болезни. И, условно, у нас выработался иммунитет на «российский» вариант вируса, у нас его не будет на какой-нибудь «турецкий» или «юго-восточный», и тогда появление в популяции «юго-восточного» варианта приведет к тому, что мы будем повторно болеть таким вирусом. Никаких оптимистических прогнозов по времени я дать не могу.

Государственная система здравоохранения справляется с нагрузкой? Страдают ли пациенты с другими диагнозами, нековидными, от нагрузки на коечный фонд?

Система справляется сейчас. То есть созданы временные госпиталя или корпуса, достаточно много развернуто и в Москве тоже — несколько десятков тысяч коек. И за счет этого военные или военно-мобилизационная схема переведена в режим не «катастрофы», а просто «повышенной опасности». То есть пациенты с ковидом изолируются, пациенты с ковидом и с сопутствующей патологией лечатся в определенных местах. Например, многопрофильная больница № 15 в Вешняках на несколько тысяч мест. Там очень классно организованная реанимация, там же находится родильный дом для беременных и рожениц с ковидом. Это реальный подвиг, который люди совершают там каждый день.

Смогли ли все перестроиться? За лето большая часть перестроенных мощностей системы Федерального биомедицинского агентства России, системы Минздрава вернулись в режим работы без ковида. Во второй половине года, кажется, около 90 процентов лимитов ОМС на плановую помощь они освоили. По крайней мере по состоянию на начало декабря, я думаю, до конца года они освоят все 100 процентов. Поэтому да — в целом система справляется. Здесь есть частности, изменилась структура патологии, то есть людей с определенным букетом заболеваний просто не стало — их забрал коронавирус. И об этом надо говорить, не стесняясь, потому что, к сожалению, это так.

Впереди новогодние праздники. Куда и как обращаться, чтобы получить медпомощь быстро, качественно и по возможности бесплатно или хотя бы недорого?

Надо привычно звонить по телефону 03 или 112 на мобильном. Вас направят в службу госпитализации Московской скорой, в случае тяжелого состояния, в Московскую муниципальную городскую сеть больниц. Если же речь идет о тех людях, которые нуждаются в медицинской помощи и ищут комфорта, то они должны обращаться в одно из частных учреждений. И тут пользуются интернетом как средством информации и, соответственно, находят то, что есть в рекламе, и то, что поисковые системы выдают. Ответ на вопрос «куда пойти» был однозначным 15 лет назад, поскольку было всего два или три частных стационара. Сейчас в Москве их около десятка. Я могу говорить о своем — конечно, к нам, в центр «Медицина 24/7».

Я могу назвать больше пяти лечебных учреждений, которые работают сейчас с тяжелыми пациентами. Это и Клинический госпиталь Лапино на Рублево-Успенском шоссе, который запустил вторую очередь многопрофильного центра. Это и клинический госпиталь на Яузе. Это большая Ильинская больница, Юсуповская больница — замечательно красивое место с неврологической спецификой.

Кто ищет — тот всегда найдет. Если говорить о том, могут ли частники помочь в экстренной ситуации, требующей немедленного хирургического вмешательства? Здесь нужно очень индивидуально подходить. Из таких грандов медицины я, пожалуй, назову только Европейский медицинский центр, который в состоянии принять практически всех больных с разными диагнозами.

Как выбрать частный медицинский центр с точки зрения цена-качество?

Это вопрос, наверное, самый сложный, на который я себе пытаюсь ответить постоянно: чем руководствуются пациенты при выборе лечебных учреждений? Анализируя все с научной точки зрения, я написал даже большую статью, посвященную психологии выбора. Мы все ищем чуда. Это менталитет русского человека или человека, воспитанного в русском культурном коде.

Если лечебное учреждение рискует рекламировать себя, давая надежду на чудо, и может это выполнить, — хорошо, пациентам повезло. А если это не очень хорошие люди, которые рекламируют чудо, а по факту обманывают пациентов, — это очень плохо. К сожалению, у нас нет системы обязательной сертификации, кроме лицензирования, которое не дает выйти на рынок откровенным нехорошим людям. А тех, кто стремится попасть в систему сертификации JCI или Gold Clinic Cartridge AP, — таких очень мало. Если память не изменяет, только два лечебных учреждения добились основных сертификатов в Москве, да и в России по большинству систем контроля качества.

Поэтому я бы придерживался в этом смысле слогана, который был запущен во вторую президентскую кампанию Бориса Николаевича Ельцина: «Голосуй сердцем». Выбирай сердцем, потому что рациональным образом выбрать лечебное учреждение ты вряд ли сможешь. Выбор из двух, ну то есть когда ты просто решаешь все вопросы интуитивно, оставив только два варианта, гораздо более надежен, чем выбор из трех или из пяти. Вы не сможете проанализировать ничего. Более того, я вам как профессионал приведу несколько примеров невозможности переноса общепринятых человеческих шаблонов восприятия на выбор лечебного учреждения.

Вот простой пример. Пациент с злокачественным образованием кости бедра. У него продолжительность предстоящей жизни, допустим, год. Если не лечить, он протянет год, и два года, если его активно лечить. Оперировать его, отрезать ему ногу? Как этот вопрос нужно решить? Согласно канонам медицины я, чтобы продлить ему жизнь, должен ему ногу отрезать. Пациент будет мне благодарен за это? Не будет. Потому что качество его жизни на эти два года превратится в ад. Это очень тяжело заживающие раны. Передвигаться он не будет. Протез вряд ли ему поставят бесплатно. На химиотерапию он потратит тоже много ресурсов. Соответственно, он проклянет тот день, когда я настоял на том, чтобы сделать ему операцию. Вы способны рационально выбрать низкое качество жизни и долгую жизнь или высокое качество жизни и короткую жизнь?

Я бы не стал отвечать на этот вопрос.

Ну, а пациентам на него приходится отвечать. Более того, психология больного очень сильно меняется после получения тяжелого диагноза. Просто осознание того, что ты уйдешь, — это очень сильно угнетает. Пациенты находятся в состоянии глубочайшей депрессии, как правило, и с ними очень сложно установить контакт. Это надо быть реально врачом с большой буквы, чтобы иметь возможность активно помогать пациенту, потому что он просто закрывается. Говорит: «Да будь что будет. Помру так помру. Не буду я лечиться, не буду я деньги тратить, я лучше их детям оставлю». Такие вещи случаются каждый день.

И все же как не стать жертвой шарлатанов от медицины? Такие экстремальные ситуации, как ковид, толкают людей в разные стороны, и они становятся жертвами шарлатанов. Насколько, по-вашему, это сейчас серьезная проблема?

Эта проблема была всегда. Знахари, целители, маги, волшебники существовали со времен Адама. Даже у людей, заработавших огромные деньги, на фоне заболевания меняется сознание и возникают панические настроения, я с этим сталкиваюсь постоянно. То, что они не в состоянии в ста процентах случаев сделать рациональный выбор и будут продолжать надеяться на чудо, — тоже факт.

Самый яркий пример, которым я люблю это иллюстрировать: приезжают ко мне два товарища, один другого возил в Иорданию лечиться от одной из форм рака. К чему они пришли — я узнаю за 30 метров до их появления. Потому что они пахнут общественным туалетом на автостанции в Астрахани летом. В Иордании пациенту продали ослиную и верблюжью мочу. Причем пациент был не один, а со здоровым другом. Эти так называемые «таблетки» они привязывали к коже, там возникало местное воспаление, через которое якобы выходил рак. Я понимаю, что в теории, может быть, такое возможно, но на практике рак прямой кишки так точно не лечится.

Вы не поверите, сколько времени понадобилось на то, чтобы их переубедить — людей, которые за каждую такую «таблетку» отдали по 10 тысяч долларов. У пациентов случается магическое мышление. Их невозможно рациональным образом убедить в той или другой точке зрения. Можно помочь во что-то поверить, и тогда они будут лечиться лучше всех остальных.

Как выбрать своего доктора? Если вы пациент, у вас отсутствует возможность сделать это рационально. Это могут сделать ваши близкие, но вы должны быть уверены в чистоте их помыслов. Иногда я спрашиваю: почему вы лечитесь у меня? У вас же там большая ведомственная структура, которая позволяет вам бесплатно получать помощь. А вы лечитесь за деньги.

Ответ я слышу очень простой: «Олег Юрьевич, вы не поверите, стоит сказать, что я болею, и мое кресло займут конкуренты». И точно так же дети начнут делить наследство отцовское. Поэтому, к сожалению, основополагающего совета — «Пейте, дети, молоко — будете здоровы» — я, по совести, дать не могу. Поэтому как математик и как практик говорю: голосуйте сердцем, и вы, наверное, выиграете, — просто в этом случае больше вероятность позитивного исхода.

Ваша клиника на каких услугах специализируется и чем был обусловлен ваш выбор? Почему так, а не иначе?

Это длительный поиск, назовем так, экологической ниши. Очень хотелось ответить очень важным персонам. Меня за глаза называют «клиника для VIP-персон». Мне говорят: «Вот у меня самолет во Внуково стоит. Если что-то случится, я российской медицине не доверяю, улечу куда-нибудь. В Берлин — в Charité, в Штутгарт — в Университетскую клинику. В США улечу». Ну, я пожимал плечами и отвечал: «По московским пробкам, поскольку по Москве вертолеты не летают, вы в лучшем случае в аэропорту окажетесь часа за четыре. Но даже с проездом — через десять часов будет уже поздно, если, не дай бог, что-то с вами случится серьезное».

И когда я стал искать ответ, как объединить интересы всех таких пациентов, родился проект клиники «Медицина 24/7». Практически весь комплекс услуг, круглосуточно, семь дней в неделю, без ограничений. В отличие от большинства небольших частных клиник или клиник среднего формата, у меня больше 90 процентов персонала — это постоянные сотрудники, работающие только здесь. Моя задача — обеспечить их работой. Чтобы каждый день в клинику поступали пациенты, каждый день в клинику приезжали, каждый день пациентов оперировали. И по итогу врачи находятся в постоянной форме, они заинтересованы в результате. Такой подход я испытал на себе, поэтому его и проповедую.

Для того чтобы давать результат, внедрено достаточно много технологических новаций. Прежде всего — так называемая «хирургия быстрого пути», которую начинал в свое время академик Петровский. Но должного развития она не получила в силу специфики страховой медицины в нашей стране. Она взята на вооружение в Японии, Штатах, Израиле. Между поступлением пациента в стационар и плановой операцией может проходить до суток даже при плановой хирургии. Или в часах время измеряется — для того, чтобы сделать операцию безопасной. Безопасность — это вообще кредо нашей клиники.

Не надо делать ненужных операций. Не надо делать операций, направленных на удовлетворение тщеславия хирурга. Не надо делать вмешательств, которые резко ухудшат качество жизни. С пациентом нужно провести откровенный разговор, правильно его проинформировать. Иногда требуется несколько дней, чтобы пациент принял ту или иную точку зрения или утвердился в собственном решении. Дальше врач просто помогает ему, делая операцию или организуя диагностику, назначает те или иные лекарственные схемы либо проводит сложную лучевую терапию.

Если говорить о нозологическом профиле, то есть тех специальностях, по которым мы лицензированы и готовы оказывать помощь, — это онкология, хирургия, неврология, терапия с разными вариантами анестезиологии и реанимации. Есть еще узкие виды деятельности, которые нужны для того, чтобы качественно оказывать помощь.

Мы при поступлении пациента, даже еще при его обращении, решаем принципиальных три вопроса: наш — не наш, можем ли мы помочь справиться с этой ситуацией или порекомендуем обратиться к коллегам (условно, в Европейский медицинский центр либо в перинатальный центр в Лапино, поскольку беременными мы не занимаемся).

Если мы можем помочь, понимаем: готов ли пациент к лечению? Если он готов морально и материально — соответственно, мы его ждем. Либо в режиме дневного стационара, либо амбулаторно, либо стационара круглосуточного. Если речь идет о ночном времени, может быть развернута дежурная бригада, все-таки пациенты бывают с большой патологией, когда нужно три-четыре хирурга разом. И, соответственно, работаем.

Что можно сказать о техническом оснащении центра? Какими лекарствами вы лечите — отечественными или иностранными?

Лечить можно теми препаратами, которые зарегистрированы в России. Другими лечить нельзя. Поэтому лекарственные препараты мы используем те же, что и в остальных клиниках. Есть проблемы фальсификата на рынке. По разным оценкам, в нашей стране от 10 до 30 процентов фальсифицированных препаратов, в зависимости от фармацевтических групп. А раз так, то наша задача — выбирать того поставщика либо цепочку поставщиков, препараты которых будут реально работать, а не представлять собой прессованный мел с чудесными свойствами.

По техническому оснащению у нас есть два критерия. Один — это то, что положено по каждому виду лицензионных требований. Это достаточно много оборудования. Я хотел бы сказать, что чересчур много, с другой стороны — я понимаю, что они заточены на то, чтобы предусмотреть даже самые экстраординарные ситуации. Если ты это оборудование не представил, то тебе просто не дадут лицензию на всю эту деятельность. Там все лимитировано.

Что можно сказать о профессионализме вашего медицинского персонала? Сколько докторов, как они работают? Какая у вас политика в отношении кадров?

На этот вопрос самый простой ответ можно дать. Он самый легкий. Врачи должны любить свою работу. Они должны любить пациентов. Это вещи, которые невозможно ни купить, ни подменить. Если доктор не любит своих больных, ему со мной лично не по пути.

Второй момент — это обязательная медицинская эрудиция. Есть очень много вещей, которые врач осваивает за время своей жизни. Накапливаются редкие случаи, исключения из правил, нюансы ведения больных с той или иной патологией. Если ты не запоминаешь, забываешь, останавливаешься, то ты лишаешься опыта прошлых поколений.

Третий момент — у врача должны быть адекватные мануальные и речевые навыки. То есть хирург должен оперировать, гинеколог должен осматривать, уролог должен и оперировать, и осматривать. Если мануальных навыков нет, то в принципе ты плохой доктор. Если говорить о речевых навыках, то статистически доказано, что доброе слово врача дает 30 процентов эффективности лечения пациента. Если больные не верят доктору, значит, он работает плохо.

Поэтому у меня работают только те, кто работает хорошо, любит своих больных, имеет достаточно высокий уровень профессионализма и общей медицинской подготовки. Но у нас много и молодых докторов. Меня спрашивают: «Зачем тебе детский сад? Врачи в возрасте 29-35 лет?». У меня есть на это проверенный временем ответ: потому что этим людям еще интересно, им не все равно, они стараются думать.

Ну и плюс самый, наверное, важный момент: большую часть открытий, за которые потом дали Нобелевскую премию, сделаны молодыми людьми до 32 лет. Мои пациенты — это сложные больные с множественными заболеваниями, которых лечить пытались многие, но безуспешно. А нам важен результат. Я ценю своих сотрудников. Они слишком дорого достаются. Слишком много времени тратится на их воспитание, обучение и доводку.

Насколько клиника готова к сопротивлению ковиду?

По максимуму. Все, что придумано, все, что изобретено, все, что экспериментально попробовано, все, что нас обязывают делать законодательно, мы делаем. Поэтому заразиться у нас ковидом — это исключено. На безопасности нельзя экономить. И мы этого не делаем.

Можно и нужно ли откладывать запланированное лечение до конца пандемии ковида?

А жизнь тоже можно отложить? В отношении онкологических заболеваний лечение отсрочить невозможно. Пока вы спите, рак работает. За это время вас просто съест злокачественное новообразование, и вас не будет физически. Поэтому говорить «давайте подождем окончания коронавируса» — это вредно и непродуктивно.